Проблема заключалась в том, что время шло, а шейка матки не раскрывалась. Когда пришел мой доктор, то, осмотрев меня, он сказал:

— Шейка едва открыта, всего на два с половиной сантиметра. Если в ближайшие часы, она не откроется, придется делать кесарево сечение.

— Нож в моем теле… не-е-ет… Доктор, ради бога, не кесарите меня, все, что угодно, только не кесарите! — твердила я с мольбой в глазах.

Доктор внимательно посмотрел на меня и сообщил, что есть один способ открыть шейку матки — сделать ручное стимулирование. Он подробно объяснил, что это похоже на выжимание сока из апельсина, и проделывается только три раза, но при этом существует риск инфицирования, и может быть летальный исход. Второй способ — это просто сделать кесарево сечение. Я закричала:

— Да выжимайте же, наконец, этот долбаный апельсин!

После тридцати двух часов обычно протекающих родов, началась борьба за то, чтобы помочь ребенку выйти. Еще час и десять минут потуг ушли на то, чтобы вышла довольно крупная головка моей славной дочурки. Так появился на свет мой головастик, мой смышленый и упрямый карапузик. Моя малышка родилась в три часа утра. За месяц до этого события я принесла доктору в консультацию список своих пожеланий. Я уладила вопрос о том, чтобы во время родов передо мной поставили зеркало, потому что мне хотелось видеть воочию рождение малышки. Еще я хотела, чтобы сразу после рождения ребенка положили мне на грудь, чтобы он чувствовал меня, а я его. Также я попросила, чтобы пуповину перерезала я сама, но доктор с жаром возразил: «Ты с ума сошла. Никогда за всю свою жизнь я не позволил этого ни одной матери». Тогда я пригрозила ему, что, если он мне не разрешит, я сменю врача, и он согласился.

Когда доктор увидел, как я лежу с ребенком на животе и плачу от огромного счастья вместе со стоящим рядом со мной мужем, он сказал: «Пришло время перерезать пуповину. Талия… ты готова сделать это?» Посмотрев на Томми, я уверенно ответила: «Да». Я взяла ножницы и сказала Томми, чтобы он положил свою руку на мою, и мы вместе перерезали пуповину. Какой же это был чудесный миг, мгновение вечности. Я только просила Бога, чтобы мы с Томми смогли с той же отвагой перерезать пуповину наших чувств и эмоций, когда наступит момент, и наша доченька захочет стать независимой, быть свободной женщиной, при этом всегда имея нашу родительскую поддержку.

Когда я увидела ее личико и эти глазки, ищущие мои глаза, ее маленькую ручонку, я поцеловала ее и расплакалась. Стоило пройти через все эти муки и боль, пережить тридцать два часа борьбы ради возможности видеть ее, быть с ней рядом. «Я люблю тебя, родная, солнышко мое, я люблю тебя» — повторяла я раз за разом. Мы все плакали и не могли сдержаться, но, думаю, что Томми плакал сильнее всех.

Когда мне эпидурально ввели обезболивающее, и оно подействовало, я предложила Томми пойти в бар, где мы познакомились и выпить два мартини, один бокал — за мое здоровье, второй — за себя, а потом позвонить нашим друзьям и начинать праздновать. На самом деле его единственным делом было снять на пленку все, что происходило «за кулисами». Когда он вернулся уже подшофе, то ни Скорсезе, ни Спилберг не сняли бы лучше его. Это была самая лучшая короткометражка, какую я видела; я вручила бы за нее Оскара. С камерой в руках он снял, как мы заходили в родильный зал, как родилась наша малышка, снял наши заплаканные от радости лица. Томми пребывал в эйфории и раздавал интервью всем, кто находился там.

Сейчас это прекрасное доказательство неистового желания, воплощенного Богом в реальность наших жизней, желания, принесшего море улыбок, радости и жизненных сил. Уже обтертую и чистенькую малышку мне положили на руки. Я не могла больше ждать, достала всю одежду и смотрела на божественное совершенство, лежащее на моей кровати. Я снова стала одевать ее, приговаривая: «Моя драгоценная маленькая Принцесса Удачи… наконец-то мы вместе, наконец-то я могу обнять тебя, моя прекрасная малышка. Моя Сабриночка… моя Саки… доченька моя».

Пока я находилась в родильном зале, Энн Глю, моя подруга, обосновалась в моей палате и, не спрашивая разрешения, все в ней отделала в розовый цвет. Она купила розовые простыни, розовое одеяло, розовую пижаму, розовые полотенца, розовое мусорное ведерко, даже шторки в душевой она поменяла на розовые, розовая зубная щетка, розовая мыльница, словом, все розовое. Моя палата была розовой и пахла по-новому. Также и моя малышка пахла чем-то новым, что я никогда не чувствовала раньше.

С рождением дочки я почувствовала, что до этого дня я была не более чем «избалованной девчонкой». Сейчас я, конечно, «избалованная женщина», так что все не так уж сильно изменилось. Я была на седьмом небе от того, что меня баловал муж, поклонники, мама и сестры. Только теперь от ручонки Сабрины ко мне пришло осознание собственной ответственности за формирование другого человека, который однажды расправит свои крылья, чтобы лететь на поиски своей судьбы; я повзрослела.

Когда Сабрина вошла в дом, я превратилась в «полномочного представителя» антибактериального мыла. Томми, должно быть, находил и хорошую сторону в этой моей маниакальной одержимости, которая снова вырвалась наружу, только теперь моя навязчивая компульсивность[69] обернулась против микробов. «Беби, если хочешь, я могу помочь тебе выпустить твою собственную линию дезинфицирующих средств под названием „Талитайзер“, — подшучивал он надо мной, весело смеясь, — или давай купим акции в компании Purell. Как тебе идея? Дело-то может оказаться прибыльным». Моя малышка была такой «хрупкой и слабенькой», что меня приводила в ужас мысль, что с ней могло что-то случиться.

По мере того как Сабрина росла, я открывала, что многое ей досталось от меня, например, она так же как я получала наслаждение от еды. Время от времени, мы втихую сбегали поесть пирожные с кремом и шоколадно-ванильное мороженое, ее самые любимые лакомства. Эти вылазки мы совершали только вдвоем. Отец не желал к нам присоединяться, поскольку будь его воля, он каждый день ел бы только тофу и растительную пищу.

Я согласна с тем, что питание должно быть сбалансированным, но в душе я мексиканка до мозга костей, и обожаю сладости. Я люблю полакомиться конфетами со сгущенкой, вафлями и, конечно, маленькими кексиками с персиковым или абрикосовым мармеладом снаружи и маленькими сахарными шариками внутри. Когда мама приезжала к нам в гости, она специально привозила их с собой. Дочка ждала, когда же приедет бабушка и привезет булочки с сахарными белыми шариками. Я разрешала ей съедать по кексику в день, и какое же удовольствие она получала. Если кексик падал Сабрина пальчиком искала его и, найдя, тащила в рот… она не упускала ни единой крошки.

Заботиться, воспитывать, учить и формировать человека, это на самом деле большая ответственность. Бабушки правы — материнство это ответственность, которая никогда не заканчивается. Как-то, когда я была еще в положении, ко мне пришла одна женщина и спросила:

— Когда ты выздоровеешь?

— В каком это смысле, когда я выздоровею? — вопрос был мне непонятен. Я была беременна, а не больна. И тогда женщина мне ответила:

— Беременность — это девятимесячная болезнь, а выздоровление на всю жизнь.

В какой-то степени она была права, потому что на самом деле ты всю жизнь посвящаешь своим детям. Дети навсегда останутся для тебя детьми, даже когда сами они станут родителями.

Я не перестаю думать обо всех матерях, которые с полной ответственностью заботятся о своих детях, работают, кое-кто и на двух-трех работах, а кроме того, готовят, стирают, гладят. О женщинах, которые помогают своим мужчинам, как революционерки-«Аделиты»[70], или о тех, кто в одиночку противостоит миру, чтобы вырастить и вывести в люди своих детей. Я думаю о женщинах, составляющих часть человеческой истории, которые тем или иным способом тащат на себе семью. «БРАВО!» — говорю я им. Какие они потрясающие. Они достойны уважения, и я восхищаюсь ими.