В интервью в замке Эри через несколько часов после того, как Фиск испустил последний вздох, Гулд ясно выразил всю глубину своей скорби. «Я не могу в достаточной мере выразить, насколько сильно я страдаю из-за этой катастрофы. Мы проработали вместе пять или шесть лет, и за это время между нами не возникло ни малейшей неприятности. Он был добродушен в своих привычках и любим всеми, кто имел с ним дело». Что касается пристрастий Фиска к вину и женщинам, Гулд сказал: «После разрыва всех связей, существовавших между ним и миссис Мэнсфилд, он стал другим человеком. Он перестал придерживаться многих старых привычек, в которых его обвиняли, и во всех смыслах стал таким, каким его хотели видеть все, кто его любил. Его старые связи быстро разрушались, и если бы он прожил еще некоторое время, в его поведении произошла бы полная реформа, хотя я ни на секунду не утверждаю, что его проступки были столь чудовищны, как их обычно представляют».[354]

На следующий день, 8 января, тело полковника Джеймса Фиска в военной форме легло в Гранд-Опера. К моменту закрытия дверей в 14:00 20 000 жителей Нью-Йорка отдали дань уважения. Некоторое время спустя солдаты Девятого отряда проводили Фиска в первый путь домой, в Брэттлборо. «Насколько хватало глаз, вдоль 23-й улицы, — сообщала газета „Геральд“, — тротуары были усеяны людьми, а жильцы домов вдоль улицы с многочисленными приглашенными друзьями… занимали окна».[355] Только особняк Джози сидел закрытым. За катафалком следовала вереница карет. Джей и Элли Гулд сели в первую, вместе с Люси. На старом железнодорожном вокзале Нью-Хейвена (на углу Четвертой авеню и Двадцать шестой улицы, где вскоре будет построен первый Мэдисон-сквер-гарден) ополченцы Фиска поместили гроб в покрытую крепом машину, которую тянул покрытый крепом двигатель. Девять часов спустя, когда Фиск въехал в свой старый родной город, 5000 соседей вышли поприветствовать его в темноте ночи. Он пролежал в доме своего отца Ревера до полудня 9-го числа, после чего родственники отнесли его на кладбище Проспект-Хилл, то самое кладбище, за ограждение которого он полушутя заплатил несколько лет назад.

Семья Неда Стоукса наняла лучших адвокатов по уголовным делам, которых можно было купить за деньги. Первый суд над ним закончился тем, что присяжные оказались в подвешенном состоянии из-за обвинений в фальсификации. Второй завершился приговором по делу об убийстве первой степени и смертным приговором, но оба приговора были отменены после агрессивных действий адвокатов Стоукса. Третий суд присяжных признал Стоукса виновным в непредумышленном убийстве, за что он отсидел четыре года в Синг-Синге. После этого, несмотря на то что его не принимали ни в одном респектабельном клубе, Стоукс остался в Нью-Йорке, где и умер в 1901 году в возрасте шестидесяти лет. Что касается Мэнсфилд, то вскоре после убийства она бежала в Европу, где оставалась в течение двадцати пяти лет. Она периодически становилась актрисой, периодически — шлюхой, а одно время была несчастной женой богатого, но пьяного американского эмигранта Роберта Ливингстона Рида. В 1899 году разведенная и стареющая Джози жила на средства брата в Уотертауне, Южная Дакота. Брат умер через десять лет, и тогда Джози вернулась в Европу, а именно в Париж, где вела нищенское существование еще двадцать два года и умерла в 1931 году в возрасте восьмидесяти трех лет.

Наследство Фиска составило чуть менее 1 миллиона долларов — не так много, как некоторые могли предположить, но более чем достаточно. Несмотря на многочисленные публикации, свидетельствующие об обратном, Фиск оставил Люси обеспеченную жизнь. Живя в Бостоне с Фанни Хэррод, Люси регулярно обращалась к Гулду за советом в финансовых вопросах. В письме 1881 года, чтобы развеять слухи о его пренебрежении, Люси назвала Гулда «единственным другом мистера Фиска, который откликнулся на мои реальные нужды и потребности после его смерти».[356] Люси умерла в 1912 году в возрасте семидесяти шести лет. Сегодня она покоится вместе с Джимом и остальными членами семьи Фиск на Проспект-Хилл под богато украшенным памятником, созданным скульптором Ларкином Мидом за 25 000 долларов. «С одной стороны вала вырезан портрет-медальон Джима, каким он выглядел при жизни», — писал старый друг Фиска Фуллер в 1927 году. «По четырем углам массивного основания сидят четыре мраморные молодые женщины: у одной на чашечке, опоясывающей ее чело, вырезан локомотив. Она олицетворяет железную дорогу. Вторая олицетворяет торговлю по воде. Третья олицетворяет сцену. Четвертая олицетворяет торговлю в самом широком смысле этого слова. Тысячи посетителей посмотрели на памятник одному из сыновей Вермонта, и многие из них унесли домой кусочки итальянского мрамора, которые им удалось отколоть и украсть в качестве сувениров. Они сделали памятник более подходящим для того, чтобы увековечить карьеру Джима — поразительную со многих точек зрения, живописную, но небезупречную».[357]

После убийства Фиск получил самое мягкое обращение со стороны средств массовой информации. Почувствовав привлекательность сюжета о человеческих интересах, писатели усердно работали над тем, чтобы усилить образ Фиска как доброжелательного грабителя, щедрого вора и самого благонамеренного из мошенников. При этом они продолжали по привычке противопоставлять Фиска его предполагаемой темной половине, и репутация последней все больше падала. По крайней мере, в одной из редакционных статей было сказано, что застрелили не того члена команды Гулд-Фиск. Общественность также выразила свое мнение. «Мы не должны судить о Джеймсе Фиске слишком строго», — написал полковник Дж. Г. Дадли в письме, опубликованном в «Геральд». «Он был созданием обстоятельств — закономерным плодом состояния общественной и частной морали, существовавшей на момент начала его карьеры. Он нашел законодательные органы продажными и купил их; он нашел судей продажными и подкупил их; он нашел большую часть общества, любящую вульгарные проявления, лихость и варварское великолепие, и он удовлетворил вкус этой части общества…[Тем не менее] заключительные сцены его смертного одра оправдывают большую часть заблуждений его жизни». Но если писатель простил Фиска за то, что тот был продуктом своего времени и среды, то не проявил такой же любезности к Гульду. «Пусть мантия милосердия покроет грехи [Фиска], и пусть пройдет много времени, прежде чем его коллега [Гулд] снова ослепит и поразит мир».[358]

Позже некоторые репортеры даже утверждали, что именно Фиск, благодаря своей силе личности, удерживал «Эри» как предприятие, а Гулд был нежелательным придатком. «Большинство членов совета директоров, — сообщала газета Sun, — были врагами Гулда и стремились заставить его покинуть пост президента. Но почти все они были горячими друзьями полковника Фиска, и из уважения к его желаниям они оставили свою оппозицию в покое до его смерти. Пуля Стокса уничтожила власть Джея Гулда в то же время, когда она лишила жизни полковника Фиска».[359]

На самом деле все было далеко не так просто.

За несколько недель до убийства Фиск подал в отставку с поста вице-президента и контролера компании Erie. Хотя он оставался в совете директоров Erie, он прекрасно понимал, что назревают перемены и что скоро он окажется на свободе. В последней попытке сохранить контроль над железной дорогой перед лицом вызовов со стороны МакГенри и британских акционеров Гулд 11 декабря 1871 года обратился к двум самым уважаемым людям на Уолл-стрит с предложением сформировать новый совет директоров «Эри». Обращаясь к Леви П. Мортону (будущему губернатору Нью-Йорка и вице-президенту США) и Уильяму Батлеру Дункану (партнеру известной на Уолл-стрит фирмы Duncan & Sherman), Гулд предложил создать новый совет, в котором будут собраны «лучшие железнодорожные и финансовые таланты в стране». Такое собрание, по мнению Гулда, вселило бы новую веру в «Эри» через мировые финансовые рынки. В идеальный список членов совета Гулд включил Мортона, Дункана и себя, а также Августа Белмонта, Дж. П. Моргана, Эрастуса Корнинга (представлявшего «Нью-Йорк Централ» Вандербильта), Джеймса Ф. Джоя (представлявшего «Мичиган Централ»), зятя Вандербильта Хораса Ф. Кларка (представлявшего «Лейк Шор и Мичиган Саузерн» Вандербильта), Джона Джейкоба Астора и других достойных людей. Все эти джентльмены будут иметь право голоса, хотя Гулд останется у руля, «постоянная организация компании будет выбрана господами Уильямом Батлером Дунканом, Леви П. Мортоном и мной».[360] Заметно, что в списке Гулда отсутствовали имена Фиска, Лейна и Твида. Также в списке отсутствовали шурин Гулда Миллер и его брат Абрам.