«Джей совсем опустился», — сказал Фиск Корбину, когда тот в воскресенье посетил замок Эри. «От него не осталось ничего, кроме кучи одежды и пары глаз».[309] Хотя в конце дня он получил небольшую прибыль от продажи золота, масштабное падение цен на акции на этой неделе означало, что Гулд задолжал значительные суммы по маржинальным сделкам с ценными бумагами. Таким образом, общий финансовый результат его схемы «золотого угла» оказался для него чистым убытком (хотя и не таким большим, как у многих других игроков). Кроме того, золотые сделки Гулда застряли в чистилище золотого биржевого банка. В понедельник Гулд получил не менее двенадцати судебных запретов, призванных защитить его интересы и интересы Фиска, каковыми они и являлись. Один из приказов назначил дружественного Гулду управляющего самим Золотообменным банком. Другой запретил «Золотой комнате» накладывать арест на контракты, купленные брокерами Гулда или Фиска в «черную пятницу». Дальнейшие судебные запреты защищали человека Гулда — Смита — от судебного преследования и запрещали «Золотой комнате» добиваться возмещения ущерба против Фиска или Гулда, кроме как через суд. На вопрос о судебных запретах помощник кассира банка «Золотая биржа» Хайрам Роджерс ответил: «О да, они приходили… по полные шляпы, пока мы наконец не перестали понимать, что делать. Нам запрещали совершать почти все действия».[310]

Когда Конгресс попросил объяснить, что случилось с прибылью от спекуляций, Фиск ответил, что она ушла «туда, где растет вязкая лоза».[311] Ароматный вальдбайн, известный также как жимолость, обычно сажали около хозяйственных построек, чтобы скрыть их запах. Ожидаемые доходы Гулда и Фиска были, выражаясь менее деликатно, чем мог бы выразиться Фиск, выброшены в дерьмо. Причем в грязную. Как писал Мори Клейн, рассказывая на сайте о сотнях судебных исков, связанных с «Черной пятницей», Джей «организовывал их в течение недель, месяцев, иногда лет, никогда не намереваясь, чтобы хоть один из них дошел до суда по существу».[312] Последний из них был разрешен только в 1877 году.

В краткосрочной перспективе попытка Джея зайти в золотой угол дорого обойдется ему, помимо рыночных потерь, еще как минимум одним крупным способом. Одним из брокерских домов, потерпевших крах после «черной пятницы», была компания Lockwood & Company. Председатель совета директоров этой фирмы, Легранд Локвуд, служил казначеем компании Lake Shore & Michigan Southern Line, которая курсировала между Чикаго и несколькими перспективными городами в Мичигане и Огайо. Компании Lake Shore также принадлежала железная дорога Buffalo & Erie Railroad, которая соединяла Lake Shore с железной дорогой Erie Railroad и New York Central. Когда его фирма потерпела крах, Локвуд был вынужден выбросить огромный пакет акций Lake Shore на рынок, который был сильно подавлен после «черной пятницы». Гулд, находясь в состоянии стресса и имея свои собственные дела в беспорядке, не мог действовать быстро. Вместо этого Вандербильт приобрел 70 000 акций Lake Shore по выгодной цене, получив контроль над компанией и добившись того, что впоследствии эта линия станет пересадочным продолжением New York Central, а не Erie.

Но в долгосрочной перспективе золотой угол обошелся Гулду еще дороже — в виде безвозвратно испорченной репутации.

Денонизация Джея Гулда после кораблекрушения в «Черную пятницу» была яростной и фанатичной. Негативная пресса, запущенная в конце сентября 1869 года, до сих пор не остановилась, о чем свидетельствуют ежегодные рубрики «Сегодня в истории», которые 24 сентября в газетах по всей стране регулярно проклинают душу Гулда. В эпоху самого Гулда, в 1869 году, образы разоренных мужчин (с их неявным следствием — некогда благополучными семьями, низведенными до нищенской жизни) стали основой для устойчивой репутации шакала и предателя. Густавус Майерс, один из первых летописцев и критиков Гулда, писал, что Гулд «приобрел зловещую славу самого хладнокровного коррупционера, расхитителя и финансового пирата своего времени… До конца его дней [этот образ] противостоял ему на каждом шагу и сохранился, чтобы стать постоянным укором и ужасом для его потомков. На протяжении почти полувека само имя Джея Гулда было постоянным предметом насмешек и ругательств, объектом народного презрения и ненависти, обозначением всех мерзких и низменных преступлений, с помощью которых торжествует алчность».[313]

Процесс начался с того, что горшок назвал чайник черным. Сразу же после золотой авантюры Гулда репортеры воскресили в памяти фразу, произнесенную Дэниелом Дрю годом ранее. Во время событий в Эри Корнер Дрю сказал о Гулде: «Его прикосновение — это смерть».[314] После этого на сайте подобные мрачные метафоры стали появляться как грибы. Газета «Таймс» Норвелла окрестила Джея «Мефистофелем Уолл-стрит».[315] Карикатуры изображали его летящим на крыльях летучей мыши, с рогами, торчащими из его шляпы, когда он хмуро взирал на церковь Троицы и Уолл-стрит. Те же газеты, которые в соответствии с манерой того времени не утруждали себя маскировкой своего антисемитизма, приводили стандартные стереотипы и размышляли о вероятности гебраистского происхождения жадного, коварного финансового хищника с еврейскими именами и фамилиями. The Sun зашла так далеко, что предположила фаустовский подтекст в мастерстве Гулда: договор со злом, который, хотя и сделал Гулда грозным в этом мире, в конечном итоге погубит его в следующем. Оператор с Уолл-стрит Джеймс Р. Кин, сам не святой, официально осудил Гулда как «худшего человека на земле с начала христианской эры. Он вероломен, лжив, труслив и является презренным червем, не способным на великодушие».[316] Тем временем «Трибьюн» порицала Гулда за то, что он, подобно Дрю, наседает на худшие из золотых контрактов, заключенных им и Фиском: «Они используют адвокатские запреты, чтобы предотвратить выплату честных долгов; подчиняются правилам Золотой биржи, когда зарабатывают на ней, и отказываются от своих обязательств, когда проигрывают; предают друг друга, продают своих единомышленников и соглашаются на разорение своих партнеров».[317]

В течение октября газеты пересматривали ранние эпизоды карьеры Гулда и перекраивали их, чтобы вписать в контуры злодейской биографии. Именно сейчас забыли о платежеспособности и невменяемости Чарльза Леуппа на момент его самоубийства, а его смерть перенесли с 1859 на 1857 год, чтобы она лучше совпала с той ранней паникой. В последующие годы сама история «Черной пятницы» была переделана таким образом, что возмущенные, обанкротившиеся толпы, проходящие по финансовому району, охотились за Гулдом, при этом восклицая «Кто убил Люппа? Гулд!» Но, согласно современным сообщениям, в тот день такого самосуда не было, и имя Люппа никогда не всплывало.[318] Также именно сейчас получила распространение мрачная версия о сотрудничестве Гулда с Праттом, хотя сам старик, когда к нему обратились с просьбой высказать свое мнение, категорически отказался комментировать своего бывшего соратника. (Приближаясь к семидесяти девяти годам, Пратт, возможно, был занят своей последней женой, которой было двадцать восемь лет).

Репортеры «Геральд» заглянули в свои архивы и, обнаружив историю о первом путешествии юного Джея в Нью-Йорк, оживили и переработали ее. Теперь мышеловка дедушки Мора стала изобретением Джея. Она также стала метафорой всего гульдианского. Газета «Геральд» утверждала, что устройство — неумолимое, изобретательное и чрезвычайно эффективное — подражало своему создателю, который в дальнейшем ставил такие же хитроумные ловушки для других, более умозрительных мышей. (Несколько карикатур придерживались образа ловца грызунов, изображая Джея в виде коварного домового кота, злобно играющего с раненой добычей перед убийством). Стремясь переплюнуть «Геральд», «Сан» отправила в Роксбери корреспондента, чтобы собрать рассказы о первых днях Гулда. Из этой экспедиции вышел анекдот (достаточно правдивый) о земельной сделке Джея за счет Эдварда Бурханса. Кроме того, в распоряжении The Sun оказалось эссе Джея «Честность — лучшая политика», которое газета сочла нужным опубликовать в боковой колонке рядом с несколькими колонками яростных насмешек. В этом климате недавние подвиги Гулда против Вандербильта приобрели новый оттенок, как и угол Эри и война за A&S. Критике подверглись даже забавные эксцессы Фиска. «Большой оперный театр, — писала газета Грили „Трибьюн“, — построен на костях людей, принесенных в жертву богам скупости».[319]