— Я сделаю это. — Говорит она мягким, знойным голосом.

Я позволяю ей прижать меня к стене и встать передо мной на колени. Моя эрекция вырывается на свободу, когда она стягивает с меня трусы и майку. Я хрюкаю, когда она обхватывает рукой ствол моего члена.

— Он такой большой, — шепчет она. Она накачивает меня, а ее взгляд прикован к бусинке спермы на кончике моего члена. — Интересно, поместится ли он у меня во рту?

Я ухмыляюсь.

— Почему бы тебе не попробовать?

Ее язык высовывается и проводит по губам, затем она берет меня в рот, слизывая сперва сперму.

Я стону. Предвкушение бушует во мне, как огонь. Я отчаянно хочу большего.

Ирина берет меня в рот, пока я не чувствую, как мой член упирается ей в горло, затем она начинает сосать и качать меня. Я хватаю ее за голову и трахаю ее лицо, пока ее глаза не слезятся, и она не задыхается.

— Блядь. Как же это, блядь, приятно. — Я вижу, вернее чувствую, что она впервые берет мужчину в свой красивый ротик, но у нее это хорошо получается. Ее зубы скрыты за губами, и она продолжает глубоко вводить меня. — Ты так чертовски хороша, детка.

Проходит совсем немного времени, и я чувствую, как нарастает мой оргазм. Ее рот приятен, но я бы предпочел кончить в нее. Я выхожу, помогаю ей встать на ноги и прижимаю ее к туалетному столику.

Боже, как она сексуальна. Изгиб ее попки идеален. Я на секунду прижимаю свой член к ее входу, а затем вхожу в нее. Она цепляется за края стола и сладко стонет, когда я вхожу в нее.

— Ты тугая, детка. Ты идеальна. — Я стону. — Ты моя.

Моя.

А я — ее.

Это странно. Я всегда требовал женщин для себя. Но до сих пор я никогда не отдавался женщине добровольно. Господи. Власть, которую Ирина имеет надо мной…

Я тянусь к ее рукам и сжимаю их за спиной. Каждый толчок глубокий, жесткий и властный. Я ускоряюсь по мере приближения кульминации, и когда она наступает, я кончаю с мощным стоном, изливая в нее свое семя.

Ирина сжимается вокруг меня, ее стоны переходят в крик, когда оргазм настигает ее во второй раз за сегодняшний вечер. Она дрожит от удовольствия, и ее стенки сжимаются, освобождаясь только тогда, когда я уже мягко вхожу в нее.

Я выскальзываю и поворачиваю ее к себе. Она рушится мне на грудь, задыхаясь. Она прекрасна.

Я откидываю пряди рыжих волос с ее лица.

— Давай приведем тебя в порядок.

Подняв ее с пола в стиле невесты, я несу ее в ванную и запускаю горячую воду. Мы намыливаем друг друга, прежде чем вернуться в спальню и забраться под одеяла. Мы по-прежнему оба голые.

Ирина кладет голову мне на грудь. Она пахнет ванилью и клубникой.

— Могу я спросить тебя кое — о чем?

Я провожу пальцами по ее спине.

— Валяй.

Она громко сглатывает и спрашивает:

— Что это была за женщина в клубе?

Я сразу же понимаю, о ком она говорит.

— Надя?

Она кивает головой.

— Да, она.

— Она никто. — Ирина очень чувствительна, не думаю, что ей понравится, если я назову женщину шлюхой, но все же я объясняю ей. — Надя — дочь Игоря. У нас был секс, но не более того, я даже долгое время не мог запомнить ее имени. Что она тебе сказала?

Ирина пожимает плечами.

— Что-то про то, что она согревает твою постель, и ты предпочитаешь ее мне.

Я почти смеюсь. Нет на свете женщины, которую я предпочел бы Ирине, потому что за все тридцать три года, что я провел на этой земле, никто и близко не смог заставить меня чувствовать себя так, как она.

Для меня Надя была не более чем шлюхой с рабочим ртом.

— Я никогда не предпочту тебе ни одну женщину, Ирина. Ты моя жена, моя вторая половина, — заверяю я ее. Я переворачиваюсь на бок и глажу ее лицо. Наши глаза встречаются. — Ты для меня все, Ирина.

Она моргает. Ее зубы впиваются в нижнюю губу.

— Значит ли это, что ты никогда не изменишь мне?

Я никогда не давал обещаний, которые не могу сдержать, и не собираюсь начинать сейчас. Именно поэтому я пристально смотрю в глаза Ирины, потому что хочу, чтобы она почувствовала честность в каждом моем слове. Потому что, что бы ни случилось, я никогда не причиню ей боль, как мой отец причинил ее Саше и моей матери. Я никогда не заставлю ее плакать и не разобью ей сердце.

— Я никогда не изменю тебе, Ирина. — Я целую ее в лоб. — В моей жизни никогда не будет никого, кроме тебя, обещаю.

— Потому что я твоя жена?

— Потому что я выполню все клятвы, данные в ночь нашей свадьбы.

И потому что я начинаю чувствовать к ней нечто большее, чем просто влечение.

ИРИНА

Громкие звуки бьющихся кастрюль и сковородок становятся все громче, пока я иду на кухню, напевая в голове совершенно выдуманную мелодию. Когда я вхожу в комнату, на моих губах появляется широкая ухмылка, как у чеширского кота, при виде выставленных на стол блюд.

— Черничные блинчики? — Это просто вопрос, возникший от счастья увидеть на столе что-то необычное. Но когда слова слетают с моих губ, они звучат как возбужденный вопль шестилетнего ребенка, радующегося, что его наградили печеньем из банки.

Нина стоит у раковины, сушит кастрюли и прочую утварь, а я устраиваюсь на табурете у острова и наклоняюсь вперед со сложенными руками, разглядывая унылый задник ее черно-белой униформы.

— Черничные блинчики, — подтверждает она, и я почти вижу, как материнская улыбка кривит ее губы. — Тебе нравятся?

— Нравятся? Пфф. Это для заносчивых снобов, которые никогда не признают умопомрачительный вкус таких шедевров. Что касается меня, то я в восторге. Я могу есть их днями напролет. — Взяв чернику из одной из мисок, я отправляю ее в рот. — Приятно видеть, что шум стоил того.

— О боже… шум разбудил тебя?

— Да. — Моя голова поднимается и опускается, когда я засовываю в рот пышный блинчик с ягодами. Он просто восхитителен. Надо отдать должное Нине, она знает, как приготовить вкусную еду. — Хотя должен был аромат. Но, учитывая вкус этих малышей, ты прощена.

Издав небольшой смешок, она вытирает руки о бумажное полотенце и поворачивается ко мне лицом. Затем ее бровь поднимается, и на ее лице появляется самое озаренное выражение, которое я когда-либо видела у человека.

Я поднимаю плечо, бормоча с набитым ртом.

— Что?

— О, ничего, — пожимает она плечами, вытираясь бумажным полотенцем и складывая руки на груди.

Я имитирую поднятую бровь на ее лице.

— Ты буквально выглядишь так, будто тебе есть что сказать.

— Может, и есть.

— И что? — Меня убивает напряжение, и я не уверена, в какой момент мы стали дружелюбными кухонными приятелями — или что-то в этом роде, — но я чувствую себя комфортно в этот момент, когда она, казалось бы, похожа на мать. — Скажи это.

Медленно, как будто у нее есть на это время, она прочищает горло, возится с крошечной пуговицей с сердечком на рубашке и скрещивает одну лодыжку с другой. Я присматриваюсь, желая понять, отчего она сияет, как солнечные лучи, но, похоже, мне остается только ждать, пока она наберется смелости и заговорит.

— Может, это и не мое дело, но я вижу, что ты светишься.

— Ну, да? — Проглотив последний кусочек блинчика, я двумя пальцами смахнула с тарелки кленовый сироп и сунула их в рот. — Я ем лучшее сочетание черничного блина и кленового сиропа в истории. Если бы я не светилась, это было бы проблемой, не так ли?

Она качает головой.

— Нет.

— Нет?

— Твое свечение как-то связано с боссом, я уверена на сто процентов.

Это неожиданно.

Между нами воцаряется тишина, и болтающаяся нитка бежевой скатерти кажется более достойной внимания, чем взгляд на лицо Нины. Я не уверена, что жжет сильнее: ее знающий взгляд или ползущий по щекам жар. О чем она говорит? О каком сиянии?

Это правда, я чувствую себя немного легкомысленно и, возможно, пугливо. Но это никак не связано с моим мужем. Я уверена в этом на сто процентов. А может, и нет.