– Это чей-то сон… Приграничье – мир снов. И он нематериален, пока в него не поверишь, но лучше не рассматривай его так пристально, чем больше деталей увидишь, тем он более детально проявится.

Я отвернулся в другую сторону.

– Он же сюда не переберётся?

– Кто знает, кому он снится, для чего и для чего ты его видишь.

Мы шли вдоль Румы. Я смотрел на скучные камни по эту сторону реки времени. Глаз то и дело замечал движение на том берегу. Потом я ощутил тяжесть на плече. Комар размером с комара, но весил как гантель... пятикилограммовая. Комар шёл по мне. Водил носом, пытался воткнуть свой хоботок. Это ему удалось, но ткань накидки, выданной мне Амади, воздушная, толстая. Хоботка не хватает. Поползал, улетел.

Мы шли долго. Я научился видеть комаров издали. Они летели лёгкими зигзагами с хорошо просчитываемой территорией, и если не попадать на неё, то комар пролетит мимо. Радиус его обнаружения – сантиметров пять. Всё это похоже на игру. Видишь – летит, отклонился – пропустил. Летели комары перпендикулярно Руме. Долетали, разворачивались и обратно. И первого я не заметил, наверное, потому что на том берегу паука разглядывал.

– О, смотри, нагусы!

Мы поднимались всё выше и выше, пока не подошли к каньону, примыкающему к Руме и перекрывающему нам дальнейший путь. Нагусы – это, видимо, такие лягушки, шестилапые. Они сидели вдоль нового каньона, вылезали оттуда, залезали обратно. Время от времени одна из них подпрыгивала, ловила комара передними лапами и сжирала. Сытая, уползала в каньон, на её место вылезала новая.

Мы пошли вдоль нового каньона, и эта тропа... кончилась – начались горы.

Воздух стал холодный, пронизывающе холодный. Все шесть светил, кстати, с места не сдвинулись, светили, но не грели.

Мы ползли по горной тропе вверх, вниз, в обход. Тороп явственно виден, но от того не менее заковырист. Я всё так же... иду и молчу. Амади встал. Я подошёл ближе. Мы на перекрёстке.

– Обычно на торопах нет перекрёстков. Но иногда для некоторых открываются, дальше через три торопа – Серый город. Но перекрёсток... Мы можем повернуть и оказаться... где-то.

– Но мы же были на перекрёстке.

– Тороп-перекрёсток, короче, выбирай.

Я задумался, потом рассмеялся.

– Знаешь, что забавно, Амади?

– Что?

– Я тут... что-то решил подумать. Вся моя жизнь – как Рума, река времени, можно плыть по ней, можно воевать с ней и пытаться плыть против течения.

– Хочешь сказать, что бы ты ни делал, какие бы выборы ни совершал, ты всё одно будешь идти туда, куда течёт река времени, и что выбор – это иллюзия?

– Хм… нет, я хотел сказать, что плыть по течению – это тоже выбор.

– Вы, люди Земли, странные. Не выбирая стать человеком, вы выбираете иллюзию свободы и тут же от неё отказываетесь в пользу безответственности... иллюзии безответственности.

– Свобода – это иллюзия!

– Вы создали часы, чтобы мерить пустоту, вы создали тюрьмы, чтобы ощущать свободу. Хм... нет, свобода — это не иллюзия, свобода – это та морковка, что висит перед вами и за которой вы обязаны идти.

– Ну, мы же не ослы.

– Да, ты прав, не морковка... банан, с этим спорить не будешь?

– С этим не поспоришь, свобода – это наше устремление вернуться в состояние обезьяны.

– Это ты сказал, не я… Я скажу, что для того чтобы вернуться, нужно хотя бы сделать один шаг от...

– Ну, это типа обидно.

– Кому? О, смотри. – Амади указал на левый тороп, по которому шли... э... как их? Рептилоиды.

– Здравы будьте... путники, – сказал первый, выйдя на перекрёсток. А рептилоид, потому что зрачки вертикальные и язык раздваивается.

– Здравы будьте, путники, – ответил Амади.

– Здравы будьте, путники, – сказал я и ещё два рептилоида почти одновременно.

– Нить пути связала наши тропы в перекрёсток, – сказал первый. – Меня зовут Соат, мои спутники – Тиут и Ма.

Ма – эффектная рыжеволосая женщина – сузила зрачки до ниточки. Тиут стоял расслабленно.

– Амади и мой спутник Володимир. Крест путей – крест долгов, даю слово каждому из вас.

– Принимаю слово и даю своё, – ответил ему Соат.

Его спутники повторили за ним, и все посмотрели на меня.

– Принимаю слово и даю своё...

Соат кивнул, и все трое прошли дальше.

– Хорошо, что мы не повернули, это не наша тропа.

– То тропа, то тороп... И что за слово мы дали?

– Слово жизни – пока мы на своих тропах, мы не навредим друг другу.

– Понятно... не понятно, и? Что с тропами, торопами?

– Тороп – место, где проходит тропа. Тропа – место для тех, кто торопится. Да... софистика сплошная.

– То есть термины, понятия... не важны?

– О, тебя на спелом банане не проведёшь. Важно, но для тех, кто ходит дорогами и путями, торопами и тропами. Для тебя сейчас важно... Тот, кто встал на тропу, всегда может на неё вернуться. Пошли, следующий тороп – болото.

Комары размером с воробья. Я закрылся, завязался как мог. Где накидка свободно свисала, комары не прокусывали. Где в обтяжку... а где? Нашли пару мест. Меня окружила... стая воробьёв-комаров. От лица, завёрнутого в капюшон, я отдувал, но оставался десяток других мест. Когда тебя прокусывает комар размером с воробья – ничего приятного, а главное, есть места, не утратившие чувствительность.

Зуд, жжение, боль и... слабость. Отлетающие, раздувшиеся комары – это ещё и страшно. Какой-то неестественный, противоприродный страх. Я с трудом сдерживался, чтобы не начать убивать, их тут не больше сотни кружит, а кусает с десяток, больше не помещаются.

Отмахиваться – это была глупая идея, не помогла отогнать, зато парочка залезла под накидку и сейчас усиленно жрала. Боль была на грани... Больше бесило жжение по всему телу и зуд... До зубного скрежета. Поток тёк здесь странными сгустками в рваном ритме. Вот при разрыве потока я и шипел, жжение становилось нестерпимым, и, когда следующий тороп встретил нас дождём, я просто замер... попытался.

– Не стоит на торопах стоять, нельзя. Только на перекрёстках... Идём.

Из меня, наверное, выпили всю кровь. Боль от проколов исчезла, остались зуд и жжение, которые, видимо, и текли по... или уже вместо крови. Первое облегчение от дождя прошло. Я шёл, механически переставляя ноги. Дождь сменился пустыней. Жар пустыни слился с жжением. Лес. Прохлада серых стен, серое небо, серые окна... серые двери. Серые люди...

Мы зашли в дом. Девятиэтажный, панельный, серый... подъезд, квартира.

– Проходи. – Амади открыл дверной замок, пропуская меня в квартиру. – Раздевайся, смажь места укусов. – Протянул мне баночку.

Только тут я осознал, что до этого не чувствовал запахи. Резкий запах «Звёздочки» вернул и обоняние, и мысли.

– Мы дошли?

– Да, ты выбрал... надёжный якорь. Пять укусов – это предел на первый раз, остальные семь… взяла Селена. Она жива... иначе бы ты не дошёл.

Я иначе посмотрел на Амади. Захотелось свернуть ему шею, оторвать лапки, сломать хобот… Уф, отпустило.

– С ней... всё хорошо?

– Жить будет… Она знала, на что идёт. Свой путь она выбрала сама, в отличие от тебя.

– Кто же выбирает... мой путь?

– Ты, всегда ты, только не хочешь этого признать. Тебе всё кажется, что тебя выбирают, что тебя несёт течение.

– Я об этом уже говорил...

– Да, что-то такое было. Намазался? Одевайся. Пошли.

Вышли из квартиры, спустились на первый этаж, зашли в другую, переоделись и вышли на улицу.

Лето! Зелень. Шум машин. Люди… Жизнь!

– Мы... на Земле?

– Да!

– Вот... прямо…

– Да, идём.

Точно… Улица Восьмого марта, поворот. Тут институт какой-то. Здание госпиталя. Амади показывает пропуск, нас запускают. Надеваем халаты. Третий этаж. Палата. На койке обвешанный трубочками лежу... я.

– Я… не умер?

– Вчера Лара использовала яд, на который у тебя иммунитет. – Амади достал камень, горный кристалл, и положил его посередине палаты. – Сейчас мне придётся кое-что... показать тебе и рассказать – сам ты не поймёшь. Твой выбор в следующем: убить себя, этого, – он кивнул на кровать, – или оставить жить, через пару часов он очнётся, и ты покинешь... все миры, кроме этого.