И как бы ну пофигу и на камень, и на холод, и на орнамент, вот реально. Не пофигу на то, что слизняк нас догоняет, не пофигу, что дальше идти некуда, не пофигу, что уже сутки на ногах, ну и ещё пара десятков «не пофигу».

Я сел в дальнем углу зала. Прислониться к стене не получалось, из-за плавного перехода от пола к стене я соскальзывал. Адреналин испарился. Тёплый пол. Меня развозит.

– Нам нужно на куб, мой ярин, – наконец выдал своё заключение разведчик, исползавший весь зал и куб.

– Он холодный.

– Когда приползёт тварь...

– Тварь практически не слышно, час-полчаса есть, надо вздремнуть. – Я практически руками держал свои веки, и только то, что я жевал мясо, не давало уснуть, только моё пережёвывание держало меня с этой стороны сна.

Я, кстати, не уверен, что с этой... может, мне это снится? Не, фу-фу такие мысли думать. Можно до такого додумать… А потом дзинь – и пора в школу. Не люблю школу, физичка, блин, меня валит постоянно, вот что... фу-фу… Кусок мяса кончился.

– Ты дежуришь первый, – сказал или подумал, что сказал, я. Бороться со сном оказалось...

Две армии застыли друг напротив друга, как две волны, вздымающиеся ввысь в стремлении поглотить друг друга.

Ровные коробки воинов, чёрные доспехи, копейщики, мечники. Застыли в нервном ожидании. Безразличие и решимость. Конечно, выжившие будут, но шансы в каждом конкретном случае не велики. А потому в свой последний бой вкладываются все силы и таланты. Броня вычищена, мечи остры. Хорошо стоять в первом ряду – нет даже призрака надежды, только путь, а еще видно всё, что тебя ждёт. Хорошо стоять во втором ряду – надежды нет, но спина товарища, прикрывающая тебя, закрывающая обзор, оставляет только одну задачу – биться, а пока жив тот, кто впереди, жив и ты.

Тяжёлая кавалерия по флангам – они тут лишние по сути. На деле их задача – держать боевой дух пехоты и создавать видимость массы. Ржание и храп коней успокаивают, с одной стороны, а с другой, разбавляют тягостную тишину. А мысли прокатиться волной по отступающему противнику заставляют скалиться и разгонять тревожное ожидание.

Лучники – вот кто или точно выживет, или точно нет, без всяких «или». Тетива ещё не натянута и не смазана, смешки и разговоры лениво пресекаются командирами.

Обозники – вот кто собирается выжить в любом случае и уже выживает – вереница телег удаляется, подгоняемые лошади ускоряют шаг.

У каждого воеводы должен быть холм или огромных размеров чудовище. Воевода на холме, в чёрной броне, восседает на... лошади, лишь издали похожей на лошадь. У неё чешуя и клыки. Лошадь под узду держит оруженосец воеводы. Он периодически бьёт кулаком в морду лошади, когда та поворачивается к оруженосцу, ища, что бы пожевать. И, судя по правому уху оруженосца, ей это иногда удаётся.

Воевода расслаблен и доволен. Он ждёт подмогу, и звуки порталов за спиной помогают расслабиться ещё больше.

Бум-бум-бум – загромыхали барабаны, выбивая ритм. Бум – и замерло всё, барабаны стихли.

Барабанщики – древолюды – тревожно замерли, всматриваясь вдаль. Шерши, обычно сидящие на плечах и головах древолюдов, поднялись в небо… метров на пять. Подъём требует от них больших усилий и громких звуков. Держать в воздухе свои мохнатые тельца шерши могут практически беззвучно. И, как они заняли позиции наблюдения, всё опять погрузилось в тишину.

Уродливые горты, слегка толкая друг друга, поднимают свои волосатые морды, наблюдая за шершами. Склоты, издали похожие на людей, собранных из палок и верёвок, безучастно молчат, переминаясь с ноги на ногу. Торуны нетерпеливо вздрагивают. Под серой кожей пульсируют венки и бугры мышц. Вся их поза показывает готовность к стремительному броску, но архитектура тела безжалостна – медлительность и огромная сила, сосредоточенная в верхней части тела. Короткие лапки, заканчивающиеся копытами, лишь подчёркивают медлительность.

Воинство замерло, ожидая указа. И только мелкие мрины размером с десятилетнего ребёнка (по сравнению с другими мелкие) не могут останавливаться. Замедлившись до минимальных для себя скоростей, они перемещаются под ногами, над головами, по головам, внутри, снаружи. Их много, они движутся постепенно, отчего кажется, что воинство – единый организм и колышется, как море. Мрины самые слабые, но и самые быстрые. Могут воткнуть спицу в глаз врага и тут же умереть или сбежать, что чаще. Впрочем, мринов никто не считает – они, как листья под ногами в сезон опада.

Ведущий воинов воевода замер на возвышенности, ожидая чего-то. Всё воинство ждёт его указа. Вдали вспыхивает, и небо окрашивается в сине-красные цвета, подчёркивая морщины вокруг глаз мужчины. Он собирает свои длинные до плеч волосы в пучок и надевает обруч на голову. Его водянисто-голубые глаза меняют цвет, становясь ещё более водянистыми.

– Слушаю, мой старший брат.

– ...

– Мы заняли указанную позицию.

– ...

– Да.

– ...

– Не пришли.

– ...

– Да.

– ...

– У нас же нет права отступить.

– ...

– Если старший брат так решил... Улиич последует за ним.

Мужчина поднимает руку.

Бум – бьёт барабан.

Мужчина смотрит мне в глаза…

Бум – удар барабана вышибает меня из сна... или не сна...

Ещё не открыв толком глаза, я резко отскакиваю назад – стена. Сползаю вперёд, вправо... кувырок…

Слизень обиженно ощупывает то место, куда собирался опустить своё тело и где только что лежала моя нога... Крутит головой. Если бы у этой желеобразной субстанции была голова, она бы сейчас была повёрнута ко мне и укоризненно кивала в такт моему заколотившемуся сердцу.

Тук – раз, тук – два... тук – пять, сердце колотится... в ритме... в ритме «не привлечь внимание, но всё же остаться в живых».

Слизень поёрзал, покатался по тому месту, где я лежал. Я, сидя на попе ровно, за счёт одних ягодичных мышц незаметно отползаю и, разрывая дистанцию до двух метров, оцениваю положение вещей.

В зале три слизня. Один перекрывает выход, именно он наполнен железом спиц. Мой слизень. И слизень, подползающий к Ю Ладу, – метра три осталось. Не имею информации о реакции слизней на звук (в принципе, как раз на звук и должны реагировать), зато немного представляю скорость слизней – она достаточна, чтобы меня догнать.

– Ах... ты ж, гадина, – не сдержался я, когда слизень решил прибрать мой вещмешок. – Мою хавку хавать... – Я уже осознанно ору, стремясь разбудить разведчика: – Ю Лад, твою налево... подъём!

Слизни замирают, качаются. Ю Лад потихоньку отползает, прихватив свой вещмешок. Потом подскакивает и бежит к кубу, залетает на него, кажется, даже не касаясь... в прыжке.

– Ах, ох!.. – кричит Ю Лад, подпрыгивая на камне.

Слизни на пробежку среагировали мгновенно, устремившись за Ю Ладом. Мой слизень даже бросил мой на треть поглощённый вещмешок. И он же, как набравший наибольшую скорость, врезается в куб и замерзает.

– Она, ах... ах, – подпрыгивает Ю Лад, – он холодный, ах...

Второй слизень умудряется остановиться в метре от куба, его прозрачность густеет, он движется медленно, но отползает.

Я уже у посоха. Пробежка. Удар. Посох пружинит, отбивает руки, но эффект достигнут: слизень рассыпается на куски. Ю Лад уже за моей спиной стаскивает сапоги и растирает посиневшие ноги.

– Уф-уф, ах... ох, холодно.

Осколки слизня, отлетевшие от куба, начинают отползать от куба, соединяться. Один, самый большой кусок... я подтолкнул ближе к кубу, и он замёрз. Слизень у ворот волнуется. Мелкие слизнята – осколки – отползают, соединяются в одного, размером с кошку.

Я сделал пару шагов от куба, зубы начали постукивать, тепло обступило тело, стало клонить в сон. Шаг к кубу – холодно очень, но бодро.

– Ю Лад! – окликнул я охотника, уже растеревшего ноги и пытающегося заснуть. – Ю Лад! Иди сюда! Срочно!

Разведчик проснулся.

– Там холодно, мой ярин.

– Иди, пока спать не расхочется.