Глаза Ржавого вспыхнули нехорошим, масляным блеском. Он облизнул губы, качнул башкой.

— А че, можно и вдуть напоследок, — гоготнул он довольно, — И волки сыты, и овцы… Ну ты понял, короче. Только эта, с предохраном давай, чтоб заразы всякой не подцепить! А то кто этих полуфурри знает, с кем они там по лесам дробятся под пушистый хвост…

Оба заухмылялись, довольные собой. Эх… оторвутся щас по полной, выпустят пар! А девчонка все равно в отрубе, можно юзать смело.

Шило подцепил грязным пальцем кусок мешковины, служивший импровизированным одеялом. Ржавый уже примеривался, расстреливая ремень.

Но когда рывком сдернули тряпку, внутри клетки было пусто. Лишь смятая подстилка, да цепь с раскрытым ошейником. Лилия бесследно исчезла, словно просочилась сквозь прутья решетки незамеченной.

Шило застыл соляным столбом, хлопая глазами с тупым рыбьим выражением лица. Челюсть отвалилась, будто контузило.

— Какого?.. — только и просипел Ржавый, — Куда⁈.

Но тут в дальнем углу камеры мелькнуло что-то стремительное, размытой тенью метнулось под потолок. Тихий вкрадчивый смешок отразился эхом от стен, посылая мурашки вдоль позвоночника.

— Ох, мальчики, как нехорошо, — раздался насмешливо-угрожающий голос. И от этой интонации кровь в жилах стыла, — Стоило мне задремать, как вы тут такое учудить удумали? Нехорошо, ай-ай-яй!

Охранники дернулись, вскинули головы. На металлической балке под потолком, скорчившись в причудливой позе, сидела Лилия. Босая, лохматая, в рваньё вместо одежды. Но глаза… Глаза у нее были волчьи. Желтые, мерцающие в полумраке. Полностью безумные.

Шило икнул, отступил на подгибающихся ногах. Ржавый вскинул автомат, передернул затвор трясущимися руками.

— С-стоять! Ни с места!.. — попытался рявкнуть он, но голос сорвался жалким сипением. Лилия в ответ лишь хихикнула и плавным, нечеловечески гибким движением спрыгнула на пол.

Ноги ее, казалось, практически не коснулись бетона — так легко и невесомо она приземлилась. Медленно выпрямилась, одарила замерших охранников ледяным взглядом исподлобья. И улыбнулась.

У Шила сердце в пятки ухнуло. Такой жуткой улыбки он в жизни не видывал. Губы девчонки разъехались широко в стороны, обнажив длиннющие, острые резцы. И глаза — безумные, пылающие, нечеловеческие…

— Что, испугались? — промурлыкала Лилия с издевкой, — Правильно. Бойтесь. Очень бойтесь.

И сорвалась с места. Быстрее мысли, стремительнее атакующей кобры. Вот она уже возле Ржавого, с силой выбивает автомат у него из рук. Тот только охнуть успел — а волкодевочка хватает его одной рукой за грудки, вздергивает в воздух как нашкодившего котенка.

Он отчаянно дергается, молотит ногами. Хрипит надсадно:

— Пус… ти… стерва!

А Лилия смеется колюче, неприятно. Смотрит прямо в глаза — и от этого взгляда мороз по коже. Так хищник смотрит на загнанную дичь, прикидывая, с какого боку начать трапезу.

— О нет, дружок. Не отпущу. Ты такой мясистый, вкусный… а я после сна всегда такая голодная…

И она широко распахнула рот — очень широко, так, как обычный человек никогда бы не смог…

А то, что произошло дальше… Шило в ужасе стоял на месте, полностью парализованный способный лишь наблюдать… Страх полностью сковал его, словно кролика, оказавшегося перед удавом…

…Лилия скалится весело, слизывая кровь с губ. Ее живот заметно округлился. На полу валялся автомат, ранее принадлежащий Ржавому, да оба его ботинка.

— Вкусна… Но мало. Твоя очередь, красавчик!

Шило трясет так, что зубы едва не крошатся. Он пятится, спотыкаясь, прижимая к груди трясущиеся ладони. Бормочет умоляюще:

— Не… не надо… Пожалуйста, я не хотел!..

— Да ну? — Волкодевочка склоняет голову к плечу. По подбородку ее струится алая дорожка, — А кто только что на меня слюнями капал, а?

Она подходит ближе, чеканя шаг. Глаза горят желтым, мертвенным светом. С пальцев капает чужая кровь.

— Знаешь, за свои поступки надо отвечать. За каждый. И цена — жизнь, — эхом произнесла она, — Я хорошо усвоила этот урок. Да, Эстро, любимый?

Она как будто бы обращалась к кому-то, кого здесь на самом деле не было.

Шило сипит, мотает башкой. Спиной упирается в стену, сползает по ней на подгибающихся ногах. Сознание меркнет, путается.

— Прошу… Не убивай… — лепечет он, чувствуя, как по щекам текут слезы. В штаны тоже что-то течет, теплое. Кажется, обмочился от страха, как сопливый пацан.

Лилия нависает над ним, заслоняя свет. Скалится хищно, плотоядно. И шепчет почти ласково:

— Не бойся, миленький. Я не стану тебя убивать. Это слишком просто, слишком скучно. Я подарю тебе судьбу похуже смерти…

Она хватает его за волосы, вздергивает, притягивая к своему лицу. Смотрит в самую душу, в самые потаенные глубины. И от этого взгляда разум Шила опрокидывается в беспросветную тьму ужаса.

Лилия по-звериному принюхивается, раздувая ноздри. Довольно урчит что-то и впивается зубами Шилу в плечо. Прокусывает плоть глубоко, до кости. Терзает, впрыскивает что-то обжигающее, мутящее рассудок.

Шило кричит. Кричит так, что связки рвутся в лохмотья. Боль — чудовищная, запредельная, разрывает на части. А вместе с ней — осознание. Чудовищное, непереносимое.

Из его плеча, из раны, расползается по телу что-то страшное. Что-то голодное, безумное. Заполняет вены, вгрызается в мозг, выворачивает личность наизнанку.

Шило понимает — он обращается. Становится тварью. Таким же безумцем, как волкодевочка. Только в тысячу раз хуже.

Лилия отстраняется, утирает окровавленный рот. Смотрит задумчиво, оценивающе. И холодно роняет:

— Отныне ты будешь Слугой. Моим орудием, моей игрушкой. Будешь за меня мстить, карать, рвать в клочья. И никогда, никогда не обретешь покой.

Дикий, нечеловеческий вой рвется из груди Шила. Он корчится на полу, извивается, хрустит суставами. Кости ломает, кожу рвет. Обращение — страшная, мучительная пытка.

А Лилия уже отворачивается. Уходит прочь легкой, танцующей походкой. Тает во мраке коридора последним брошенным через плечо:

— Позабавься тут, дружок. А меня дела ждут. Важные, неотложные. Я чую Эстро, чую Айсштиль… они все где-то рядом… Меня так долго держали в качестве домашнего животного, заперли в самой глубине разума… Пора сломать прутья клетки и порезвиться всласть.

Она исчезает, растворяется в тенях. Лишь смех ее колючий, острый, еще долго звенит в ушах. Отражается в гаснущем сознании…

Костя, Дарья и Айсштиль осторожно пробирались по узким, душным коридорам подземного бункера, стараясь держаться плотной группой. Впереди, освещая путь призрачно-голубым светом, плыл магический огонек, призванный Костей. Он то и дело замирал на месте, мерцая и раздуваясь, словно принюхиваясь.

Стены давили, потолок нависал, грозя вот-вот обрушиться. Воздух был затхлый и густой, пропитанный смрадом плесени и запустения. То тут, то там виднелись потеки ржавчины, свисали гроздья старой паутины. Под ногами хрустели осколки бетона и мусор. Очевидно, за этой частью бункера уже давно никто не следил. Идеальное место, чтобы прятать что-то… или кого-то важного.

Костя упорно шел вперед, волоча за собой бесчувственного Черепа. Бандит безвольно болтался в крепкой хватке, натирая пол кончиками пыльных сапог. Его голова так и норовила клюнуть в грудь. Темные волосы слиплись от пота и крови.

Дарья и Айсштиль не отставали. Обе были собраны и напряжены, готовые в любой момент сорваться в бой. Кнут на поясе Дарьи нетерпеливо подрагивал, отблескивая в неверном свете ледяной короной на голове Снежной Девы.

Внезапно, на очередном повороте, Костя резко остановился и вскинул руку, призывая к тишине. Дарья с Айсштиль мгновенно замерли, вслушиваясь.

— Там кто-то есть, — одними губами произнес княжич, — Слышите?

Они сконцентрировались. И действительно, откуда-то из глубин коридора доносились приглушенные голоса. Несколько мужских, и как будто один женский? Или это просто эхо играет?