— И демобилизоваться, — медленно произносит Колин. — А то мы же…

— Учитывая, что погибли? — хихикаю я, на что он улыбается, целуя меня в кончик носа. — Кстати, а как ребята?

— Потом встретитесь, — хмыкает папа. — Сейчас им не до всего. Вот придут в себя, экзамены опять же, ну и школа, хотя учить вас, скорей всего, надо только разнице.

— Да, — киваю я. — История, науки всякие, ну и география…

— В том числе и нашими стараниями, — смеется любимый. — Так что встретимся в одном классе.

Автомобиль по звуку на эмку совсем не похож, мягко, как-то сыто рычит, унося нас всех с вокзала. Под колеса ложится дорога, а я чувствую себя освобожденной. Может быть, это потому, что я из санбата? Не знаю, но вот воевать совсем не хочется уже, хочется лежать на травке и смотреть в небо.

— Как-то быстро нас отпустило, — замечает Колин, хотя, наверное, пора переходить на местные имена.

— Это еще не отпустило, — сообщает ему военный. — Пляски еще будут, не беспокойся.

— Надо на наши имена переходить, — замечаю я ему. — Мы же дома уже.

— Надо — перейдем, — кивает Колин, — но попозже.

Мне кажется, срабатывает какой-то порт-ключ, потому что мы вдруг оказываемся в большом городе, полном автомобилей самых разных цветов и конфигураций. Я рефлекторно бросаю взгляд в небо, а затем ищу зенитки, которых нет и понимаю — не отпустила война, просто спряталась. Спряталась до поры, но мы справимся, потому что мы дома.

Симус

Выйдя на перрон, я ловлю Катю, и немного ошалеваю. Вокруг меня множество взрослых, обнимающих краснофлотцев, дальше я вижу ошалевшего командира. Таким я его еще никогда не видел, а Луна, свет нашей медицина, плачет уже, не справившись с эмоциями. Тихо вскрикивает Катя, заставляя меня резко развернуться навстречу новой опасности. Но вот именно опасности нет — это я понимаю в тот самый миг, когда двое взрослых обнимают нас. И кажется мне, что жива мамка, да сестры мои…

— Здравствуй, родной, — всхлипывает смутно мне чем-то знакомая женщина. — Здравствуй, доченька.

Теперь и Катенька моя плачет, потому что столько нежности в этом голосе, что и перенести трудно. Но я отчего-то чувствую женщину родной, близкой, необыкновенной. А мужчина — просто надежный. Подняв голову, я ловлю взгляд командира, мне сразу же кивнувшего и расслабляюсь, а родные, близкие — я чувствую — они близкие мне люди, обнимают меня и Катю, уводя куда-то.

— Твоих родных сожгли фашисты проклятые, — вздыхает женщина лет сорока на вид. — Помнишь Лидочку? Ее подобрали партизаны, уж неизвестно, как я выжить смогла…

И тут я понимаю — это сестренка моя младшая, полгода ей было или около того. Она сумела выжить, встретив, наконец, меня с войны. Действительно, почему я тогда о самой младшей не подумал? Сейчас уже не скажешь, но факт есть факт, Лида выжила и мы теперь точно не одни.

— Я буду тебе мамой, Сережа, — ласково произносит она. — Ведь ты отомстил за нас всех. Примешь меня?

— Глупый вопрос, Лида, — улыбаюсь я. — Ты — все, что у нас есть.

— Ну я у вас тоже есть, — твердо произносит, видимо, папа. — И вся наша страна. Так что…

Я понимаю, что он хочет сказать, кивнув, а новообретенные родные ведут нас к избе. Обычная такая деревянная изба, сруб деревенский. И вот, когда мы входим внутрь, там уже и Танечка обнаруживается. Она сидит за столом, очень ласково улыбаясь, и я понимаю — тут какая-то тайна. Впрочем, сначала мы рассаживаемся, и только потом Катенька моя готовится расспрашивать Таню, но та останавливает свою маму жестом, вздохнув.

— Мама, я… — как будто вернувшись в прошлое, она задумывается, явно опасаясь задать вопрос.

— Ты наша с Гермионой дочь, — обнимает ее Катя, погладив по голове, как маленькую.

— Это ура! — радуется Таня, совсем непохожая сейчас на офицера, оно и понятно — с мамой она сидит, как не понять. — Значит так… Родителей, кого нашли, всех омолодили, а вам реабилитация нужна. Поэтому будет отдых, потом экзамены и школа. Обычная школа, — уточняет она. — Там сами решите.

— Это точно ура, — оглашается с ней Катя, ставшая с дочкой серьезной, да и страх растерявшая. — Тогда давай поедим, а там и поговорим, раз уж реабилитация.

Уже после еды выхожу я на крыльцо и вдруг понимаю — закончилось все, а я просто пацан, а не партизан. Мне и лет-то немного совсем, а вокруг мир. Мир! Господи, как мы мечтали о том времени, когда война закончится… Мир… Нет ни канонады, ни фрицев, ни других врагов, мы на своей земле, а вокруг запах луга, а не сгоревшего пороха. Мир…

Гермиона

Мой милый до сих пор в шоке, но папа берет всю ситуацию в свои руки, быстро и внятно объяснив нам обоим, что война закончилась, а нам надо отдохнуть. Нам действительно это очень надо, я чувствую, но сначала надо у командира отпроситься. Оглянувшись на Рона, понимаю, что ему очень долго не до нас будет, а так как родные появились у всех, то и нечего долго раздумывать.

— И что сейчас? — интересуюсь я у папы, борясь с грустными мыслями.

— Сейчас мы поедем туда, куда зовет вас сердце, — улыбается он, показывая рукой на…

— Эмку, на которую сели, напоминает, — выдает мой милый, заставив родителей рассмеяться.

— Садитесь, дети, — ласково произносит мама.

Я предполагаю, куда нас отвезут, да и любимый это понимает. И ему, и мне это действительно надо — побывать на могилах. Поговорить в последний раз, проститься… нам это очень сильно надо, тут родители правы, поэтому я усаживаюсь в странно выглядящий автомобиль, затем сорвавшийся с места.

— Миона, — зовет меня папа, а я думаю, что пора возвращаться к нашим именам. — Мы сейчас переместимся. Сначала к твоим, а потом…

— Да, папа, — киваю я, думая о том, как странно будут смотреться двое подростков в летной форме командиров и при оружии.

Оказывается, папа все предусмотрел. Встреченные нами у входа на кладбище милиционеры просто приветствуют, получая такое же приветствие от нас с Гарри, а мама тихо рассказывает нам обоим, что останки наших близких были перевезены на это кладбище и похоронены рядом. Вот мы идем за нынешними родителями, остановившись затем у двух каменных плит. На одной изображение в камне мамы и папы, а на второй — семья моего любимого. Некоторое время я просто смотрю, а потом чуть ли не падаю на могильную плиту, залившись слезами. Мне больно! Больно! Ведь это мамочка! И папочка! Почему, ну почему они погибли?!

— Миона, нам дали право вызова, — негромко произносит папа, когда я чуть успокаиваюсь в руках моего любимого Героя.

И тут над плитой поднимаются две тени. Я понимаю — нашим нынешним родителям выдали артефакт, позволяющий призвать души из-за грани на короткий срок. Очень короткий, но хотя бы попрощаться нам дадут. И за это я очень благодарна Грейнджерам, сотворивших для меня настоящее чудо.

— Доченька, я горжусь тобой, — говорит мне тень мамы. — Слушай своих новых родителей и береги себя.

От этих маминых слов я снова плачу, особенно когда она благословляет нас с любимым. И папа тоже. Но вот затем приходит очередь любимого и я понимаю. Я все-все понимаю, держа в руках вздрагивающее тело самого близкого на свете человека. Родители действительно сотворили чудо. Самое настоящее, волшебное чудо, отличающееся от палочкомашества.

— Спасибо вам, — говорим мы, кажется, хором.

— Вы наши дети, — слышим в ответ.

Да, нам предстоит новая жизнь, но вокруг мир! Нет фрицев, нет вылетов, не стремятся нас убить поганые фашисты. Все позади, закончилось и теперь мы должны, просто обязаны — жить. За всех, кто не добрался до этого дня — жить! И мы будем, клянусь! Мы будем счастливы назло всем тем, кто мечтает видеть наши слезы!

Рон

— Видишь, родная, сбылась-таки мечта, — говорю я Луне, когда мы все оказываемся в простой русской избе. — Без гембеля поедем в Одессу-маму, пройдемся по Молдаванке…

— А что мы там делать будем? — спрашивает меня любимая, поглаживая присмиревшего ребенка.