Но стоит нам разобраться с узницами, как портключами переносятся люди взрослые. Искалеченные, замученные, все, как один, седые. Намертво обнявшиеся… мои родители. Лишь взглянув на них, я понимаю — они просто с ума сошли, и трогать их не надо, но внутри больно просто от этого зрелища, просто запредельно-больно. Родители Луны, то есть, мои, судя по всему, подвергались пыткам, и кто знает, сколько времени. Прости меня, мама…

— Не плачь, мама… — Джинни, малышка моя, все-все понимает. Лезет обниматься, а потом тыкает пальцем в женщину, которой не раз ломали, судя по всему, кости. — Это Лили Поттер, как на колдофото.

Я даже сдержаться не могу, коротко характеризуя увиденное. Потому что этих узников совсем немного, но каждый из них известен. Хорошо известен каждый из тех, кто когда-то на свою голову вступил в «Орден Феникса». Но в отличии от девочек, этим нужна очень серьезная, вдумчивая медицинская помощь, явно не на базе медсанбата, только где же ее тут взять? Госпиталя у нас под рукой нет, зато есть скелеты, способные выполнить простейшие задачи.

И вот тут, как вишенка на торте, появляется совершенно неожиданный посетитель — Снейп с судорожным синдромом. Я даже поначалу не понимаю, что вижу, ну а потом, конечно, пытаюсь оказать помощь, на что он не реагирует, только затем вспомнив, что и магические методы есть. Но пока он получает от меня Петрификус, потому как за магическими надо в книгу лезть.

— Джинни, — зову я мою хорошую девочку. — Принеси из библиотеки что-то по магической диагностике, пожалуйста.

— Да, мамочка, — кивает она, утопывая в сопровождении скелета. Умница моя.

— Похоже, основной поток закончился, — задумчиво произносит Викки, задумавшись о «покормить всех».

— Узникам госпиталь нужен, — замечаю я. — Но в Мунго фрицы, так что…

Да, в Мунго враг, доверять там некому, поэтому нужно как-то самим выкручиваться. Но я думаю с помощью магических методов справимся, потому как другого варианта вообще нет. Вот вернутся еще ребята, запросим Союз, может и помогут докторами.

Рон

— Воспоминания узниц, — показываю я на Омут Памяти, стоящий здесь же, где будут проходить заседания Тройки. — Ознакомьтесь.

— Ну, если ты настаиваешь… — пожимает плечами мистер Грейнджер, пригласив коллегу своего опустить голову в Омут.

Он еще не знает, что увидит. Для них это все — прошлое, картинки в учебнике, фотографии, а для нас — жизнь. Для каждого из моих ребят, освобождавших тот лагерь. Мы все это видели — и какими бывают фашисты, и что они могут с человеком… с ребенком сделать! В нас живет эта ненависть, помогая идти вперед и фрицам местным пощады не будет. Хотя вот этот вот, тощий, смотрит с ненавистью. Понимает, что жизнь его закончена, вражина.

Тройка, на самом деле, это необходимость, тут мистер Грейнджер прав, как и дочь его. Мы не убийцы, потому будет и суд, и расстрел. Если в советских разведчиках осталась хоть капля сострадания и понимания, то будет именно расстрел, хотя я бы этих магов на медленном огне спалил бы. Что они с девчонками делали… Это же непредставимо для любого нормального человека. Им же даже память теперь блокировать бессмысленно — реакции тела никуда не денутся. Тут врачи нужны, понимающие, что такое концлагерь. Так что пусть посмотрят советские товарищи, ощутят на себе и боль, и ужас беззащитной девочки. А потом посмотрим.

У поднявших головы от Омута в глазах правильное выражение — ненависть. Вот теперь они, увидевшие каждого, кто мучил детей, готовы судить. Гермиона садится за секретаря, она с прыткопишущим хорошо знакома, а я — промеж советских товарищей. Пора начинать, точно пора, а то, боюсь, наши их на запчасти разберут.

— Заводите, — киваю я боцману. Все он понимает, и согласен, хоть и расстрелял бы просто, как бешенных собак. Но какая-то законность быть должна.

— Заседание Тройки военно-полевого трибунала… — начинает Гермиона, а затем задумывается и добавляет. — Гвардии Ротфронт… Объявляю открытым! Обвиняемый…

И заводят того, которому нравилось видеть, как мучается девочка совсем, стараясь удержаться в очень непростом положении, чтобы не наткнуться на острые колья. Он удовольствие получал от этого, мучая ее жалящими. И что, товарищи советские, сохраните жизнь этой гниде?

— Вина доказана свидетельскими показаниями, — вздыхает мистер Грейнджер.

— Возражений не имею, — кивает мистер Криви.

— За военные преступления против несовершеннолетних приговаривается к высшей мере социальной защиты, — спокойно резюмирую я. — Увести.

— Следующего? — интересуется боцман, ухмыляясь. Я его понимаю, эдак бы тут до вечера просидим.

— Давай всю группу палачей, — предлагаю я, оглянувшись на разведчиков.

— Логично, — кивает мистер Криви.

В кармане у мистера Грейнджера что-то тихо гудит. Он достает красный куб, небольшой совсем, несколько мгновений глядит в него, а потом вздыхает. Я же жду, когда разродится, но спрашивать не буду. Надо будет — сам расскажет.

— Куда можно прибыть полномочному представителю? — интересуется он у меня.

— Да прямо сюда и можно, — отвечаю я ему. — А потом, как приберемся, в крепость все вместе двинем.

Он кивает, что-то тихо проговаривая в куб. Понятно все — средство связи такое. Нам бы что-то подобное в сорок втором, мы бы тогда фрицам устроили побегать. Все-таки, очень на войне связь нужна, это и Гарри подтвердит, кстати.

Гермиона

Мы делаем перерыв на встречу представителя нашей страны, а пока товарищи заканчивают с приведением приговора в исполнение. Для них нет ничего необычного — они просто уничтожают нечисть, как и для нас, строго говоря. Мы вторых шансов не даем и в исправление не верим. Вот здесь закончим, нужно будет заняться приведением к покорности так называемых «древних и благородных», хотя благородством там и не пахнет. Но это мы разберемся, конечно…

Авроров, которые выжили, и ни в чем замазаны не были, пока заперли в те самые камеры, для дальнейшего разбирательства. Ну и полукровки, которых просто заставили, выжили, конечно, мы же не звери. Тут нужно серьезное расследование, а мы пока просто уничтожаем палачей. По-моему, имеем полное право.

Выходим в Атриум, уже очищенный от тел, хотя видны следы работы ребят, видны. Кровь и мусор подчистили, так что уже и встречать можно. К нас присоединяются Катя и милый мой, ну и Невилл, конечно, как без него. Колин остается на разгребании местного архива — это ему интереснее. Ну вот, собрались, старшие товарищи с нами, и тут…

Возникшую прямо посреди атриума пожилую женщину, я поначалу и не узнаю, но затем проступают знакомые черты, и я уже не могу сдержаться. Прошло много лет, мы все знаем это, но сейчас сквозь постаревшие черты лица проступает…

— Танюшка! Малышка! Это ты? — не могу сдержаться я, шагнув к посланнице родной страны. Мгновение она вглядывается в мои глаза и…

— Мама! Мамочка! — от этого крика замирает все вокруг, а женщина буквально налетает на меня, затем увидев и Катю. — Мама!

Мы изменились внешне, но наша малышка узнает нас. Сильно удивляется мистер Криви, а папа смотрит с пониманием. И ребята отлично понимают, что видят, пока мы с Катей обнимаем нашу повзрослевшую малышку. Выжила, моя хорошая, большим человеком стала, но главное не это. Самое важное — она стала человеком, значит, все мы сделали правильно.

— Ну, это надолго, — замечает мой Гарри, улыбаясь. — Здравствуй, Танечка.

Встреча, конечно, сорвана, потому что ничего официального сейчас быть не может — мы усаживаемся на чудом уцелевший диван, чтобы пообниматься, поделиться нашими историями. Хотя, в основном делится Таня, ведь для нас все случилось буквально вчера.

— Я знала, что вы вернетесь, — тихо признается она, будто став в этот момент очень маленькой. — У меня… Мама сделала так, что я стала членом семьи сотрудника НКВД. Тогда я не понимала, что это значит, но теперь… особенно, когда открылся мой дар — это очень помогло.