Но мне нужно отомстить, мне очень нужно! И я вылетаю на охоту, ведь фрицы должны заплатить за все! Мне пытаются запретить, но куда там… Я лечу, поднимаясь над тучами, рассказывая нашим по радио все, что вижу. Вот такая разведка получается, вот только фрицев нет. Попрятались, что ли, гады? И вот тут я вижу эти пять самолетов — четверо явно защищают одного.

— Вот вы где, гады поганые! — ору я, не помня себя, срываясь затем в пике.

Тот, кого защищали, даже хрюкнуть не успел — очередь прошила его от винта до хвоста, и он ссыпался вниз, по дороге распадаясь на запчасти. И тут фрицы озверели, как накинулись на меня толпой, мешая друг другу. Я матерюсь и кручусь, потому что это мой последний бой. Мне жить без милой совершенно незачем, и я стреляю. В глазах темнеет от перегрузки, в меня попадает, но машина жива еще, дышит, поэтому я бью их, сколько могу бью.

Самолет уже горит, теряя высоту, и тут я замечаю внизу, прямо на летном поле какого-то фрицевского аэродрома, легковые машины и кого-то рядом с ними. Туда я и направляю свою горящую машину. Напоследок хотя бы еще кого-нибудь убью! Но я не сгораю в огне, а вдруг падаю на землю. Очень мягко падаю, так и не скажешь, что с высоты.

Приподнимаю голову и вижу — много народа вокруг. Матросы, которых можно угадать по бескозыркам, солдаты, девчата даже… Вон санинструктор, а вот… Обнимающаяся с удивительно похожими на нее людьми стоит моя любимая. Весь мир исчезает для меня, с ее именем на губах бросающегося к ней. Стоит нашим рукам и губам соприкоснуться, как все вокруг будто вспыхивает. Яркая, даже очень, вспышка, как от зенитного прожектора, ничуть не отвлекает нас друг от друга. Любимая… навсегда.

— Навсегда, милый, — слышу я ее ответ.

Луна

Дороги войны нелегки… Вот и меня переводят в санбат, обеспечивающий десант, потому что очень важна эта операция. А я только рада — буду к любимому поближе. Зато сны становятся все злее: фрицы в них говорят по-английски, но сути это не меняет. Сейчас-то англичане союзники… Сны показывают мне — сильно временные они союзники.

В санбате у нас воспитанница есть — солнышко и лапочка. Потерянная, ничего о себе не помнящая девонька, для которой мы все мамы и тетеньки. Ну и я быстро «мамой» становлюсь, потому что не любить ее невозможно. Хорошая она у нас и учится охотно, а слова «не хочу» у нее вообще нет в словаре.

Я встречаюсь с любимым буквально за день до начала операции. Мы стоим обнявшись, когда малышка вдруг прыгает на нас и падает замертво. Как-то почувствовавшая летящую смерть воспитанница наша закрывает меня собой. Аленушка падает мертвой, а в сторону, откуда пришла смерть, уже стреляют ребята.

— Спасибо тебе, маленькая, — всхлипываю я, гладя нашу Аленушку по волосам.

От произошедшего ребята будто звереют, да и я, будь такая возможность, отправилась бы мстить. Но моя работа в санбате, среди плачущих от этой потери девчонок. Ребенок же совсем… Какие фрицы гады! Их надо уничтожить, всех! И тех, кто здесь, и тех, кто во сне! Всех, до одного, чтобы не поганили они своим дыханием воздух и не убивали таких ангелочков.

— Товарищи! — начинает с нами разговор комиссар. — Мы идем в бой вместе с морской пехотой. Работать надо будет быстро, возможно и под обстрелом…

Конечно, под обстрелом, как же иначе, ведь это морской десант, и ребят надо будет вытаскивать, перевязывать, возможно, и оперировать. На самом деле, пускать санбат почти в первых рядах неправильно, но… Приказ есть приказ. Война вокруг, и от каждого из нас зависит, сколько их домой после Победы вернется. А она будет, я точно знаю!

— Предчувствие у меня, — рассказываю я любимому, вздыхая. Эту ночь нам позволили провести вдвоем. — Обними меня покрепче.

— Предчувствие — это серьезно, — кивает мне он. — Но мы справимся!

И с такой же уверенностью он уходит на передовой катер, а мы размещаемся в середине, чтобы получить шанс на прикрытие, но я знаю — шансов у нас нет. Предчувствие перерастает в уверенность, поэтому я с утра в приказном порядке, переорав командира, распределяю девчонок по кораблям. Хоть у кого-то будет шанс уцелеть, ведь уже проступает сквозь тьму ночи мертвенная серость нашего последнего утра. Подается команда, начинают работать корабли, будя мерзкую гадину своими «чемоданами», и волна десанта устремляется к морскому берегу, на котором совсем еще недавно любили отдыхать мирные советские люди. А теперь там враг.

Уже высаживаются первые порядки, когда загораются яркие прожектора, показывая — фрицы ждали нас именно тут. Начинают стрелять пулеметы и, кажется, даже пушки. Я совершенно не вижу ничего, чувствуя, что смерть все ближе. Злее огрызаются наши корабли, нарастает яростный крик морской пехоты на берегу, и в этот момент я вдруг падаю в зеленую траву. Приподнявшись, вижу наших и не только наших ребят. Стоят матросы, вон летчик за голову держится, вот санинструктор…

— Здравствуй, доченька, — слышу я безумно родной мамин голос и просто визжу от обуявших меня эмоций, ведь передо мной мама и папа.

Симус

Очередь хлестнула по ногам, опрокидывая меня в траву, близкий разрыв погасил на мгновение сознание. Товарищи, видимо, считают меня мертвым, поэтому с боем отходят в лес, а я понимаю: на этом все. Острая боль где-то в области живота да простреленные ноги говорят мне — все. Поэтому я лезу в карманы, доставая обе оставшиеся мне гранаты. Зубами выдергиваю чеку, опершись о дерево, и спокойно смотрю на медленно подходящих ко мне карателей.

Пистолет-пулемет лежит совсем недалеко, да только не судьба мне — патронов нет, в кармане еще обойма, но я просто не успею. Черные тени медленно надвигаются, как дементоры в том самом сне, а я только улыбаюсь. Сегодня за мной придет Смерть, но вот вас я с собой заберу. Всех вас, кто рискнет подойти к еще дышащему партизану. Страшно вам, гады?

Перед глазами проносится будто вся жизнь — мама, сестренка, батя, наш дом… Какими мы счастливыми были до войны, как испохабил нашу жизнь фашист поганый! Ну да ничего, я вашего брата много набил — и в эшелонах, и в лесу, и на мостах, сейчас еще хоть парочку с собой заберу, и можно считать — не зря жизнь прожил.

Придет время, я знаю, оно обязательно придет, то самое время, когда алый стяг взовьется над проклятой землей и грозное небо внезапно станет мирным. Народятся новые люди, над которыми никогда не завизжит раненым зверем сирена воздушной тревоги. Будут ходить по цветущим улицам те, кто никогда не узнает, как выглядит смерть в форме эсэс. Так будет, и чтобы приблизить это время, я сейчас готовлюсь убить еще нескольких тварей, незваными явившихся на нашу землю.

— Партизан, сдавайс! — на ломанном русском произносит кто-то, кого я уже не вижу.

— Приди и возьми, — звучат ему в ответ бессмертные слова.

Тени надвигаются еще ближе, а я улыбаюсь и разжимаю сведенные судорогой кулаки. Проклятым палачам остается всего три секунды жизни, и они понимают это, пытаясь убежать. Но уже слишком поздно. И когда становится жарко, а меня разрывает болью на тысячу маленьких кусочков, я улыбаюсь.

— Ой, ты кто? — на русском языке спрашивает меня девичий голос.

Открыв глаза, обнаруживаю себя лежащим на лесной поляне. Напротив я вижу просто красавицу, мне сейчас улыбающаяся, а чуть поодаль стоят мамочка и сестренка. Те, кого не чаял я уж увидеть, — они стоят и смотрят на меня очень ласково. Мама… Сестренка… Родные мои…

Гермиона

Чувствую я что-то нехорошее, вот всей душой чувствую. Любимый в Москву улетел, а я просто ощущаю — приходит наш последний час. Будто подтверждая это, снится мне сон о той девчонке, именно знакомый сон, где их всех сначала убивают, а потом уже инструктируют на лесной поляне. И чует мое сердце: не просто так я вижу эти сны. Возможно, дело в каком-то предвидении, или же я просто не хочу умирать, но ко снам отношусь более-менее серьезно.

— Товарищи! Становись! — нас выстраивают прямо на летном поле ранним утром, что очень необычно для ночников. — Нам предстоит…