— Не знаю, — качаю головой. — Совсем не знаю…

— Вот и я не знаю, — закрывает она глаза, задремывая в моих объятиях.

Ну а утром нам пора в путь. Увидимся ли? Должны, обязаны увидеться, это я и милой своей говорю, заскакивая на подножку поезда. У меня под командованием рота очень злых на немца матросов, пусть и немного людей, но бегать они просто не умеют. Поэтому берегись, гитлеровская гадина, к тебе пушистый зверек бежит. Только бы с любимой ничего не случилось…

Джинни

Я не знаю, кто я и откуда. Меня нашли бойцы в лесу и отдали в санбат, говорят, выглядела я тогда совсем страшно — без одежды и вся в крови. Тетя Зина, она доктор, рассказала, что меня мучили, сильно били и это… ну… вот я память и потеряла. Но мне по виду лет четырнадцать, поэтому в тыл отправлять не будут, а выучат на медсестру туточки, в санбате, значит. И еще тетя Зина говорит, что командир уже не возражает.

Мне нужно с самого начала все изучать. И читать, и писать, и как портянки наматывать, да и с бельем… Но тетеньки вокруг, они все как мамы — заботятся обо мне, учат всему, поэтому я себя очень нужной чувствую, хоть и маленькой, но тетя Маша все повторяет, что думать об этом не надо, а надо учиться, вот я и учусь.

Ночью мне сны снятся, только я о них никому не говорю, чтобы психованной не считали, ну или шпионкой. В снах я англичанка, но дурная немножко. Главное, я почему-то увидела сначала, что брата не послушалась, когда он мне бежать сказал, и мешала ему в бою, хотя он какой-то палкой воевал. И вообще — все сны похожи на сказку, только очень страшную почему-то.

— Аленка! — это меня зовут, ну так тетеньки в санбате назвали, потому что я же не помнила ничего совсем, даже имени своего, вот и назвали. Теперь я Аленка Травина, потому что в траве нашли.

Я бегу, куда позвали, потому что сейчас урок начнется. Тетя Маша будет рассказывать, как правильно ухаживать за ранбольными. Перевязывать их, мыть еще, но только женщин, потому что у дяденек, когда они без всего, страшная штука болтается. Она такая страшная, что я в обморок падаю. Поэтому тетя Маша говорит, что мне тетеньки, а дяденек другой кто помоет. Но когда они в штанах, я дяденек не боюсь, они меня гладят по голове и еще даже сахарку дать могут. Мне очень сахар нравится, и мед тоже, и все сладкое. Просто очень-очень!

Так что я теперь воспитанница санбата и никуда от тетенек не уйду. Потому что хуже, чем со мной было, уже совершенно точно не будет, а убьют — так на то и война. Лучше, чтобы убили, чем опять такое сделали, отчего я все-все забуду. А вот та девочка во сне, она дурочка, по-моему. Сначала за мальчика хотела замуж, но брат ее отговорил. Хороший брат, мне бы такого!

Завтра наш санбат в поход выступает, поэтому мне надо быстро все пособирать, чтобы ничего не потерять. У меня-то вещей немного, но нужно тетенькам помогать. Если тетю Машу рассердить, она страшной очень становится, и я опять в обморок падаю, а дядя Савич ворчит, что часто в обморок плохо, потому что сердечку грустно будет. А нам грустно не надо, так тетя Зина говорит, вот.

Симус

Я-то думал в строители податься, а приходится — в разрушители. Нечисть страшная пришла на нашу землю, потому строительство оставим на потом, а сейчас у меня последние недели школы осназа. Совсем скоро мы окажемся оторванными ото всех, без пушек, без снарядов, но все равно будет бить эту гадину везде и всегда.

— Для подрыва рельсов взрывчатка располагается… — спокойно и размеренно рассказывает нам преподаватель без руки, а в глазах его тоска вместе с завистью.

Нас учат, очень серьезно учат — организации подполья, сбору разведданных, тому, как брать языка, как правильно допрашивать. Подпольная работа нуждается в точности и аккуратности. В отличие от действующей армии, умирать нам можно в крайнем случае. Мы должны сделать так, чтобы дохла за свой Рейх проклятая нечисть. И мы это сделаем.

— Завтра экзамены, — вздыхает товарищ по комнате. — А там, наконец, и дело.

— Да, — соглашаюсь я, думая о том, что мамка с сестренкой под немцем остались. Живы ли?

Мы сдаем экзамены, быстро проходя по заданиям, отвечая и теорию, и показывая на практике. Время пролетает совершенно незаметно. Проходит три дня, и мы уже стоим на плацу. Формируются группы, назначаются командиры, радисты, выдается оружие, прогревают моторы самолеты. Всего несколько часов, а там — треугольник или крест костров и шаг в ночь.

Очень близко фронт к столице подобрался, но мы не сдадимся, мы сделаем все возможное, чтобы победить гадину. С замирающим сердцем ступив во тьму, я все жду — раскроется ли парашют. Тихий хлопок, и вот уже снижение, плавное, очень даже, хоть и не видно ничего, потому земля встречает неожиданно, больно ударив по подошвам прыжковых ботинок.

— Береза, — слышу я тихий голос.

— Мурманск, — отвечаю не задумываясь, и в следующий момент обнимаю совсем молодого парня.

Партизаны — и пожилые, и молодые — встречают нас, помогают свернуть парашюты. Они еще не раз пригодятся, особенно стропы, а по зиме и сам белый шелк. Маскироваться будем. На дворе ноябрь, до зимы совсем недолго, а здесь кое-где уже снег лежит. Значит, вовремя мы, на снегу следы видны были бы сразу.

Мне предстоит работа и агентурная, и боевая. Больше боевой, конечно, потому что на немца я совершенно не похож, но кое-что у меня выходит. За полицая выдать себя довольно просто, а там уже и с документами поработать. Но тут нужны именно диверсии — как крупный железнодорожный узел, который мы беспокоим каждый день.

Здесь наш фронт, не менее важный, чем тот, что под Москвой, потому что важные вражеские грузы, боеприпасы, горючее сгорают на путях, а это хоть и небольшая, но помощь фронту. Ну и бои бывают. Особенно в последнее время, когда карателей стало больше. Что-то важное мы рванули, раз они так забеспокоились.

А впереди у меня еще долгие месяцы войны. И, двигаясь с отрядом, я нахожу и маму, и сестренку… Точнее, их пепел в обрушившемся амбаре. Сначала даже не верю, но замечаю сережку и колечко в этом пепле… теперь меня больше в лагере стараются держать, потому что я фрицев зубами рвать хочу. А во сне ко мне другая жизнь приходит, какая-то не наша. Там я форменный буржуй без мозгов, и нет у меня сестренки. Стоит только проснуться, и перед глазами встает наша улыбчивая малышка.

Я отомщу за вас, родные мои! Клянусь… Как там во сне было? Магией клянусь!

Гермиона

Мамочка… Папочка… Если бы не любимый, меня эта новость уничтожила бы. Откуда взялся тот «мессер», никто и не знает, но как-то вмиг не стало ни мамы, ни папы.

Мой любимый меня отогревает, успокаивает и бьет фрицев так, что его очень даже хвалят. А я замираю от страха за него каждый раз. Но кто-то в небе хранит его. Постепенно я отхожу, но тут словно снег на голову — меня переводят. В женский полк ночников, поэтому нам нужно расставаться. Мы долго прощаемся у ожидающей меня машины, все никак не можем сказать «прощай».

— Береги себя, — просит меня милый, понимая, что это невозможно.

— И ты береги себя. Я не представляю мира, в котором нет тебя, — признаюсь я ему.

— И я… — шепчет он.

Прощальный поцелуй, и вот… Пролетает мимолетно дорога, представление, и я уже обживаю свой У-2. Самолетик деревянный, теперь от него зависит многое, так что я девочек-механиков обхаживаю так, как любимый научил. Поэтому самолет у меня в идеальном порядке. И первый вылет… Штурман мой совсем юная девчонка, наверное и восемнадцати нет, но мы об этом молчим. Лерой ее зовут, совсем недавно потеряла своего летнаба, после ранения сама стала штурманом, потому что иначе пока никак — руки дрожат.

— Девочки, цель важная, зениток много, — ставит задачу комэска.

Она знает, что немногие вернутся. Все она знает, но надеется — мы возвратимся. И я надеюсь, взлетая вместе со всеми. Ночь совершенно безлунная, но Лерка подсказывает мне, как более опытная, а я вспоминаю, что мне рассказывал мой милый. Потому мы опускаемся ниже чем нужно, медленно подкрадываясь к врагу.