Душа не хочет жить, но тело и инстинкт самосохранения предают, вытягивая к свету. Я медленно иду на поправку. В один из дней враз снял мочеприемник. Теперь медсестра помогала мне дойти до туалета и возвращала обратно в постель. Бес не появлялся днем, но иногда ночью я чувствовала запах его парфюма. Может, это была игра истерзанной психики, или он вправду заходил в комнату. Ответ на этот вопрос мне был не нужен. Психосоматика включалась моментально: тело скручивала судорога, пальцы рук и ног немели. Воспоминания страшной ночи оживали перед глазами. Когда я смогла сидеть, охранник принес и подключил цифровой телевизор.

Канал с любимыми старыми фильмами показывал картинку без звука, этого было достаточно. Обняв колени, я тупо смотрела на экран, обдумывая план побега. Бес все слишком хорошо продумал: прислуга предупреждена, периметр находится под ежесекундным наблюдением многочисленных камер. У высоких ворот круглосуточно дежурит охрана. Не знаю, сколько времени я провела в одной позе на кровати. День шел за днем, закат сменялся рассветом, но в моей душе царила апатия. Надежды на побег не было. Со временем прислуга перестала закрывать дверь в мою комнату. Я видела Беса, проходящего по коридору, одетых в черные костюмы охранников. С момента той страшной ночи прошло больше двух недель. Синяки постепенно исчезали с тела, а из зеркала на меня смотрел живой труп. Пустые глаза человека, которого умер, но его почему — то не пустили в лучший мир. Попробовала изобразить улыбку. Уголки губ дернулись и застыли, как будто я потеряла контроль над мышцами лица. Однажды утром горничная не принесла завтрак, забыла про обед и не зашла в мою комнату вечером. Если Бес хотел выманить меня из комнаты таким образом, то просчитался. Бутылки воды, стоящей на тумбочке, хватило на два дня. Перебирая фильмы, я останавливалась на тех, которые хорошо знала. Включала без звука и начинала озвучивать, пытаясь по губам актеров подобрать слова или вытащить фразы из памяти. Это был единственный способ не сойти с ума. Однажды я так увлеклась этим занятием, что не услышала шагов.

Изольда.

— Хватит сидеть в комнате, Льдинка, — Бес стоял, прислонившись к косяку. — Врачи говорят, что ты уже здорова. Приведи себя в порядок и спускайся в гостиную. Я жду.

Поймала себя на мысли, что начинаю забывать свое настоящее имя.

— Изольда. Меня зовут Михайлова Изольда Юрьевна, — шепчу про себя, собираясь на выход.

Платье, туфли. Все — не глядя, без раздумий. Пару раз провела расческой по волосам. На украшения даже не смотрела: разорванные мочки ушей заживали плохо. Палец, с которого Бес сорвал кольцо, отек в суставе. Врач сказал, что возможна трещина в кости, для заживления которой потребуется время. Начинался очередной этап моей не — жизни в жутком доме.

Белый кабриолет с открытым верхом. Бес за рулем. Мы летим по пустой ночной набережной. Доезжаем до ее начала, только тогда машина останавливается. Всю дорогу он бросает на меня быстрые взгляды. Тяжелые, колючие. Я их отлично чувствую, но молчу.

— Нельзя так много смотреть телевизор, Льдинка. Глаза устают, зрение садится. Прогулки на свежем воздухе намного полезнее. Как ты себя чувствуешь?

Забавный вопрос, правда? Еще месяц назад я взвилась бы от возмущения и гнева, осыпала его проклятьями, но не сейчас. Больше Бес не получит моих эмоций. Я не отвечаю, и это начинает его злить. Ладонь ложится на мое колено и сдавливает. Голос становится хриплым, зрачки расширяются.

— Ты слышала мой вопрос?

— Нормально. У меня все нормально.

Бес открывает дверь авто, я делаю то же. Широкая набережная, выложенная светлой плиткой, пуста. Тусклые фонари горят через один. Вода в реке кажется совсем черной. Мучитель берет меня за руку и укладывает ладонь на сгиб своего локтя.

— Ты слишком много молчишь, Льдинка. Поговори со мной, назови по имени.

Бес просит. Впервые за все время он не повышает голос, на прижимает меня к стене, засовывая руку между ног, подавляя жестким поцелуем.

— Меня нет.

— Как это? — не понимает. Бровь иронично поднимается, прищуренный глаз смотрит с легкой издевкой, в голосе — сарказм. — Ты — здесь. Моя Льдинка.

— Я не твоя. И не льдинка. Я та, кто тебя ненавидит.

— Как заговорила моя девочка…

— Ненавижу так, что мне уже ничего не страшно… — выдыхаю, глядя на воду. — Ненавижу. Тебя, твой дом, твоих цепных псов. Себя рядом с тобой тоже ненавижу.

Говорю это так спокойно, как будто описываю вечерний пейзаж. Удивляюсь сама себе: каждое слово — правда. Уже ничего не боюсь. Ненависть заполнила меня до предела, не оставив места ни на что другое. Не шарахаюсь от его прикосновений, от пристального взгляда и даже от объятия. Бес притянул меня к себе, положил на грудь. Гладит по волосам, а я закрываю глаза. Ни в душе, ни в теле нет ни единого отклика, и даже привычный парфюм не пугает, не откидывает в прошлое. В душе все выжжено. Дотла. Угли прогорели, остались лишь зола и пепел.

— Как видишь, сегодня мы гуляем вдвоем. Никаких псов. Расслабься.

Охраны нет, но под его дизайнерским пиджаком — портупея. Бес вооружен. Мы долго гуляем по набережной.

Бес.

Я постоянно слежу за Льдинкой. Камера в комнате фиксирует каждый ее взгляд, движение. Похоже, в этот раз я полностью потерял контроль над собой, едва не сломав эту хрупкую девочку с удивительными серо — синими глазами и длинными светлыми волосами, словно присыпанными пеплом. Капельницы, уколы, кормление с ложечки и даже мочеприемник — она все принимала равнодушно, без эмоций. Несколько раз Льдинка видела меня днем, после этого в кабинет пришел терапевт.

— Денис Андреевич, в ближайшие дни вам лучше не навещать девушку. После каждого такого визита ее состояние резко ухудшается, опять поднимается температура. Поймите, пожалуйста…

Я понял, поэтому приходил по ночам. Как вор, тихо открывал дверь в ее комнату и садился на стул возле постели. Несколько раз пытался прикоснуться, но она дергалась, словно от удара током, и сжималась в клубок, тихо постанывая во сне. «Меня нет» — заявила, глядя поверх моего плеча. Отстраненный и равнодушный голос. Раньше все было не так. Тогда я слышал надежду, гнев, мольбу и даже благодарность в редких коротких «спасибо». Теперь — пустота и холод.

— Женщина, которая меня родила, была самой красивой девушкой в городе, — не знаю почему, но сегодня захотелось оставить на этой набережной несколько камней своих воспоминаний. Не передать в ее тонкие руки с длинными изящными пальчиками, а просто проговорить. — Отец выкрал ее, сделал своей, а затем женил на себе. Она не хотела ребенка, ведь беременность портит фигуру, но отец настоял, что ему нужен наследник. Мать забеременела. У меня был брат, Льдинка. Данька. В два года ему поставили диагноз — порок сердца. Неизлечимый, неоперабельный. Отец потребовал от матери еще одного наследника. На всякий случай. Я — запасной вариант, Льдинка, — губы Беса скривились в усмешке. — Мать сопротивлялась, как могла, но отец добился своего. После первой беременности она сильно поправилась и не могла прийти в нормальную форму. Врачи сказали — гормоны вышли из — под контроля. Почти всю вторую беременность она провела в больнице. Данька умер за день до моего рождения. Врачи говорили, что во время родов эта женщина проклинала меня и отца за то, что с ней сделали. Послеродовая депрессия стала ее последней болезнью. Так я стал наследником дела Бессоновых. Няни, гувернантки. Элитная школа, одобренные отцом друзья. Я прошел все круги ада: нюхал, кололся, пил. Это — забавы для богатых, для избранных. Мне было четырнадцать, когда на летних каникулах отец поместил меня в специальный санаторий. На самом деле эта была клетка с решетками на окнах. Я был заперт на месяц. Адская ломка безо всякой помощи врачей и одиночество — для того, чтобы понять истинную ценность жизни. После этого я завязал, Льдинка.

Холодает. Я скинул пиджак и укрыл им плечи хрупкой красавицы, идущей рядом. Она не вздрогнула, не отстранилась, вообще никак не отреагировала. Это хороший знак. Пустоту всегда можно заполнить. И я непременно это сделаю.