На пятой странице поиска мое внимание привлекает заголовок: «Чарли Крейн, бывший немецкий солдат с нерассказанной историей любви и войны, дает интервью телеканалу Эн-би-си в Нью-Йорке».

На лбу выступает холодная испарина, когда я нажимаю на ссылку. Пожалуйста, пусть это будет он. Сначала я просматриваю страницу в поисках даты и обнаруживаю, что интервью взято четыре года назад. Боже мой, это может быть бабушкин Чарли.

Я прокручиваю страницу вниз и обнаруживаю подзаголовок: «Семьдесят лет: Личные отголоски Второй мировой войны».

С фотографии на меня смотрит Чарли, и я жалею, что у бабушки нет его портрета, чтобы я могла найти сходство. На картинке у мужчины полностью седая голова, волосы идеально зачесаны на одну сторону. У него водянистые светло-голубые глаза, а лицо испещрено множеством мелких морщинок, каждая из которых, вероятно, рассказывает историю его жизни. Я увеличиваю изображение на экране, чтобы лучше его рассмотреть, и замечаю, что по обеим сторонам лица тянутся слабые шрамы. Помню, бабушка рассказывала, как выглядело лицо Чарли, когда он вернулся с войны. Шрамы смотрятся не так ужасно, как бабушка описывала, но семьдесят лет жизни, скорее всего, их смягчили.

Я задерживаю дыхание, нажимая на кнопку воспроизведения, но в это момент входит Джексон.

— Как дела? — я нажимаю на паузу. — Ты выглядишь так, будто увидела призрака. Ты в порядке? — он закрывает за собой дверь и садится рядом со мной. — Эмма?

— Мне кажется, я нашла Чарли.

Он бросает взгляд на экран.

— Чарли Крейн, это его полное имя?

— Да.

— «Семьдесят лет: Личные отголоски Второй мировой войны». Возможно, это он. Просто включи запись, — предлагает он.

Я снова нажимаю на кнопку, чувствуя, как замирает сердце, пока загружается лента.

Сегодня у нас в гостях Чарли Крейн, восьмидесятидевятилетний джентльмен, живущий на Статен-Айленде последние шестьдесят лет. Чарли — один из самых известных и обожаемых жителей своего района. Мы услышали несколько рассказов о нем от его соседей и друзей и обратились к Чарли с надеждой, что он сможет поделиться с нами своей историей и своим прошлым. Для нас большая честь получить его согласие. Чарли — ветеран Второй мировой войны, и у него за плечами история, которую большинство из нас не в силах постичь. Мы невероятно благодарны и смиренно представляем вам… Чарли Крейна.

Изображение увеличивается, показывая не только интервьюера, но и мужчину, сидящего в кресле напротив нее.

На лице мужчины нервная улыбка, как будто он не уверен в себе и нервничает из-за предстоящего интервью. Он одет в отутюженные серые брюки и накрахмаленную белую рубашку, заправленную под ремень. Мужчина в возрасте должен очень дорожить своим реноме, чтобы быть так аккуратно одетым, но это достойно восхищения.

— Чарли, большое спасибо за то, что вы сегодня здесь, — начинает интервьюер.

— Спасибо, что пригласили меня, — отвечает Чарли.

У этого мужчины две руки, так что мои плечи опускаются от разочарования. Чарли, как мне известно, лишился одной руки.

— Это не он, — расстроенно говорю я Джексону.

— Почему ты так решила? — спрашивает он.

— У него две руки.

— Подожди минутку. Давай посмотрим дальше.

— Итак, Чарли, мы слышали от твоих друзей и соседей, что у тебя есть интересная история о том, как ты оказался в Соединенных Штатах. Мы бы хотели услышать больше, — подбадривает собеседница.

Чарли чуть выпрямляется в кресле, чувствуя дискомфорт, прежде чем начать говорить.

— Разумеется, конечно. Я могу показаться глупым человеком, но… все получилось из-за любви.

Интервьюер с любопытством поджимает губы и наклоняет голову в сторону.

— Хм. Значит, вы хотите сказать, что причиной вашей эмиграции стало не стремление к лучшей жизни, как у многих людей в те времена?

Чарли слегка качает головой, поднимает правую руку с колен и почесывает подбородок, после чего расслабленно откидывается в кресле.

— Для меня лучшая жизнь заключалась только в любви к одной женщине, — объясняет он.

— И в конце концов вы нашли эту женщину? — спрашивает интервьюер.

— Нашел, — немедленно отвечает Чарли, коротко кивая.

Я с недоумением смотрю на Джексона.

— Это все-таки он, — недоуменно говорю я.

— Ш-ш-ш, смотри дальше, — советует мне Джексон.

Интервьюер складывает руки на коленях, прежде чем продолжить.

— Так это было классическое долго и счастливо, на которое вы надеялись?

Чарли не тратит много времени на ответ. Он как будто заранее подготовил ответы на вопросы, задаваемые собеседницей.

— Это было долго и счастливо, — соглашается он.

Мои колени трясутся уже несколько минут, но они замирают, когда я оглядываюсь на Джексона, чтобы оценить его реакцию. Он ничего не говорит, просто продолжает смотреть.

— Вы двое все еще вместе? — спрашивает она.

— Боже мой, нет. Мы больше никогда не были вместе после переезда в Штаты.

Женщина нервно смеется, и я начинаю думать, может быть, у нее не было ответов на эти вопросы до интервью.

— Я не уверена, что понимаю, Чарли. Как вы объясните свой счастливый конец, если в итоге не встретились с любовью всей своей жизни?

Я замечаю, что Чарли все сильнее ерзает на своем месте. Его правая рука постукивает по колену, а затем той же рукой он оттягивает воротник рубашки.

— Его левая рука не сдвинулась ни на дюйм, — уверенно говорит Джексон. — Это протез.

— Что? Откуда ты это знаешь?

Джексон чуть качает головой в сторону.

— Я врач. Отдай мне должное, ладно? — справедливое замечание. — Когда человеческое тело находится в состоянии стресса, у него не могут двигаться только три из четырех конечностей. Чарли несколько раз поджал оба колена и на протяжении всего интервью постукивал правой рукой. Его левая рука и кисть не двинулись ни разу.

— Но его история…

— Любовь не обязательно подразумевает совместное проживание с любимым человеком. Она в том, чтобы знать, что любимая в безопасности и счастлива. Моя единственная и неповторимая любовь имела и то, и другое, и это дало мне покой, так необходимый для жизни дальше, — поясняет Чарли.

— Ух ты, — реагирует собеседница, слегка обмахивая себя бумагами. — Если бы таких мужчин, как вы, было больше, этот мир стал бы лучше.

Чарли наклоняется вперед, опираясь здоровой рукой на колено.

— Знаете, в те времена любовь была другой, — продолжает он, чувствуя себя увереннее. — Найти безопасное и спокойное место вдали от зла было высшим проявлением любви к тем, кто тебе дорог. Убедиться в том, что у вашей семьи есть еда и убежище от врага, означало, что вы достойный человек. Мы жили в страшное время, и нам пришлось пройти нелегкий путь, спасаясь от ужасов войны в Чехословакии. Конечно, было нелегко спастись и остаться в живых, как это произошло с нами.

Интервьюер подпирает кулаком подбородок.

— Вы знаете, где сегодня находится эта женщина, которую вы так сильно любили?

— Люблю, — поправляет Чарли. — И я бы предпочел не отвечать.

— Понимаю, — улыбается собеседница. — Итак, Чарли, самая интригующая часть вашей истории состоит в том, что вас когда-то называли нацистом, а эта женщина — еврейка. Я права?

— Да, вы правы, — просто заявляет Чарли, с трудом сглатывая, а затем снова дергает коленями.

Это он.

— Это он!

— Определенно он, — соглашается Джексон.

— Как, черт возьми, вам это сошло с рук? — спрашивает интервьюер.

— При всем моем уважении, некоторые секреты стоит сохранить в тайне, — отвечает Чарли.

— Она жива благодаря вам, верно? — продолжает женщина.

Чарли встает со своего места и правой рукой снимает микрофон, а левая рука болтается у него под боком

— Я прошу прощения. Я не могу продолжать.

Чарли быстро уходит от камер и покидает съемочную площадку, оставляя интервьюера ошеломленной и заметно потрясенной, пока она пытается навести порядок в бардаке, который, похоже, снимался в прямом эфире.