Эта тяжелая картина была у всех на виду. Но существовало и многое такое, о чем даже догадаться было трудно, и оно, тайное, упорно работало против Советской республики. Человек, облеченный властью Председателя Реввоенсовета Республики, — Троцкий — рассматривался руководителями Антанты как союзник. Ближайший советник президента Вильсона полковник Хауз считал, что если бы интервенция приобрела общесоюзнический характер, то можно было бы смело рассчитывать на содействие Троцкого. Французский посол Нуланс в эти дни записывал: «Троцкий настолько свыкся с мыслью о нашей оккупации Архангельска, что во время одной из бесед с капитаном Садулем он удивлялся, что операция еще не осуществлена». Действуя через Троцкого, представители Антанты в Москве прилагали все усилия к тому, чтобы убедить Советское правительство не возражать против ввода их войск в Россию якобы для обороны против Германии.
Но всего этого не знал Куйбышев. Он тревожился за семью, скрипел зубами от собственного бессилия: не мог вывезти Паню и сына сюда. Одно воспоминание беспрестанно терзало его. За несколько дней до того, как они расстались, Паня сказала, что вновь готовится стать матерью. И чтобы как-то успокоить его, добавила:
— Ты не тревожься, это случится не скоро. А возможно, я ошибаюсь.
Врач ничего определенного не сказал.
И сейчас Куйбышев не находил себе места: а если ее схватят? Неужели и второму его ребенку суждено родиться в тюремной камере? Ее могут даже уничтожить как жену Куйбышева, революционерку... Нет предела жестокостям эсеров и беляков.
Любыми путями вызволить Паню и Володю... Но он понимал: это было бы слишком рискованно. Если бы перевезти их тайно в Покровск... Покровск свободен от белых, железная дорога в руках красных отрядов... И не обязательно добираться до Покровска на пароходе — пароходы проверяют. Можно и на телеге по степи...
Но все это весьма проблематично. Созданная им при штабе 1‑й армии разведывательная группа, посланная в Самару, по доносу предателя схвачена. Ее руководитель Паршин и четверо его товарищей расстреляны белыми. Члены подпольного комитета Антропов, Авейде, Дерябина арестованы, брошены в тюрьму. Авейде поддерживала связь непосредственно с Куйбышевым, через нее передавал сведения о продвижении чехословацких эшелонов и политическом настроении солдат чешский коммунист некто Ярослав Гашек...
Была тревога за Василия Блюхера. Где он? Удалось ли ему прорваться на Южный Урал и поднять население на борьбу с белыми? Или погиб, так и не создав ни одного партизанского отряда?.. Велик Урал, и легко затеряться в его теснинах и чащобах...
Продолжала волновать судьба Саши Масленникова и Вавилова, взятых в плен эсерами. В самарской тюрьме их не было. Вскоре удалось выяснить: оба переправлены в омскую тюрьму. Омская тюрьма... Как хорошо знал он ее! Оттуда не так уж трудно бежать, если все организовать как следует...
— Ты, кажется, тоже отбывал срок там? — спросил он латыша Паспарне.
— Да, я бежал оттуда.
— Как раз то, что нужно. Отправляйся в Омск и помоги бежать Масленникову и Вавилову!
Паспарне даже глазом не моргнул.
— Это задание по мне. Без Масленникова и Вавилова не вернусь. Обо мне можете здесь не беспокоиться: еще не было случая, чтобы Паспарне не выполнил боевого задания. Притворюсь ксендзом или попом. С попами не любят связываться.
— Поп должен знать молитвы.
— А я экзамен белякам на звание попа сдавать не собираюсь. Только бы добраться до Омска! А там у меня найдутся товарищи. Надзирателем в тюрьму помогут устроиться... Как говорится, где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках...
Куйбышев обнял его:
— Иди...
Куйбышев перебрался в Мелекесс. Формировал отряды для подавления кулацких мятежей, снабжал Симбирскую группу войск продовольствием, отправлял эшелоны с хлебом в голодающую Москву.
Но он не только руководил Самарским ревкомом. Он был членом Военного совета и политическим комиссаром 1‑й революционной армии Восточного фронта, занимался подбором и назначением командных кадров, и эта работа оказалась неимоверно сложной и трудной.
Трудность таилась даже в самом невиданно смелом замысле Куйбышева и Тухачевского привлечь в революционную армию, которая только формировалась, бывших царских офицеров. Речь шла не о привлечении отдельных военных специалистов. Речь шла о массовом и обязательном призыве всех офицеров. Такого случая в Красной Армии еще не было.
Куйбышев, как политический комиссар, головой отвечал за исход опасного эксперимента.
В штабе Реввоенсовета фронта ему сказали:
— А не много ли вы с Тухачевским на себя берете? Во всяком случае, отвечать в первую голову будете вы, Куйбышев. Вы!..
...Их было человек триста. Они сидели в зале молча, какие-то сникшие, не смотрели друг другу в глаза. Без погон, без оружия. Молодые и пожилые. Бывшие царские офицеры. Рабоче-крестьянская власть лишила их всего: воинских званий, положения в обществе, даже самого дворянского общества, отобрала имения, конюшни, оружие.
Почему они все-таки пришли сюда? Повесток им не посылали, а приказ, опубликованный в газете, можно ведь и пропустить, не заметить. Просто не отозваться на него. Каждый из них мог сказать: защищайте свою рабоче-крестьянскую республику, которая отобрала у нас все, сами! Благодарите бога, мы не подались в Добровольческую армию Деникина и к атаману Каледину, который недавно обратился с письмом к императору Вильгельму как «равный суверенный властитель»: просит признать «всевеликое Войско Донское» самостоятельным государством и подбросить пушчонок. Вильгельм подбросит и признает...
Стена отчуждения отделяла Куйбышева от этих людей. Да, они потеряли все, и эту стену не пробьешь пылкими вдохновенными словами, призывами. Они враждебны народу, Республике по своему классовому существу. Конечно же не одну бессонную угрюмую ночь провел каждый из них, прежде чем прийти сюда. И все-таки они пришли... Зачем? Может быть, затем, чтобы выслушать, что им предложат, и уйти? Мотивы поступков людей чаще всего глубоко скрыты.
Куйбышев знал, что в зале сидят непохожие друг на друга ни по характерам, ни по положению люди, но сейчас он их воспринимал как нечто целое, наделенное внутренним сопротивлением, как некую скалу, которую нужно раздробить на камешки.
В самом деле, не много ли он берет на себя? Не отдаст ли полки и бригады в руки тем, кто сможет повернуть их против Советской власти? Разве исключена такая возможность?
Перед тем как уплыть в Казань, Муравьев сказал ему:
— Что это вы затеваете, Куйбышев? Вон Троцкий привлекает в Красную Армию только авторитетных генералов, понимающих толк в стратегии. А зачем вам рядовые офицеры? Или вы уверены, что ваши малограмотные рабоче-крестьянские комиссары смогут контролировать их? Троцкий в этом не уверен. Зачем комиссары в армии? Они мешают.
И теперь, окидывая взглядом полный зал, Куйбышев чувствовал какой-то холодок в груди. Не провалится ли затея с треском?!
Но постепенно он успокоился. Ведь все эти люди прошли жесточайшую империалистическую войну, и прошли ее плечом к плечу с солдатами. Перед ними не нужно произносить речей. Следует начать с дела, найти главное, то самое, что заставило все-таки прийти их сюда...
Он отыскал глазами прапорщика Толстого и подумал: «Пусть все скажет сам! Толстой! Громко. Сын пензенского вице-губернатора. Единственный. Окончил технологический институт еще до войны. Разбирается в инженерном деле. Мог бы прислуживать белочехам в Пензе. Но не захотел. Оставил у них заложниками престарелых родителей и подался в Симбирск, в штаб 1‑й армии. Мол, хочу помогать вам. Что в твоей голове, прапорщик? Зачем тебе народ, революция, Республика? Не хитришь ли ты? Эту загадку они разгадают сейчас, все сообща. Только так».
— Михаил Николаевич Толстой, прошу ко мне, — сказал Куйбышев.
Когда прапорщик подошел к столу, Куйбышев указал на стул. Толстой сел.
— Оружие получили?
