Ваши победы, ваши успехи — все это временно. Мы умеем ждать. Мы рано или поздно задавим вас ложью... Троцкий умеет лгать лучше неврастеничного Мартова и глупенького лавочника Аксельрода.

Ложь должна быть беззастенчивой, производить впечатление, походить на стройную систему взглядов, напоминать марксизм, апеллировать не к разуму, а к чувству.

Малообразованные легко попадаются на такую приманку. Выкрикивай сверхреволюционные лозунги, а когда, поверив тебе, пойдут за тобой — уводи в сторону, отвлекай, стреляй в спину...

Так понимал Валериан откровенность своего давнего оппонента.

Троцкист Слонимцев и большевики Чугурин и Присягин прибыли в одной партии ссыльных, и в этом крылась ирония судьбы, а может быть, своеобразная диалектика, когда заклятые враги вдруг оказываются на одной льдине, хоть и плыли они в разные стороны.

...Валериан прислушался. Кажется, идут! Тут им некого было опасаться, и они гурьбой ввалились в комнату.

— Рассаживайтесь кто где может, — пригласил Валериан. — Разговор будет длинный.

Когда они уселись, Куйбышев сказал:

— Что-то все хмурые, недобрые какие-то.

— Зачем звал-то? — спросил Присягин. — Если раздумал бежать, то нечего извиняться. Раздумал, — значит, раздумал, и незачем канитель разводить.

С него еще не сошел заграничный лоск. Коротко стриженные усы, ладно сшитый пиджак, даже галстук — все это как-то не вязалось с представлением о ссылке.

Чугурин сидел молчаливо, словно каменная глыба. Заграничного лоска не было: длинные, до подбородка, усы, на локте пиджака красовалась заплатка. Маленькие глаза смотрели спокойно, без всякого интереса. Имя Куйбышева пока для него ничего не говорило, и свой побег он не связывал с ним.

Косарев ерзал на лавке, испытывая, по всей видимости, некую неловкость: он успел привязаться к Валериану, а сейчас, как он понимал, начнется крутой разговор и конечно же Валериану придется выслушать много неприятных слов.

— Объясните, пожалуйста, — обратился Валериан к Чугурину, — какова цель предполагаемого побега?

Чугурин чуть улыбнулся сквозь усы.

— Вопрос, достойный репортера суворинской газеты «Новое время», — сказал он и отвернулся.

— Цель нашего не предполагаемого, а подготовленного побега — вернуться к активной партийной работе! — почти выкрикнул Присягин. — Да вы что, смеетесь над нами? Наши организации задыхаются от нехватки знающих людей, а мы тут что ж, должны отсиживаться? Конференция на носу...

Присягин прямо-таки задыхался от гнева.

— И все-таки прошу выслушать меня спокойно. Как я понял: сейчас главная задача — восстановление и создание новых организаций. А мы не сможем выполнить такое дело из-за нехватки руководителей. Их не хватает! Правильно я понял?

— Ну правильно, — нехотя отозвался Чугурин.

— Вы затем и вернулись в Россию. Чтобы руководить. А заодно и готовить руководителей, обучать их. Так?

— Так.

— Теперь объясните: из кого нужно готовить руководителей?

— Из передовых рабочих, разумеется.

— В Лонжюмо вас было всего восемнадцать слушателей школы, восемнадцать передовых рабочих. Много это или мало на всю необъятную Россию? Мало, конечно. Очень мало. Нужны школы революционеров. Согласны? Школы. Сотни слушателей из рабочих, чтоб вы их наставляли, обучали.

— Давай дальше. Очень уж размахнулся.

— Где их, этих рабочих, лучше всего обучать? — продолжал Валериан, словно не замечая иронии в словах Чугурина. — Там, где за каждым вашим шагом следит полиция, или там, где такой надзор практически отсутствует? А рядом с нами — полторы сотни рабочих, которые дрались на баррикадах Пресни; на них держалось Декабрьское восстание в Москве. Вправе ли мы оставить без внимания эту горючую массу? Оставим — ее подхватят ликвидаторы, центристы, то бишь троцкисты наподобие Слонимцева. Подхватят — это точно.

Повисло молчание. По-видимому, слова Валериана произвели на всех впечатление. Присягин даже потер лоб ладонью. Чугурин неожиданно рассмеялся:

— А ведь дело говорит Куйбышев! Да мы их здесь всех можем подготовить! Нельзя отдавать, нельзя. Я замечал, как Слонимцев заигрывает с рабочими. А ведь рано или поздно все они выйдут на свободу. Было бы большой ошибкой подарить такую массу бойцов ликвидаторам. Надо обучать! А потом каждую зиму группами будем отправлять во все организации. Скажем, по десять человек... Они пока неорганизованны, многие даже грамоте не обучены. Слонимцев быстро опутает их своими тенетами, это точно. Черт возьми, лучших условий для партийной школы трудно выдумать!

Было сразу видно: загорелся человек.

— Вы правы: эти рабочие неорганизованны и малограмотны, — подтвердил Валериан. — А разве мы с вами организованны?

Все насторожились.

— Почему же это мы неорганизованны? — спросил Косарев. — Мы — члены партии и подчиняемся всем решениям ЦК, уставу.

— А я себя чувствую Робинзоном Крузо, — сказал Куйбышев, — живу как этот милый человек, потерпевший кораблекрушение. Даже партийные взносы заплатить некому. А в остальном — отбываю срок, вот и все. Иногда устраиваю перебранку с троцкистом Слонимцевым, который здесь заменяет людоеда.

— Что ты предлагаешь? — строго спросил Чугурин, хотя уже догадывался, о чем скажет Куйбышев.

— Известно что. Вас послали создавать новые организации — вот и создавайте. А я помогу, чем могу. Объединим всех ссыльных большевиков, разбросанных по деревням, созовем краевую партийную конференцию, изберем бюро, будем принимать новых членов. Взносы — в общую кассу, станем закупать на них продовольствие, поддерживать ослабевших. Будет у нас своя партийная школа, клуб, библиотека, столовая, мясная лавка, хлебопекарня. Тогда легко сможем организовывать побеги. И Свердлова вызволим. И, конечно же, установим связи с Центральным Комитетом, с комитетами Петербурга и Москвы. Каждому найдется работа. Варя Яковлева вон на глазах у нас чахнет — спасать надо. Да как же это мы сами убежим, а ее оставим?! Разве партийные товарищи так поступают?..

Присягин даже крякнул от восхищения:

— Вот это да! После твоих слов, Куйбышев, о побеге даже говорить как-то неудобно. Была не была! Вскипело б железо, а молоток сыщется.

Они разошлись поздно, молча. Обычно пели песни: «Вечор ко мне, девице, соловейко прилетел» или же «Над полями да над чистыми». Но сегодня все были настолько захвачены планом Куйбышева, что петь не хотелось, каждый думал, прикидывал.

Валериан вышел их проводить. Дальше всех квартировал Павел Карлович Штернберг, высокий пожилой человек с длинной черной бородой и густыми усами. Он чем-то напоминал Валериану Шанцера — Марата. Как в Шанцер, носил очки, да и во всем его облике, как у того российского Марата, чувствовалась сдерживаемая порывистость. О нем Куйбышев знал от Косарева и других большевиков: профессор астрономии Московского университета, большевик. Во время Декабрьского восстания входил в Московское военно-техническое бюро. Это бюро устанавливало связи с боевыми дружинами в районах, организовывало мастерские по изготовлению бомб и снарядов, создало специальную школу для подготовки инструкторов.

Павел Карлович, тогда приват-доцент университета, с группой рабочих составлял подробный план Москвы: где расположены полицейские команды, склады оружия, какова система телефонной связи, высота стен, где проходные дворы — все это требовалось знать для успешного уличного боя. Разумеется, производить всю эту работу под бдительным полицейским надзором прямо-таки не представлялось возможным. Тогда Штернберг пошел на огромный риск: на профессорском совете он внес предложение заняться рельефной съемкой московских улиц. Хитрость удалась: предложение одобрили. И Павел Карлович приступил к делу и успешно справился с ним.

А когда революция была подавлена, он спрятал все материалы до лучших времен. Знал: пригодятся еще!

Они шли по пустынной улице Нарыма. За высокими дощатыми заборами повизгивали от холода собаки. И такая глухая бесприютность была вокруг, что сердце невольно сжималось от злых предчувствий.