— Когда он вошел в мою комнату в первую ночь, я не думала, что у него плохие намерения. Сначала я подумала, что он пришел поцеловать меня на ночь. Или, может быть, мне приснился кошмар, и он хочет утешить меня. Блядь, я не знаю. Но то, что он сделал, маленькая девочка не могла бы такое представить, мне было восемь лет, и я мало что понимала. Я думала, что семья должна любить тебя и заботиться о тебе.

— Но каждую ночь, когда мои родители засыпали, а весь свет в доме гас, и наступала тишина, что можно было услышать каждый малейший шум или шорох, приходил монстр. Каждую ночь в течение года он насиловал меня.

— В ту первую ночь я подумала, что меня наказывают, как будто я провинилась и заслужила это. Подобно тому, как мой отец отшлепал меня лопаткой, это был способ моего дяди наказать меня за то, что я уронила его пиво накануне. Или, может быть, это было потому, что во время ужина я сказала что-то не то. Я не знала и не понимала тогда. Но каждую последующую ночь он забирал с собой частичку меня.

— Ровно триста девяносто четыре ночи я плакала, и никто меня не услышал. Никто не потрудился мне помочь, и с каждой проходящей ночью я медленно умирала внутри, пока не превратилась в ничто. Каждое утро восход солнца напоминал мне, что я не была физически мертва, хотя так сильно хотела этого, чтобы мне не пришлось страдать еще одну ночь.

Я сделала паузу, чтобы глубоко вдохнуть. Слезы собрались в уголках глаз, и мое зрение затуманилось. Я не могла поднять голову. В комнате воцарилась тишина, и мои руки снова задрожали. Я впилась ногтями в свою плоть, чтобы унять боль в сердце и прерывистое дыхание. Волна ярости снова поднялась, когда звук выстрела эхом отозвался в памяти. Лицо моего дяди промелькнуло у меня перед глазами, и слезы, наконец, полились.

— И в последнюю ночь… — Я вытерла слезы дрожащими пальцами. — Я спрятала отцовский пистолет под подушкой. И когда дверь со скрипом открылась, и он наклонился надо мной, чтобы посмотреть, не сплю ли я, он заполз на меня, и его пальцы проникли под мою ночную рубашку, чтобы снять нижнее белье, я вытащила пистолет и выстрелила в него.

Я хватала ртом воздух, пытаясь рассказать остальную часть истории.

— Я пообещала себе, что больше никогда не буду плакать. Я больше никому не позволю причинить мне боль. Я больше не хотела ничего чувствовать, никогда. Я не хотела чувствовать боль, обиду, предательство, даже любовь, потому что все это было ложью. Я хотела, чтобы все это исчезло.

Сквозь мои напряженные и слезящиеся глаза я увидела Олли. Он закрыл лицо руками, поэтому я продолжила:

— Я израсходовала все, что у меня было. Больше, чем за год я выплакала все слезы, надежду, молитвы, рассчитанные на целую жизнь, и в тот момент, когда я нажала на курок, мой ментальный переключатель щелкнул.

— И нет. Я убила своего дядю, а не маму, но с таким же успехом я могла застрелить и ее. Она покончила с собой, и хуже всего было то, что, когда это случилось, я подумала: «Хорошо, ты это заслужила, мама».

Я покачала головой, когда правда слетела с моих губ, и слезы сильнее заструились по моим щекам.

— Почему она не замечала, что он делал со мной?! Почему она не слышала, как я звала ее по ночам?! Почему никто не позаботился о том, чтобы спасти меня?! И самое главное, почему она выбрала такой легкий исход?! Почему смерть выбрала ее, когда я единственная, кто это заслуживал?! Каждую ночь больше года я молилась, чтобы от его насилия я умерла, но умерла именно она, и я стояла над ее телом, не оплакивая ее, а чертовски завидуя.

Олли убрал руки от своих налитых кровью глаз, в комнате воцарилась тишина. Никто не потрудился прервать меня, хотя я так сильно нуждалась, чтобы меня перебили. Но мой рот продолжал открываться.

— Запертая в своей собственной голове почти на десять лет, снаружи, конечно, я выглядела прекрасно, но мое подсознание всегда кричало внутри меня, чтобы я вышла и разобралась с этим, но я продолжала давить на него. И все равно меня никто не услышал.

— Десять лет назад мой дядя украл у меня все. Он украл мою невинность, мое детство, мои мечты, мою способность любить, быть счастливой, мою маму, или, возможно, это все моя вина, потому что я была недостаточно сильной. Тогда я смогла бы отбиться от него. У меня могло бы хватить смелости дать отпор. Это все моя вина…

Я ломалась кусочком за кусочком на глазах у всех. Каждая мысль слетала с моих губ, и ни у кого не хватало наглости заткнуть мне рот.

— Мой отец даже не смотрит мне в глаза! Он видит то, что вижу я, когда смотрюсь в зеркало: пустое место. Монстра, и я так боялась сказать тебе, — кричала я на Олли, и он согнулся, обхватив голову руками, его плечи тряслись. — Я была так напугана, что ты узнаешь правду о том, что я убила кого-то, что я способна забрать чью-то жизнь и провести остаток своей делая единственное, что на что я была способна — трахаться. Ты бы никогда не посмотрел на меня так, как раньше.

— Потому что мой дядя трахал меня во всех отношениях больше года, а потом я убила его. Его жизнь промелькнула у меня перед глазами, и я даже не сожалела об этом. Я монстр, Олли! — Когда мое признание наконец покинуло меня, я встала со скамейки у пианино, и мои ноги подкосились подо мной. — Я даже не заслуживаю того, чтобы ты на меня смотрел. — Я повернулась к Арти, который сидел ошеломленный. — Это то, чего вы хотели, Арти? Моя история заводит вас?

Арти заикался от шока, вызванного моим признанием.

— Мия, это не то, что я…

Мои глаза метались по сторонам, и никто не мог взглянуть на меня, они все отвернули головы. Потом мой взгляд упал на Олли. Он натянул вырез рубашки на глаза, все еще не в состоянии смотреть меня.

— Просто забудьте об этом, — крикнула я, прошла через круг и вышла из комнаты.

Мои мысли путались в голове, пока мои ноги непроизвольно двигались. Я нашла дорогу обратно в свое общежитие, и как только моя дверь закрылась, я сползла по обитой войлоком стене вниз и свернулась калачиком на полу. Я не могла отдышаться, мне не хватало кислорода. У меня не осталось слез, чтобы плакать, и мои глаза горели от облегчения.

Дверь в мою комнату распахнулась, и я подняла глаза, чтобы увидеть Олли. Он рухнул передо мной на колени.

— Мия … Мне так жаль, — заплакал он. Его подбородок дрожал, когда он пытался держать себя в руках.

— Я пытаюсь, правда пытаюсь. Я пытаюсь быть сильной ради тебя. — Я стянула его толстовку, которая была на мне, борясь за воздух. Мои некогда сухие и горящие глаза наполнились новыми слезами, когда я уткнулась носом в его толстовку. Тяжело дыша, я оттолкнула его руки. — Иди… уходи. Ты не должен этого делать! — Я задыхалась.

Олли боролся со мной, и вскоре я сдалась, когда он прижал меня к своей груди. Все мое тело ослабло в его объятиях, и, в конце концов, мое дыхание пришло в норму, когда остатки моих слез высохли. Казалось, прошел час, но в его объятиях это были минуты.

— Посмотри на меня, — настаивал Олли. — Посмотри мне в глаза и скажи, что я смотрю на тебя по-другому, потому что, если ты думаешь так, то ты ошибаешься.

Его глаза — заплаканные, зеленые и красивые, как всегда, — смотрели на меня в ответ, выражение его лица отражало боль, на него это повлияло так же сильно, как и на меня. Он обнял мое мокрое лицо и продолжил:

— Я никогда не буду смотреть на тебя по-другому, Мия. Я люблю тебя всю. Блядь. Если бы ты не убила этого ублюдка, я бы сейчас переплыл Атлантику, чтобы сделать это сам. Ты не монстр. Ты меня слышишь?

Я покачала головой. Я понимала, что он говорил, но не могла принять это. Как он мог не смотреть на меня по-другому?

— Я монстр, Олли.

— Нет, любовь моя, отнюдь нет. Ты была маленькой девочкой, попавшей в безвыходную ситуацию, и тебе слишком долго приходилось справляться со всем в одиночку. — Он замолчал и вытер лицо рукавом. — Ты прошла через это единственным известным тебе путем, но теперь у тебя есть я. Тебе больше не придется проходить через это в одиночку. Никогда. Я здесь, Мия. Я никогда не покину тебя. Я всегда услышу тебя. Я обещаю тебе. Это будем ты и я, ты меня понимаешь?