— Они прописали тебе лекарства? — Олли не нуждался в лекарствах. Как можно считать чрезмерные чувства расстройством?

— Да, они прописали мне их, когда я впервые приехал сюда летом. Это было ужасно. Ты бы, конечно, возненавидела меня, но что-то подсказало мне прекратить принимать их, и я это сделал. Переходный период был кошмарным. Декан посадил меня в одиночную камеру на несколько недель до начала занятий.

— Хотела бы я чувствовать то же, что и ты, Олли. Это подарок. С тобой все в порядке. Я не могу представить тебя под лекарствами. Я думаю, ты был бы таким же, как я, а я не хочу этого для тебя. Иногда мне кажется, что ты настолько хороший, что этот мир не заслуживает тебя — я тебя не заслуживаю.

— Ты шутишь? Я ждал тебя всю свою жизнь, — улыбнулся он. — С тобой я постоянно щиплю себя, черт возьми, потому что не верю, что я такой везунчик. Когда я впервые увидел тебя в столовой, я не мог отвести взгляд, ожидая, что ты исчезнешь. — Он слегка рассмеялся. — Ты ведь настоящая, да? Ты не плод моего воображения? Ты реальная девушка, которая испытывает ко мне чувства? — Он закрыл один глаз и не смог прогнать свою глупую улыбку с лица.

Я толкнула его в плечо.

— И все же это ужасно. Мне страшно, что в любой момент мой ментальный переключатель снова щелкнет, и я ничего не смогу с этим поделать.

Он взял мою руку, лежавшую между нами, и снова поднес ее к своему лицу.

— Прими это, Мия. Каждое мгновение, независимо от того, как долго оно длится, оно того стоит, да?

Я кивнула.

— Позволь мне самому позаботиться обо всем. Ты сосредоточься на том, чтобы жить в те моменты, которые у нас есть. Если ты когда-нибудь потеряешься, я всегда найду тебя.

Олли притянул меня ближе, и я положила голову ему на грудь. Он провел пальцами по моим локонам, пока я думала обо всем, через что он прошел. Даже после своего прошлого Олли отказывался отключать эмоции или принимать лекарства. Он все еще хотел чувствовать.

Он всегда хотел любить, просто у него никогда не было никого, кто любил бы его в ответ.

— Что первое ты собираешься сделать, когда выберешься отсюда? — спросил он.

— Опустить пальцы своих ног в воду. А ты?

— Найти тебя… а потом отвезти к океану. — Он не мог видеть, но я улыбалась. — Я хочу жить с тобой, Мия. Я никогда не хотел ничего большего. Как ты думаешь, мы сможем пережить следующие два года? Думаешь, мы сможем пройти через это?

Я вздохнула.

— Боже, я так надеюсь на это.

У него внезапно перехватило дыхание.

— Я не могу потерять тебя, — прошептал он.

— Ты не потеряешь.

Его вздымающаяся грудь и биение сердца успокаивали меня, в то время как мои веки отяжелели.

— Мне скоро нужно уходить, — нерешительно сказал он.

— Подожди, пока я не засну. Я не могу смотреть, как ты выходишь за дверь.

— Мне стоило принести «Дневник памяти». — Он тихо рассмеялся.

— Я серьезно, Олли.

— Я знаю, знаю… — Он наклонился и прижался губами к моей макушке. — Сделай мне одолжение, сходи завтра на рекреацию*. На заднем дворе есть огороженная территория, я буду ждать тебя с другой стороны.*(Прим. Ред.: рекреация — помещение/территория для активного отдыха).

— Хорошо, — выдохнула я, мои веки снова закрылись, и я начала засыпать.

— И Мия?

— Ммм?

— Останься со мной, даже когда я уйду.

— Обещаю.

Глава 17

“Нам было суждено быть вместе, но

эта жизнь не была предначертана нам.“

— Оливер Мастерс

— Завтрак! — кто-то кричал и колотил в мою дверь, умудрившись разбудить на следующее утро. Я открыла глаза и обнаружила, что Олли ушел, его отсутствие отозвалось болью в груди. Прошло шесть дней, прежде чем я смогла увидеть его, и ждать еще шесть дней было невыносимо. Еще один стук в дверь заставил меня подняться на ноги.

— Доктор Конвей настаивает, чтобы вы позавтракали, — сказал мужчина, протягивая мне поднос, стоя рядом с тележкой. — Иначе я бы не прилагал лишних усилий.

— Когда рекреация? — спросила я, игнорируя все, что он сказал.

— Сегодня после завтрака мы будем внутри. Идет проливной дождь.

Мои глаза опустились в пол, и я закрыла дверь, не взяв поднос. Я повернулась, чтобы осмотреть комнату позади себя в поисках любых признаков вчерашнего присутствия Олли. К сожалению, ничего не осталось. Даже его запаха не было на подушке или простыне, потому что их не было — только гребаный матрас.

Доктор Конвей, наконец, появилась вскоре после этого, не изменяя свой привычки постоянно ворчать.

— Тебе нужно поесть, Мия. Так не может продолжаться. — Она сидела на черном складном стуле, явно испытывая неудобство, пока балансировала папкой-планшетом на коленях. Мы находились в маленьком кабинете где-то в психиатрическом отделении, через маленькое окошко я видела, что идет дождь.

Я упала обратно на кушетку их искусственной кожи.

— Я вспомнила, — прошептала я, глядя на непогоду, которая удерживала меня вдалеке от Олли. — Я все вспомнила.

Доктор Конвей выгнула бровь, переложила планшет на стол рядом с собой и пододвинула стул ближе ко мне. Она была одета небрежно: в джинсы, балетки и простую синюю рубашку, но ее черные волосы были высоко зачесаны и зафиксированы большим количеством лака для волос, а макияж был тяжелым. Она была типичной гречанкой из Бостона, и ни Соединенное Королевство, ни Долор не отняли у нее этого.

— Что ты вспомнила? — Ее тон был спокойным и ровным.

— Не надо. Не изображайте из себя очередного психиатра. — Я покачала головой.

— Хорошо, ты хочешь, чтобы я была настоящей? — Она встала и села рядом со мной на кушетку. — Я в бешенстве. Я работаю с тобой уже целый месяц, и в тот момент, когда ты попадаешь в психиатрическое отделение, ты всё вспоминаешь! — Она хлопнула себя по бедрам. — Это как удар под дых. С таким успехом я могу уволиться с работы.

Я сдвинула брови, в то же время как она поджала губы, и мы оба разразились смехом. Я смеялась настолько, что не могла издать ни звука, и слезы потекли из уголков моих глаз, но в конце концов смех угас, и эти когда-то счастливые слезы превратились в уродливые.

— О, Мия, иди сюда. — Доктор Конвей прижала меня к своей груди, ее большие размеры поглотили меня целиком, хотя в некотором смысле это было успокаивающе. Она крепко обняла меня, слезы лились рекой, и я задыхалась от рыданий.

— Я так зла, — закричала я, мои слова были приглушены ее рубашкой. — Почему мне никто не помог? Почему меня никто не услышал? Почему никто не позаботился о том, чтобы спасти меня? — Каждый вопрос вызывал новые рыдания, больше слез, жаждущих пролиться, и больше накопившихся признаний, пока она прижимала меня к себе. — Я была заперта в своей личной тюрьме. Я! Я сделала это! Царапалась и билась кулаками, чтобы снова почувствовать, но никто, блядь, меня не слышал! — Я отстранилась от нее. — Вы хоть представляете, каково это? Находиться в ловушке? — Я опустила голову на руки, хватая ртом побольше воздуха.

— Мия, посмотри на меня, — настаивала доктор Конвей. Я подняла голову, чтобы увидеть ее печальные и всепрощающие глаза, прежде чем она продолжила: — Ты такая сильная. Ты боец…

— Нет, я не боец. Я слабая. Если бы я была сильной, я бы не оттолкнула свое прошлое и не щелкнула чертовым выключателем. Я бы боролась с этим.

— Тебе было восемь лет, Мия. Сделай себе поблажку. Не каждый может отгородиться от этого, но ты это сделала. И это в восемь лет! Могла бы ты себе представить, с чем бы тебе пришлось иметь дело в юном возрасте, что если бы ты этого не сделала? Теперь ты намного старше, и у тебя есть силы, чтобы исцелиться, и Мия, время пришло. Ты должна выпустить все это наружу. Ты должна начать говорить о своем опыте. Ты больше не можешь держать все это внутри.

— Но это больно… это так больно.

— Я обещаю тебе, что после того, как ты преодолеешь боль, в конце всего тебя будет ждать свет.

Она притянула мою голову обратно к своей груди и провела ладонью по моему лбу.