Когда воспоминание пронеслось через меня, мои руки задрожали, и напевания больше не приносили покой. Паника поглотила меня, как будто я впитала ужас Зика. Туман ярости окутал меня, и я отстранилась от него. Опираясь на стену позади себя в качестве опоры, я, спотыкаясь, поднялась на ноги. Все взгляды были прикованы к нам с Зиком.

Мои ладони вспотели, и стиснув зубы, я в панике выбежала из столовой, не понимая, что будет дальше. Воспоминания о запахе моей матери, звуках ее голоса и прикосновении рук, вновь разодрали старую рану, делая ее все глубже и шире с каждым шагом к общественной душевой.

Я схватилась за край раковины, моя грудь вздымалась, умоляя о помощи. Девушка в зеркале рассыпалась у меня на глазах, и я презирала ее. Она была слабой и сломленной. Я заперла ее вместе с воспоминаниями о матери, и вдруг она появилась, глядя на меня с правдой в глазах, и я покачала головой, сопротивляясь увиденному в зеркале.

Мое горло обожгло, когда крик вырвался наружу, и я ударила гипсом по зеркалу, и девушка в отражении рассыпалась на мелкие осколки у меня на глазах. Корзина из-под раковины пролетела через всю ванную и ударилась о стену — бутылки рассыпались по кафелю. Я схватилась за волосы, когда дверь в ванную распахнулась.

Олли остановился на пороге с широко раскрытыми и встревоженными глазами. Прижимая гипс к груди, я мерила шагами ванную, учащенно дыша. Олли сделал шаг вперед.

— Отойди от меня! — закричала я. Мой голос надломился, но это было не единственное, что сломалось у него на глазах.

— Не отойду, — спокойно ответил он и сделал еще один шаг в моем направлении, подняв ладони вверх.

Я сорвала занавеску и швырнула в него.

Олли даже не вздрогнул.

Мои глаза заполнила ярость. Хотя раньше я никогда ничего не чувствовала, сейчас чувства переполняли меня. Мне было чертовски больно. Я хотела, чтобы это прошло. Но единственное, что я могла сделать, это навредить себе еще больше. Забрать боль из своей груди и перенести ее куда-нибудь еще. Сосредоточиться на другом виде боли. Я ударила левой рукой в другое зеркало, стекло порезало меня, но я была нечувствительна к физической боли. Это не сработало. Ничего не помогает. Воспоминания продолжали терзать меня, ночные кошмары, и…

Я не могла вспомнить детали.

Я не могла вернуться туда, в прошлое, чтобы все вспомнить.

— Мия, — прошептал Олли, напоминая мне, что он все еще здесь, наблюдает, как я самоуничтожаюсь у него на глазах.

— Отойди от меня, Олли!

Олли перешагнул через белую занавеску и осколки стекла.

— Нет, Мия.

Я набросилась на него, он обхватил меня руками и потащил в душевую, прижимая к своей груди. Во время нашей борьбы он включил душ, и нас окатило холодной водой, пока я билась в его объятиях.

— Мне больно, — закричала я, но слез уже не было. Он крепко прижал мои руки к груди, вдавливая спиной о кафель, прежде чем повалить на пол, под обжигающую холодную воду. Я умоляла об освобождении от своего прошлого, когда увядала в его крепких объятиях.

— Сделай так, чтобы это прекратилось!

Мои крики превратились в стук зубов.

Мою горячую ярость остудил холод, наши тела сильно дрожали под промокшей одеждой, пока Олли крепко держал нас обоих.

Глава 12

“Неизбежная истина заключается в том,

что наши судьбы обречены на это.

И не смотря на твое сопротивление,

нашим сердцам предначертано это.

И каждый раз, когда мы отдаляемся друг от друга,

нам не избежать столкновения вновь.

Снова и снова, для неотвратимой реальности:

Ты и я, мы принадлежим друг другу.“

— Оливер Мастерс

Одиночная камера не была уж такой плохой, как говорил Линч. Ему стоило бы провести сорок восемь часов в классе с доктором Киплером, прежде чем использовать карцер как наказание. Я не возражала против одиночества. Мне оно нравилось.

В целом, мои два дня в одиночке были больше похожи на каникулы. Охранник приносил мне завтрак, обед и ужин. Каждый раз, когда высокий и тощий смуглый мужчина проходил мимо моей двери, я пыталась завязать разговор, в основном используя его в качестве подопытного для моих шуток «тук-тук», но он не находил это смешным.

То, что меня заперли в комнате, позволило затянуться моему разошедшемуся шраму, и, хотя мне удалось утихомирить приступы гнева, призрак воспоминания все еще витал рядом.

Прошло более десяти лет с тех пор, как я в последний раз думала о своих ночных кошмарах. Я не могла вспомнить, из-за чего они начались, или почему моя мать считала, что это ее вина, но я больше не хотела складывать кусочки воедино. Паралич отступил, «ментальные» стены снова стали сильными и крепкими, и одиночное заключение позволило мне снова почувствовать себя нормальным человеком. Доктор Конвей пыталась подтолкнуть меня к разговору о том, что произошло, но говорить было не о чем.

Все случилось так быстро. Олли настаивал, что это он разгромил душевую, когда Стэнли вырвал меня из его рук. Затем вызвали других охранников, чтобы те могли успокоить Олли, когда угрозы в его адрес рикошетом отскакивали от кафельных стен. Словно пули вылетали из их ртов, пока я стояла, заложив руки за спину, и дрожала у стены рядом с дверью. Я не могла понять смысл их угроз, но этого было достаточно, чтобы заставить воинственного Олли признать поражение, когда Стэнли смог увести меня.

Олли предпринял несколько попыток поговорить со мной, когда я вернулась к своему обычному графику в среду, но я отмахнулась от него, поблагодарив за этот мой вынужденный отдых. Если бы не выходные с Олли, мой разум не вышел бы из-под контроля. Я бы захотела позаботиться о Зике, но это привело к воспоминаниям о моей матери. Воспоминаниям, с которыми я физически и морально не была готова столкнуться. Я не могла винить Зика в том, что произошло; он не знал, что делает, а вот Олли прекрасно осознавал.

Олли точно знал, что делал.

Но я уже смирилась.

И вернулась к прежней версии Мии.

Многие путали мое расстройство с депрессией или тревогой, но это было совсем другое. Чтобы впасть в депрессию, нужно чувствовать безнадежность или печаль. Я не чувствовала ни того, ни другого — лишь черную дыру. Мои стены окружали меня, пока я продолжала падать сквозь пустоту. Дверь для Олли, которую я вырезала, заставила меня поверить, что он мог быть аварийным выходом, и часть меня переместилась к этой двери, придерживая ее пальцем. Я почувствовала боль от того, что сделало это со мной. Всё началось в моем сердце. Красный цвет медленно вытеснял черную тьму. Жжение в моей груди, мерцание дюжины свечей, их воск, стекающий по моим венам, и я вспомнила, по какой причине я закрылась в себе. Потребовалось сорок восемь часов, чтобы медленно восстановить эти стены обратно, на этот раз без чертовой аварийной двери.

Теперь я снова падала в черную дыру, окруженную моими новыми стенами, в абсолютном спокойствии.

Я пришла на групповую терапию пораньше и заняла свое место. Пока другие просачивались через двойные двери большой, но бесполезной комнаты, я переключила свое внимание на гипс, используя маркер, чтобы нацарапать на нем музыкальные ноты, которые застряли у меня в голове, как обычно делала, когда сидела в наушниках. Музыка всегда была моим оправданием, чтобы избегать разговоров или другой неудобной ситуации. Я надевала наушники, и все, казалось, оставляли меня в покое. Вот такая Магия.

Кто-то прочистил горло.

Я оторвала взгляд от гипса и обнаружила, что большие белые глаза Арти смотрят в мою сторону. Закрыв маркер, я покрутила его между пальцами. Олли сидел напротив меня, как и в прошлый раз, и выглядел по-другому — каким-то усталым. Его волосы не были уложены в обычную идеальную волну, а вместо этого были спрятаны под серой шапочкой.

Джейк незаметно помахал мне рукой, словно хотел почувствовать мое текущее настроение.

Я сверкнула своей фальшивой улыбкой.

Это было единственное, что у меня осталось.