Он стал моим кислородом, забирая мое дыхание только для того, чтобы вернуть его обратно. Мой спасательный круг. И как раз в тот момент, когда я подумала, что части меня наконец-то собираются воедино, он отстранился, оставив меня задыхаться. Олли прижался своим лбом к моему, борясь со своим обещанием уйти, которое сорвалось с его измученных губ. Темп его дыхания выровнялся, и я закрыла глаза, когда он поцеловал меня в лоб.
— Никогда больше не целуй никого на моих глазах, — заявил он, прежде чем отойти.
Звук закрывающейся двери заставил меня вздрогнуть, а когда я снова открыла глаза, он исчез.
Глава 9
“Для всех она является никем,
Но для меня она вселенная.”
— Оливер Мастерс
В Долоре стало трудно дышать. Куда бы я ни повернулась, меня заставляли говорить о всякой херне — чувствах и эмоциях. Люди говорили обо мне так, будто меня рядом не было. Они рассказали мне, что со мной не так, кто я такая, мои симптомы, расстройства, что происходило у меня в голове, как будто они знали меня. Мне хотелось кричать, что со мной все в порядке. Они тыкали, тыкали и тыкали в меня, и когда я уже думала, что им не удастся тыкнуть сильнее, появился Олли и поцеловал меня вот так.
Когда он покинул меня, я расхаживала по своей комнате, мои губы пульсировали в такт собственному сердцебиению. В какой-то момент, за последние пять минут я поверила, что он настоящий дьявол. Только Сатана мог пробиться сквозь несокрушимые стены и так повлиять на меня, как это сделал Олли.
Расстроенная своим иррациональным мышлением, я покачала головой. Олли затуманил мой здравый смысл, и я не могла ясно мыслить. Во мне медленно нарастало давление, и с каждым шагом я чувствовала, что постепенно теряю рассудок. Он поцеловал меня, и перед уходом ему каким-то образом удалось собрать осколки, засунуть их в карман и унести с собой.
До появления Олли я не чувствовала себя разбитой. Он сделала это со мной. Потом собрал их и ушел.
Я дернула себя за волосы, но ничто не могло унять страдания, назревающие в моей груди. И когда это не сработало, я ударила кулаком в бетонную стену.
«Я мгновенно пожалела об этом».
— Ублюдок! — выругалась я во все горло, и мое тело рухнуло на пол. Грудь горела, я не могла сделать ни единого вдоха. Даже мои мысли исчезли, когда я свернулась в позу эмбриона, прижав кулак к себе. Дверь распахнулась, и прохладный поток воздуха пронесся мимо моего уже и без того замерзшего тела. Голоса эхом разносились по комнате, но я не могла сосредоточиться на том, что они говорили.
Откуда-то донеслись тихие стоны. Это была я? Я стонала?
Сердце словно сжимали в кулаке, пока оно колотилось в неровном ритме.
Зрение затуманилось. Я больше не могла моргать.
— Алисия, позови медсестру! — крикнул кто-то. — О боже мой…Алисия!
Мои глаза были прикованы к серой цементной стене, которую я попыталась пробила несколько мгновений назад, и я не могла найти в себе силы отвести взгляд. Голоса появлялись и исчезали, как при междугороднем звонке.
— Не двигай ее. У нее шок. Всем отойти назад. — Это был мой темный ангел во всем белом — медсестра.
Когда я пришла в себя, на мне лежала тонкая серая простыня. Моя рука была в гипсе, а доктор Конвей сидела в моем кресле за письменным столом, читая бумаги, лежащие у нее на коленях. Ее высокие и густые черные волосы обрамляли лицо цвета слоновой кости. Ей самое место в фильме «Моя большая греческая свадьба». Мне захотелось улыбнуться при этой мысли, что она брызгает мой гипс Windex’ом*, но не смогла. (Прим. Ред.:Windex — средство для мытья окон, но в фильме «Моя большая греческая свадьба» один из героев заявлял, что этот продукт якобы может избавлять от всевозможных недугов).
Она поднесла свои длинные красные ногти к губам и широко зевнула.
— Что случилось? — спросила я, и она отвела взгляд от документов.
Доктор Конвей убрала стопку бумаг со своих колен и положила их на мой стол, прежде чем скрестить ноги.
— Ты сломала руку, — легкий вздох сорвался с ее темно-красных губ. — И скажи мне, Мия, в чем провинилась эта стена?
Я закатила глаза на ее попытку пошутить.
— Ты не можешь прибегать к насилию. Если с тобой случится еще один такой инцидент, нам придется убрать всю мебель из комнаты, а если ты снова причинишь себе вред, нам придется поместить тебя в одиночную камеру. Итак, почему ты ударила кулаком в стену? — Она приподняла бровь.
Ее взгляд был уставшим, и я поняла, что она сидела тут все время, ожидая, когда я проснусь.
Я сделала глубокий вдох.
— Меня поцеловал парень, — сказала я на выдохе.
Доктор Конвей сжала губы.
— Это не смешно.
Она вскинула руку в воздух.
— Эй, я ничего не сказала.
— Вам и не нужно было.
Она повернула голову, чтобы посмотреть в окно и скрыть улыбку, которую я все равно увидела. Ей так сильно хотелось рассмеяться, и потребовалось некоторое время, чтобы она смогла вернуться к роли психолога.
— Меня не беспокоит сломанная рука или тот факт, что ты ударила стену. Меня больше беспокоит состояние шока, в которое ты впала после этого. Могу я задать тебе личный вопрос?
— Нет, — быстро ответила я, потому это было гораздо легче сказать, чем «да». Другие бы поспорили. Им было бы гораздо легче ответить «да», потому что не пришлось бы никого разочаровывать. Я не завидовала таким людям.
Доктор Конвей взглянула на часы над моей дверью.
— Уже почти девять. Мне пора. — Она взяла со стола стопку бумаг и поднялась на ноги. — А пока я хочу, чтобы ты подумала о том, что вызвало этот гнев. Какой общий знаменатель приводил тебя в ярость оба раза? Так ты получишь ответ на свой вопрос.
Доктор Конвей опустила подбородок и вышла. Она оставила меня наедине с миллионом мыслей и вопросов без ответов, которые не беспокоили меня до того, как мой кулак врезался в стену.
Я думала, что пятницы станут моими любимыми, учитывая, что по этим дням не было занятий, но теперь я их ненавидела. Во время завтрака я писала тексты песен, которые не могла послушать, но теперь из-за гипса, маркер валялся возле своего подноса с несъеденной едой. С тех пор как я приехала сюда, я похудела на пять фунтов* — как будто мне нужно было похудеть еще больше. (Прим. ред.: 5 фунтов — чуть больше 2 кг).
За соседним столом сидел Кричащий мальчик, который уставился на свой поднос, словно ожидал волшебства, как будто это был кокон, готовый вот-вот превратиться в бабочку.
Большинство об этом не знают, но жизненный цикл бабочки большую часть времени состоял из стадий гусеницы и кокона. Стадия гусеницы была самой опасной и угрожающей жизни. Затем, если им удавалось выжить, то им приходилось прятаться в беззащитном коконе около двух недель, чтобы превратиться на короткое время в нечто более красивое.
На какой стадии находилась я? Была ли я гусеницей или пряталась в коконе? Превращусь ли я когда-нибудь в бабочку, или буря унесет меня прежде, чем я узнаю правду?
Олли уже превратился в бабочку — сильную и красивую.
Пока я была проклята, он был божеством.
Зик, должно быть, почувствовал тяжесть моего взгляда и поднял голову, чтобы посмотреть на меня. Чем дольше мы смотрели друг на друга, тем больше я замечала страдание в его печальных карих глазах. Он никогда не произносил ни слова. Единственными звуками, исходившими от него, были крики.
И даже в полной тишине в его глазах читался крик.
Я встала, подошла и села напротив него.
— Как тебя зовут?
Его лицо стало напряжённым, когда он уставился на меня.
— Кажется, тебя зовут Зик, и поскольку ты скорее всего промолчишь, я буду звать тебя именно так. — Лучше, чем Кричащий мальчик. Откинувшись на спинку стула, я положила правую руку на стол. Внимание Зика переключилось на гипс. — Я ударила кулаком стену. Это было глупо. И да, я сожалею.