— А вот господин Брэгги утверждает, что ваш солист бесконфликтным человеком был, — возразила чародейка, — как одно с другим стыкуется?

— Очень даже хорошо стыкуется, — затарахтел низенький, чуть повыше чародейки, парень в бандане, — Ва́ку вам о чём толкует? Не о скандалах и склоках, а о том, что Финчи вообще ни с кем близко не сходился. Не то, чтобы избегал или нос перед нами, простыми смертными, задирал. Нет, просто не пускал к себе в душу. Друзей не завёл, поклонниц сторонился. Я как-то напоил его и спросил, что, мол, ты товарищей по театру избегаешь? А он ответил, будто искусство его ото всех отделило. На самом деле вовсе не искусство, а талант. Не зря же говорят, что истинный талант – пустынник в большом городе. Жаль, что всё так обернулось. Беда.

— Вас не удивило его решение уйти из жизни? – повернулся Вил к двоим артистам, что скромно стояли у коррехидора за спиной, чем его жутко раздражали.

— Самоубийство? – пожалуй, слишком картинно удивился парень, опиравшийся на нагинату стражника, — нет, самоубийством тут даже и не пахнет. Беда, она и есть беда.

— Беда, это понятно, — коррехидору показалось, что артисты смесью самоуверенности, открытости и наивной хитрости смахивают на подростков, — однако ж, в пистолете у Финчи оказался боевой патрон, который разнёс ему голову. Как он там оказался?

Артисты переглянулись.

— По всему видно, вы, господин граф, далеки от театра, — второй вихрастый стражник запустил пятерню в свою растрёпанную шевелюру, — пред премьерой, да и самой премьере часто различные беды происходят. Сказывают, будто так сам бог Гозёками собирает свои жатвы.

Остальные согласно закивали головами, а вихрастый продолжал:

— Некоторые пытались нарочно какую-нибудь беду устроить: доски на сцене подпиливали, чтобы кто-то упал и поранился, или там декорации попортить. Да только с Гозёками сие не прокатывает. После только бо́льшая беда случалась. А у нас уже несколько лет, тьфу-тьфу-тьфу, — он демонстративно поплевал во все стороны, — тишина, покой, порядок. А с Эйдо случилось, то, что случилось.

— Значит, — не выдержала Рика, — вы, взрослые люди, всерьёз полагаете, будто бы это ваш бог Гозёками самолично спустился с небес только затем, чтобы заменить в театральном реквизите холостой патрон боевым?

Мужчины в ответ дружно закивали, а маленький подтвердил за всех:

— Вы не представляете, на что способны боги. Ему даже никуда спускаться не пришлось. Просто театральная беда, и всё.

— Я, между прочим, посвящена богу смерти с пяти лет, — как бы невзначай, сказала чародейка и о богах знаю не только из книг и изустных преданий. Можете мне не объяснять.

— Бог смерти и наш Гозёками — не одно и тоже, — возразил вихрастый, — в театре и не такие чудеса бывали. Мы только на первый взгляд кажемся болтливыми и открытыми, а на деле сыщется немало секретов, о которых мы не за что не расскажем посторонним.

— Если вы приметесь со мной придерживаться данной доктрины, — несколько раздражённо проговорил Вил, — то рискуете попасть под одну из статей Атранского кодекса уложений о наказаниях за препятствование проведению следственных действий.

— Да он о другом, — вступился за коллегу тот, которого называли Ваку, — само собой, мы никоем образом не собираемся препятствовать правосудию, но театральную беду к делу не пришьёшь. Эйдо поплатился за свой талант, это видит любой, кто поварился в театральном котле более одного сезона.

— Получается, врагов у него в труппе не было? – коррехидора люди искусства начинали утомлять и раздражать.

— Нет, — нестройно подтвердили артисты.

Из их совместного, слегка сбивчивого рассказа выходило, что Финчи ни с кем особо не сходился, но и не враждовал. В традиционных артистических гулянках и фуршетах участвовал неохотно, словно бы через силу. Горло и голос берёг, до самых тёплых дней шарф с шеи не снимал.

— Что же получается, человек больше года в вашей труппе, а так ни с кем и не подружился?

— Ему, вроде как, и не надо было, — почесал лоб под банданой невысокий, — ходили разговоры, будто бы он с кем-то из драматических приятельствует. Но с кем, и правда ли это, не знаю.

— Может за ним какие-то грешки или сомнительные привычки водились? – спросила чародейка, записав в блокноте с кружевной отделкой про приятеля из драматической труппы, — он азартными развлечениями не увлекался? Карты или скачки, например.

— Вроде, нет, — пожал плечами артист.

Другие отвечали, что не слышали или же не знают.

— Да какие азартные игры! – воскликнул Ваку, — у нас иногда шутили, что у всех людей в жилах течёт кровь, а у Эйдо молоко, да ещё наполовину разбавленной ледяной водой. Его невозмутимость вошла у нас в поговорку. Такой карты в руки на возьмёт. Точнее, возьмёт, но только лишь затем, чтобы пасьянс разложить.

— Что у него было по части женщин, — не собиралась сдаваться Рика, — ведь у Финчи было много поклонниц?

— И тут Эйдо, да простят меня бессмертные боги, и на десятую долю не пользовался своей красотой и известностью! – с горечью воскликнул невысокий обладатель банданы, — они ж его даже у чёрного хода караулили, письма с признаниями в любви прямо в фойе театра подбрасывали, один раз рубашку на кусочки порвали и растащили. А он?!

— Что же сделал он? – иронично вскинул бровь коррехидор.

— А он только недовольно морщился и старался выходить незаметно, торты нам отдавал, букеты разрешал забрать любому, кому охота есть. Выпадает же некоторым счастье в виде внешности и голоса!

— А также пули в пистолете, — как бы про себя заметил Ваку, — за такую цену никакого успеха не надо.

— Получается, у него даже любовницы не было? – уточнил Вил.

— Этого я не говорил, — покачал головой не желающий успеха Эйдо Ваку, — видал один раз, как он из «Дома шоколадных грёз» с женщиной выходил. Кто такая – не разглядел. На ней шляпка была с вуалью. Заметил лишь, что у женщины хорошая фигура, хотя в наше время подобное смело может быть заслугой портного. Они сели в наёмный экипаж и укатили. При этом Эйдо блаженно так улыбался. Вот уж не думал, что наша ледышка на такое способна.

— Интересно, — проговорил Вил, когда они попрощались с артистами, — кто у них заведует реквизитом. Этому человеку проще других было заменить патрон в пистолете.

— Кто угодно мог совершить подмену, — возразила чародейка, — пистолет использовался лишь в третьем акте, а всё остальное время он поди лежал где-нибудь за сценой. При творящейся в театре сумятице, а она, похоже, здесь — обычное дело, человек тридцать могли незаметно забрать пистолет, перезарядить его и положить на место. И никто, решительно, никто данного действа не заметил бы.

— Да, — согласился коррехидор, — но начнём мы с реквизитора.

Откуда-то из боковой кулисы вынырнул вездесущий администратор.

— Что-нибудь ещё, господа? – спросил он, и в его вежливом в вопросе откровенно слышалась надежда на обратное.

— Проводите нас к реквизитору, — велел Вил.

— Да вы, что, ваше сиятельство! – воскликнул Сайн, — наша А́ри – чистое золото. Это невинное создание просто не способно причинить кому-то вред.

Рике стало очевидно: невинное создание покорило сердце стареющего ловеласа.

— Если бы Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя в расследованиях убийств руководствовалась вашими принципами, — усмехнулся Вил, — то преступность Кленфилда поставила бы вам памятник, отлитый из чистейшего золота. Мы же оперируем фактами, доказательствами, уликами. Проводите нас к этой вашей замечательной Ари, — администратор согласно кивнул, — и ещё: многие артисты толковали мне про какую-то «театральную беду», каковой, по их мнению, и явилась кончина солиста.

— Ах, беда! – воскликнул администратор, — глупые театральные поверья. Мы – люди искусства, жутко суеверны. Да оно и понятно: месяцы труда, напряжения всех сил, ночи без сна и всё такое, а в результате спектакль проваливается. Ну, пускай я преувеличил, не проваливается, а просто остаётся никем не замеченным. Это, господа, у нас порой равносильно провалу. Вот и формируются разные поверья и ритуалы: одни заходят на сцену только с левой ноги, другие в зеркало поверх другого человека не глядятся, а один вон четыре гвоздя из доски на сцене выковырял, да и унёс домой. Доска на репетиции балета вывернулась и артистке по ноге дала. А мерзавец извинился и объяснил: мол, четыре гвоздя центральной доски по четырём сторонам света, на счастье, на удачу. Да, если желаете, я вам и не такое могу рассказать. У меня все ихние причуды с отсутствием гримёрки с четвёртым номером и пожеланиями убиться о кулису перед премьерой уже во, где сидят, — он приложил руку ко лбу, словно показывал глубину воды в реке.