Тем временем магические светильники притухли, погружая сцену во мрак, а когда они разгорелись снова, перед глазами зрителей возник роскошный зал с прекрасной деревянной ра́нмой в глубине сцены. Появился толстый богатей, что с надменным видом поведал зрителям о том, как украшает его дом этот декоративный элемент традиционного артанского жилища, и что теперь ему будет чем похвастаться перед знакомыми.

Из противоположной кулисы появился молодой человек с блондинистыми (цвет, не часто встречающийся среди уроженцев Артанских островов) волосами. Он медленно шёл, позволяя всем вдоволь налюбоваться своей стройной фигурой и плавной походкой. Чародейка собиралась съязвить, что внешность, по всей видимости, является главным талантом парня, но тут он запел.

Все ироничные замечания буквально застряли у Рики в горле, и она замерла, чуть подавшись вперёд. Девушка была буквально поражена чудным голосом светловолосого певца, проникающим в самое сердце. От коррехидора не ускользнула перемена в настроении спутницы.

— Это как раз тот, кого я хотел послушать, — шёпотом проговорил Вил, — Э́йдо Фи́нчи – настоящая звезда зимнего сезона. Прекрасный тенор и потрясающее чутьё.

Рике не совсем было понятно о каком чутье идёт речь, но только опера перестала вдруг казаться ей таким уж странным развлечением, где люди вместо того, чтобы изъясняться обычным способом решили попеть и потанцевать. Светловолосый красавец пел о том, что он – художник, что в резную ранму он вложил частичку своей души, и именно поэтому деревья на ней кажутся такими живыми, бабочки над цветами, кажется, вот-вот затрепещут крылышками и улетят. Он скромно просил богача расплатиться с ним, ибо работа закончена. Богач театрально расхохотался ему в лицо, пропел оскорбительные и унизительные слова, предложив в итоге забрать в качестве оплаты бревно, что валяется второй год у него во дворе.

— Тому, кто глуп, бревну подобно, бревно в оплату в самый раз! – завершил он свою арию.

Следующая сцена показала убогую квартиру бедняка, в которой художника по имени Ма́ста встречала рассерженная женщина с высокой причёской со шпильками. Глубоким контральто она принялась упрекать Масту в том, что он – глупый и безвольный мужчина, опять работал бесплатно и вместо звонкой монеты приволок домой никому ненужное бревно, годное разве на то, чтобы спалить его в очаге в холодные зимние вечера. Он возражал, что, если они любят друг друга, их любовь должна быть выше житейских сложностей и не тратить драгоценную молодость на пустые ссоры и сожаления. Женщина возражала, обещая порвать с Мастой, тем более что он до сих пор не удосужился попросить её руки и сердца. В конечном итоге она удалилась, хлопнув дверью.

Происходящее на сцене и чудесная музыка незаметно начали захватывать чародейку. Под печальную мелодию сетовавший на собственное одиночество Маста принялся вытачивать из бревна скульптуру. Прекрасный голос свободно лился, поднимаясь до немыслимо высоких нот, повествовал о непонимании, которое всю жизнь сопровождает талантливого художника, талант которого отделял его от всех остальных людей. Певец жаловался на одиночество в большом шумном городе и сожалел о том, что на всём белом свете нет никого, кто готов был бы разделить с ним радости и печали. Постепенно сценическая магия превратила бревно в статую юной девы, единственной одеждой которой были её роскошные волосы. Художник пел о том, каким бы счастьем для него стала встреча с этой девушкой, если бы она оказалась живой и настоящей. Поставив статую в углу, художник улёгся спать, так и не дождавшись возвращения сердитой подруги.

Магические светильники изменили свет на сцене, заменив тёплую золотистость светильника серебристой лужицей лунного света, которая выхватила из фиолетового мрака статую, её изображала затянутая в трико артистка. Статуя потянулась, затанцевала по комнате под негромкие звуки мелодии, смахивающей на протяжную народную колыбельную. Девушка нежно запела про любовь, разделенность сердец, несовершенство мира и жестокость судьбы. Она пела о том, как любила бы своего создателя, если бы была обычной девушкой, а не деревянной статуей. Далее кружение сверкающих звёздчатых огоньков дало понять, что мы перенеслись в сон, где под смену мелькавших на заднем фоне пейзажей Маста объяснялся статуе в любви и их совместный дуэт буквально вызывал слёзы на глазах. Сон закончился. Девушка возвратилась на своё место в углу, а художник – в свою кровать. Музыка смолкла, опустился занавес и зажегся свет.

Ошарашенная необычными впечатлениями чародейка даже не сразу смогла вернуться в реальность. Публика в партере принялась вставать со своих мест и потянулась к выходу. Начался антракт. Поднялся и четвёртый сын Дубового клана.

— Пойдёмте, выкажем почтение его величеству, — он подал руку Рике, — а потом, если вы захотите перекусим. Нам даже в ресторацию театра идти не потребуется. Закажем, и еду принесут прямо в ложу.

— Нет, — покачала головой чародейка, — как-то не хочется перебивать волшебное ощущение от спектакля банальным жеванием закусок.

— Ага! – радостно воскликнул коррехидор, — я ждал этого. Мне было бы очень грустно, если бы вы, Рика, оказались из числа людей, которых оперное искусство оставляет полностью равнодушными. А так мы с вами можем в полной мере разделить прекрасные эмоции, что порождает в сердцах изысканное сочетание пения, танцев и игры освещения.

Они спустились по лестнице, миновали холл и снова поднялись, но уже с противоположной стороны. Вдоль всей лестницы на стенах были развешаны акварели, иллюстрирующие четверострочия стихов их классического сборника «Искорки поэзии», а большое зеркало на площадке отразило их, и чародейка не без удовольствия заметила, что выглядит вполне достойно в подаренном графиней Сакеда платье с вышитыми ласточками.

— Ах, кузен Вилли, — проговорил король, когда они вошли в Кленовую ложу и поклонились, — нисколько не удивлён. Такой любитель музицирования, как ты, просто не мог пропустить премьеру «Слепого мастера». А меня вот вытащила моя драгоценная невеста.

Он кивнул в сторону леди Камирэ, которая старательно делала вид, что ей нет дела ни до графа Окку, ни до его спутницы. Бывшая фаворитка внимательно разглядывала в театральный бинокль мозаику на потолке, изображавшую бога театра Гёзеками в окружении его помощниц и помощников в весьма фривольных одеждах, играющих на разных музыкальных инструментах под цветущей сакурой.

Король предложил выпивку и спросил Вила, когда его отец — сэр Гевин, вернётся из Оккунари в Кленфилд. Вил что-то отвечал, потом разговор перекинулся на общих знакомых, львиная доля имён которых была неизвестна Рике, не были забыты и государственные дела. Чародейка потягивала вино, но мысли её продолжали кружиться вокруг светловолосого Масты и его прекрасной статуи. Она даже испытала небольшой укол зависти по отношению к людям, которых боги одарили способностями к музыке и пению.

Вил плавно завершил разговор с его величеством и сказал, что антракт уже подходит к концу, и им пора отравляться в свою ложу.

— Вздор! – безапелляционно заявил король, — моя ложа гораздо удобнее расположена, поэтому говорю тебе, Вил, свою королевскую волю: желаю, чтобы вы с госпожой Таками оставались здесь и составили нам с леди Камирэ компанию при просмотре сопливой любовной галиматьи, что разыгрывают перед нами на сцене. У меня хоть появится возможность спокойно выпить с кем-то, да словечком перекинуться. Пускай дамы от души наслаждаются спектаклем, а у нас свои развлечения.

Коррехидор кивнул и уселся на место. Леди Камирэ бросила на гостей высокомерный взгляд, всем своим видом показывая, что никакая компания ей нынешним вечером не нужна.

«Ну и пусть, — подумала Рика, — Кленовая ложа и правда удобнее Дубовой, отсюда сцена видна лучше, да и оркестр подальше. Так что, госпожа королевская невеста, можете смотреть на меня уничижительным взглядом, сколь вам будет угодно, я просто стану наслаждаться музыкой».

Мужчины принялись о чём-то негромко разговаривать, а Рика замерла в предвкушении продолжения истории светловолосого художника по имени Маста и его прекрасной возлюбленной-статуи, с которой они повстречались с стране сновидений.