— Естественно, вы. У вас прекрасно получается выводить окружающих из себя, а я – добродушный, богатый пофигист, который не в силах устоять перед любой юбкой. Даже если она надета на посредственные, худые бёдра.

— Сочту ваши слова комплиментом, — неуверенно проговорила Рика, — неужели я и правда постоянно вывожу вас из себя?

Вил снова заглянул во встревоженные и чуточку колючие зелёные глаза девушки:

— Нет, не постоянно. Но случается.

Пока Рика придумывала достойный ответ, они повернули за угол и оказались у костюмерной. Оттуда явственно несло благовониями с сандалом.

Ари Дару показалась Рике бледнее, чем обычно.

— Следствие располагает фактами, что у вас имелись достаточные мотивы для убийства артиста Королевского оперного театра Финчи Эйдо, — с места в карьер начала чародейка, — вы раздобыли патроны к револьверу и перед спектаклем подменили холостые боевыми, зарядив для верности целых два, — чародейка вытащила пакет с уликами и многозначительно потрясла им.

— Я этого не делала, — кривой рот ещё больше отъехал влево, а лицо Ари приняло плаксивое выражение, — да, я любила Эйдо, любила с самого детства. Но смерти ему не желала никогда.

— Зато легко пожелали и погубили его карьеру в драматической труппе, — тоном прокурора заклеймила Рика, — вам ведь отлично было известно о его аллергии на мандарины. А ребёнок? Вы ведь не простили ему потерю ребёнка?

— Вы добрались до Донни, — устало констатировала Ари. Она как-то поникла, сжалась на табурете, куда ей велела сесть Рика, — да, я смешала его глайс с мандариновым соком. Я была зла, обижена, и чертовски жалела, что предложила расстаться. Если бы не моя дурацкая гордость…, — она прерывисто вздохнула, — я потеряла всё. Возможно, не уйди я тогда, был бы хоть малюсенький шанс…, но он даже не попытался удержать меня, казалось, какое-то противоестественное, обидное облегчение испытал.

— И вы решили убить его.

— Нет! Нет!

— Ваши крики ни к чему не приведут, — с холодной надменностью, которую она подглядела у Вила, заявила чародейка, — я проведу ритуал, и сразу определю, что вы, госпожа Дару, касались вещей покойного. Вы сами с радостью расскажете, каким образом и когда поменяли патроны, можете быть уверены.

— Она сделает это, — подтвердил Вилохэд, — и всё увидит. Вам никогда не приходилось быть участницей магического ритуала? – Ари ошалело качнула головой, — прелюбопытнейший опыт. Но, если вы причастны к трагедии на премьере, мой вам совет: совершите добровольное и полное признание вины. Я обещаю со своей стороны содействие и защиту. Поверьте, я просто не в состоянии оставить такую милую девушку в бедственном положении, пускай даже она сама себя туда загнала.

Рика, бросая выразительные взгляды на обвиняемую, принялась выкладывать из своего саквояжа магические принадлежности, на которые костюмерша взирала с таким испугом и отвращением, словно при ней раскладывали орудия пытки. Последней каплей почему-то стал фамильяр. Вид крылатого черепа, рассыпающего вокруг себя лиловые искорки, доконал Ари.

— Я готова сознаться, — она опустила голову, — только прошу, не подвергайте меня чародейским мучениям!

— Госпожа Таками? – обратился к чародейке Вил, — вы ещё не начинали ритуала?

— Пока только готовлюсь, — Тама подлетела к подозреваемой и нахально зависла прямо перед её лицом, заставляя отворачиваться. При этом крылатый череп упорно продолжал попадать в поле зрения своей жертвы.

— Я предлагаю дать возможность госпоже Дару сделать признание.

Рика захлопнула саквояж и отошла на шаг в сторону, мол, ладно, подожду своего часа, и жестом отозвала Таму.

— Господин коррехидор, — почти выкрикнула Ари, — я признаюсь в том, что утаила важную улику. Я забрала письмо.

— В котором господин Финчи написал о самоубийстве? – не поверил своим ушам коррехидор.

— Что вы, вовсе нет. В его кармане я нашла письмо к женщине.

— И всего-то? – усмехнулась чародейка, — думаете, мы в это поверим?

— Правда, — слёзы брызнули из глаз костюмерши, а кривой рот безобразно расплылся, — я всегда проверяю карманы костюмов. Иногда артисты кладут туда реквизит или какие-то свои вещи. А карманы Эйчика я проверяла с особенной тщательностью, надеялась найти хотя бы что-то, доказывающее, что его нынешний страстный рома пошёл на спад.

— Вы были в курсе его личной жизни? – оживился коррехидор, — знали, с кем он встречался?

— Знала лишь, что у него появилась женщина, но вот кто она, откуда, так и не выяснила. Я даже однажды проследила за Эйчиком, когда заметила, что он особо прихорашивается после спектакля: пять минут у зеркала вертелся, волосы укладывал, узел галстука раза три перевязал, одеколоном весь избызгался, даже зубы сходил почистил. Собственно, с зубов-то всё и началось, я после этого наблюдать принялась.

— И кого вы видели?

— Мне страшно хотелось увидеть соперницу, — вздохнула Ари, — понимание, что я — отнюдь, не красотка, пришло ко мне лет в двенадцать-тринадцать. Именно тогда девочки-одноклассницы принялись прихорашиваться, модничать и на мальчиков заглядываться. Поплакала тогда я изрядно, пока бабушка, да будут её посмертные пути лёгкими, сказала: «Боги не одарили тебя внешностью, не беда, бери умом, обаянием, заботой. Стань для своего избранника незаменимой, и он позабудет о твоих недостатках». Видят боги, я старалась, жутко старалась. Но когда увидела в такси ту, что заняла моё место, подумала: бабуля, как ты ошибалась! Меня со всей моей огромной любовью, умом и заботой променяли на каноническую пустышку, ухоженную с головы до кончиков наманикюренных ноготков, на модную шляпку, меха, бриллиантовый браслет. А самым обидным была красота женщины в мехах. Знаете, эдакий эталон из модного журнала: прямой нос, пухлые губы, брови дугой, длинные роскошные волосы. Против неё у моих заботы и обаяния не оставалось ни единого шанса. Эйдо летел к ней, словно на крыльях. Выбрал самый шикарный из поднесённых ему букетов, подскочил, поцеловал ручку прямо через отрытое окно, протянул букет, уселся рядом, и они укатили.

— После такого вы решили убить его: не доставайся же ты никому! – продолжала гнуть свою линию чародейка.

— Нет. Поплакала, конечно, что уж тут греха таить, но потом как-то вдруг успокоилась. Боль и ревность сменились пониманием: рано или поздно она надоест моему любимому, или же даме прискучит неприспособленный и разбросанный возлюбленный, за которым надо ходить, как за маленьким ребёнком. Одно слово – единственный сынок пожилых супругов, божье благословение. Мамаша в нём души не чаяла, вот и набаловала так, что Эйчик чашку рису сварить себе был не в состоянии. Тогда-то я и получу второй шанс.

— Что за письмо вы забрали из кармана Финчи? – спросил коррехидор.

Ари снова вздохнула, потёрла покрасневшие от непрошенных слёз глаза и потянулась за своей сумочкой. Отдала коррехидору сложенный листок дорогой писчей бумаги с бледными цветами сакуры по верхнему краю.

— Вот это письмо. Прочтите. Вы сразу поймёте, почему у меня не было резонов убивать Эйдо.

Вил раскрыл письмо. Первое, что ему бросилось в глаза, так это прекрасная каллиграфия. Все иероглифы были начертаны с великолепным мастерством, а некоторые горизонтальные штрихи и летящие точки, выполненные с профессионально рассчитанной небрежностью, придавали написанному изысканность.

Дорогая Хи́на! – довольно банальное начало для такого каллиграфического шедевра, с некоторым сожалением прочёл коррехидор, — моя рука дрожит, пока я вывожу эти последние строки, которые обращаю к тебе, — опять-таки, наглое враньё: не видно ни одного ключа или элемента, где твоя рука бы дрогнула, — наше расставание явилось жестокой неизбежностью, к какой неизменно приходят те отношения между мужчиной и женщиной, которые восторженные глупцы именуют любовью. Я убедился, для меня любви просто не существует. Страсть, желание, подчас собственнические инстинкты истинного человеческого самца, гордящегося перед себе подобными успехом у красивой женщины, но не любовь.