Само убежище не доставляло ощущение уюта. Холодные каменные стены были совершенно пусты и бездушны, вампиры и уж тем более их слепо преданные слуги не требовали роскоши, не нуждались в удобствах и предметах мебели, не нуждались в тепле. Их жизнь застыла в неподдающихся времени ущельях скал, и эта суровая, неизменная среда словно тоже постепенно обращала своих темных обитателей в подобие камня. Однако, продолжая идти, Лирой начал замечать некоторые перемены, которые прежде не имели места в однообразных буднях убежища, — мрачные коридоры были увешаны изодранными красными материями, похожими на знамена. Об их значении Лирой достоверно судить не мог, хотя, возможно, вампиры не придавали значения тряпью вовсе.

Логово претерпело изменения в его отсутствие.

Перед входом в зал старейшины, Лироя остановили двое привратников, не имевших никаких отличительных знаков охраны, но определенно выполнявших роль местного караула.

— Я хочу встретиться с Альваром.

Вампиры переглянулись между собой, усмехаясь. Лирой был уверен, что их позабавило его появление, и других причин возникшей веселости не находил. Став объектом насмешливых взглядов, произнеся, судя по всему, невообразимую глупость, он смог сохранить осанку уверенного человека, служащего конкретной цели, и с тем же горделивым достоинством выждать, когда один из привратников вернется с разрешением на аудиенцию.

Зал старейшины был не менее безликим, чем логово за его пределами. Неотесанные стены обдавали кожу ледяным дыханием, в пустоте воздуха каждый шаг звенел, замирая под высоким сводом. Только не слишком умело высеченный в камне трон придавал помещению вид строгости и призрачного подобия торжественности — во всяком случае сомневаться в том, что именно здесь принимались важные решения, не приходилось.

Вот только на грубом троне восседал вовсе не Альвар.

На троне был Оберон.

Молодой, златовласый вампир раскинулся столь величественно, будто мнил себя по меньшей мере принцем. И хоть одежда его была далека от королевских, Оберона можно было запросто принять за человека аристократического происхождения. Покрытое смертельной бледностью лицо делали привлекательным выраженные скулы, пухлые губы, алые глаза, обличающие одновременно остроумие и решимость под смелыми изгибами бровей.

Увидев вампира, Лирой покрылся холодным потом и едва не позволил себе замереть в изумлении. Оберон был его другом, его спасением, его домом. Но он также стал его разрушением, его больной зависимостью. Воспоминания об Обероне сдавили грудь горьким, болезненным чувством, о котором Лирой предпочел бы забыть.

Но Оберон оказался не единственным злом среди медленно сжимающихся стен. На подлокотнике трона, возле вампира грациозно расположилась редкой красоты женщина в зеленом платье, не в духе времени подчеркивавшем изгибы ее груди, тонкой талии и округлых бедер. Венона не принадлежала вампирской расе, впрочем, впечатление, что она была совершенно обыкновенной смертной тоже ошибочно.

Венона владела даром сводить с ума. Сколько людей лишились рассудка под влиянием насланных ею видений, а сколько было до смерти замучено миражами, так страстно желанными, но не имевшими ничего общего с реальным положением вещей. Кроме того, Веноне ничего не стоило заманить в логово сраженных ее красотой смертных мужчин. Внешний облик женщины поистине опьянял — этот черный как смоль шелк волос, эти зеленые лисьи глаза с дьявольским, но оттого прельстительным коварством в свое время сразили Лироя любовью, полной ядовитой сладости. Венона была нередкой гостью в его постели, став проводником в мир любовных ласк.

Сколь чувственной и приятной казалась их связь прежде, столь и противной вспоминалась своей бестолковостью теперь.

Тем временем губы Оберона изогнулись в улыбке, обнажившей белые клыки.

— Кого я вижу? Не иначе блудный сын истосковался по дому. — С деланой радостью протянул он. — Ты пришел не один, от тебя пахнет женщиной. Где же она, Лирой? Почему ты не привел ее познакомиться со своим другом? — в недобром прищуре Оберона отчетливо проскочила тень ревности.

— Перед тобой стою только я.

Оберон повелительно махнул рукой кому-то позади Лироя, заставив Моретта обернуться себе за спину. У выхода из зала находился вампир с ниспадающими до талии огненно-рыжими волосами, при первом же взгляде на которого Лирой неприязненно сморщился. Викто́р — отец интриг всего клана понимающе кивнул в ответ немому приказу и немедленно покинул зал.

— Стоило Альвару выйти воздухом подышать, как ты уже втиснул зад в его трон, — с легкой усмешкой произнес Лирой.

— Альвар здесь больше не имеет право голоса, — беспечно ответил Оберон. — Боюсь, мы его уже никогда не услышим.

Эти гордые слова, произнесенные вкупе с какой-то беглой веселостью, поселили в душе Лироя свинцовую тяжесть.

— Что происходит? — насупившись, потребовал он объяснений самым грозным тоном, на который только был способен, будучи страшно неуверенным внутри.

— Клан ждет изменений к лучшему, — по залу медленным потоком меда растекся голос Веноны. — А радикальные перемены, как и любая борьба, нуждаются в большой отваге, которой располагает не каждый лидер.

— Иначе говоря, Альвару не место на этом троне, — подвел черту Оберон. — Видишь эти красные знамена? Это знамена тех, кто стремится к свободе. Тех, кто желает прекратить прятаться по темным углам, как крысы, и начать брать свое. Альвар заключил сделку с твоим братом, поставив нас в еще более унизительное положение. Это стало последней каплей. Мы — столетние вампиры должны подчиняться воле Моретта? Брать столько, сколько позволит какой-то поганый человек? Я не согласен. А потому настоял на том, что мы можем взять больше. И я приведу нас к большему. — Оберон говорил воодушевленно и искренне, как подобало главе повстанческого движения. — Как видишь, у моих идей нашлись последователи. Я стал тем, кем Альвар никогда не был. И вот где теперь я, — вампир похлопал ладонью по подлокотнику трона, — и где он, — после чего многозначительно бросил взгляд вниз.

Несмотря на объединение в себе самых разных гнусных черт от собственнических замашек до изощренного садизма, Оберон внушал уважение смелостью своих мыслей, умением убеждать и имеющейся твердостью характера, поэтому Лирой легко поверил в то, что вампиру дался переворот.

Но беспокоило совсем иное.

— Что с Рю?

Наконец Оберон поднялся с трона во весь немалый рост и приблизился так тесно, что у Лироя дыхание волнительно застопорилось в легких. Этот шаг всколыхнул забытое чувство сильной, но болезненной привязанности, напомнил о длительной привычке быть с Обероном неразлучным.

— Ты ведь не думаешь, что я убил брата своего лучшего друга? — медленно ведя рукой по щеке Лироя, вампир смотрел на него взглядом, полным милости и обманчивого бескорыстия. — Останься, и я отпущу Рю, простив обиды.

— Я не на настолько сильно его люблю, — Лирой отпрянул от прикосновения.

— Мне следовало ожидать подобный ответ после всех историй, которые ты поведал мне в одну из самых дивных ночей моей жизни, — Оберон не преминул вновь растревожить душу делами прошлых лет.

Отвлеченный давящим на грудь змеем презрения, Лирой не заметил, как на запястья вдруг опустилась тяжесть металлических кандалов. Схватив под руки бедного Моретта, привратники тьмы потащили его из зала.

— В зеркальную комнату, — приказ Веноны эхом разлетелся под каменным сводом, прежде чем за спиной запахнулись двери.

Лирой оказался не в том положении, чтобы сопротивляться двум превосходящим по силе вампирам. Он следовал в покои Веноны, предвкушая оказаться в знакомой, некогда располагающей к отдыху обстановке, обустроенной капризной женской рукой, а кроме того — представлял плен своих отражений.

Зеркала висели на стенах комнаты, стояли возле комода и напротив кровати, но едва ли говорили о чрезмерном себялюбии хозяйки, ведь уверенной в своей притягательности Веноне не требовалось столько подтверждений ее красоты.