Сытые и окрыленные долгожданной находкой, превышающей все их ожидания, геологи аккуратно собрали свой небогатый скарб и образцы. Застегнув штормовки и прикрыв голову капюшонами, надвинутыми до самого носа, они отправились домой. Обратный путь с набитыми камнями рюкзаками и в сопровождении тучи комаров не показался геологам сложным: каждый из них был занят своими мыслями. Женя думала о строматолитах, о той необыкновенной силе жизни и единой организации бактериально-водорослевого сообщества, позволившей им существовать миллиарды лет, а Дениска – о Жене. Ему уже 24 года, он окончил техникум, поступил в институт, но не «свезло» парню – со второго курса забрали в армию – тогда вышел такой дурацкий указ, не дающий студентам отсрочки, действовал он всего лишь 2 года, однако многих юношей сорвал со студенческой скамьи. Вузы, особенно те, в которых учились преимущественно мальчики, опустели, и вскоре его отменили, но Дениса это не спасло: он отслужил 2 года. Сразу после армии он решил устроиться в экспедицию и попал в отряд к Жене, затем восстановился в институт, но только уже на другой факультет – тот, который кончала она, и все свои жизненные интересы: и науку, и гитару, и любовь связал с Женей. Но, увы, у неё семья, однако Денис чувствовал: не так уж там всё хорошо, и терпеливо ждал своего часа, в глубине души понимая, что навряд ли ему удастся увести её от мужа – кто отпустит такую девушку!? Но препятствия только усиливают чувства, и разум тут бессилен. А Николай размышлял о том, что у него нет своих идей, как у Жени или у Гриши, вот он и вынужден сладкой лестью да грубоватым подхалимажем пробивать путь в науку, а лучше, в администрацию. Видно, уж такова его карма – вытеснять хитростью тех, к кому приходится льстится, и пока у него это неплохо получалось. Николай знал: Женя хороший друг, никого не боится, не предаст, лишнего не сболтнёт, и в каждодневном общении приятна, что немаловажно, тем более, для геолога. Он сумел стать ей близким человеком, это и выгодно, и приятно, но для дела Николай сможет вовремя бросить нужным людям парочку нелицеприятных фраз за её спиной. Ничего личного, как говорят сейчас. Ведь, в конце концов, Женя ему не жена, чтобы быть ей всегда верным, хоть он и искренно уважает её, да и многим обязан ей. Николай мужчина, а не супруга дипломата, и должен реализовать себя любым путём, не разводя сантименты. Жизнь меняется, Советского Союза более не существует, а вместе с ним и порядочность вышла из моды. Будь он академиком, мог бы всегда оставаться благородным и добрым. Истории восхождение некоторых из них, ныне всё чаще потомственных, были ему хорошо известны, и что-то Вернадских среди них не видать, зато подлецов – пруд пруди. А таланты живут впроголодь в обнимку со своей наукой, и эти самые академики понукают ими. Ныне не Советский Союз, никого достижения в фундаментальной науке не интересуют. Всё-таки, стоит подумать о предложении Пасикиса, хоть тот и сволочь, – а вдруг что-нибудь выгорит!? И Женьку не хотелось бы терять, ведь её выгоднее иметь другом, чем врагом. Правда, если Колю хорошо пристроят, какое ему дело и до неё, и до института? Иначе в этой постсоциалистической жизни и не выжить… Вздохнув, он посмотрел на Женю, удивлённо поймавшую его взгляд, и смутился, словно был разоблачён.
Их путь завершился, засверкал серебристый Фомич и показался раскинувшейся на берегу лагерь. Но когда геологи вышли из тундры, Фёдор замер в недоумении: к нему навстречу шли четыре тёмных комариных тучи. Не дойдя до лагеря, они побросали рюкзаки и с криками: «Не подходи к нам, Фёдор!» – разбежались в разные стороны, размахивая руками и сердито подпрыгивая. Однако облепивших их комаров это нисколько не смутило. Бренди, скуля и жалобно потявкивая, бросился в холодную речку, выскочил на берег и, весело подпрыгивая, побежал отряхиваться к Жене, что вовсе не осчастливило её. Увы, принесённые ими комары не захотели более покидать лагерь, прекрасно чувствуя себя здесь, теперь в отличии от людей.
Пополоскавшись в реке, ребята смыли дорожную пыль с взмокшего тела и горящего от укусов лица, переоделись, привели себя в порядок, и за «макаронами по-флотски», мастерски приготовленными коком, возбуждённо рассказывали ему о своей находке и хвастались образцами, доставая их из пёстрых мешочков. Фёдор, внимательно рассматривая их, глубокомысленно заметил:
– Вот чудо природы! И что, им правда миллион лет?
– Нет, Степаныч, неправда, конкретно этим 1,8 миллиардов, а не миллион.
– Врёёёшь! Ой, извини, начальник. Что, серьёзно!? И тогда они уже состряпали себе целый город, да? Нет, даже целую страну, ведь они совсем малюсенькие… Жень, подаришь мне такой красивый камушек, а? Вот хоть этот, смотри-ка, прямо столбики! А можно я завтра с вами пойду?
– Конечно можно, вот сам и выберешь, что тебе понравится, а я тебе помогу. В Москве его распилим и отшлифуем с одной стороны, он станет ещё симпатичней, обещаю. В Дели такими строматолитами метро отделано.
– Интересное кино, Сонечка! А кто в лагере останется? И кто нас кормить будет? Бренди? – недовольно пробурчал Николай, сердито поглядывая на Фёдора, при этом пёс, на всякий случай, спрятался за Женю – видимо, его не очень привлекала подобная перспектива.
– Здесь за сотни километров никого нет, не волнуйся, можно спокойно уходить. А еду приготовим сами, когда вернёмся из маршрута, не бары. Впрочем, если хочешь, можешь остаться, ведь тебя, в отличие от Фёдора, строматолиты вроде бы не интересуют. А человек хоть раз сходит с нами в маршрут.
Николай промолчал, а потом вдруг, ни с того, ни с сего произнёс:
– Жень, какой у тебя красивый крестик! Не покажешь?
Женя пристально смотрела на него своими большими почти синими на загорелом лице глазами, ничего не произнося. Молчание затягивалось неприлично долго. Николай как-то вдруг смутился и завертелся на складном стуле. Вдруг Женя весело и задорно рассмеялась, не отводя от Николая глаз, и сказала:
– Крыса!
– Что!? Ты что, думаешь, я мог….
– Что именно, Коленька, друг ты мой верный? Я говорю, крыса пробежала, ну, или какой-то другой зверёк, серенький такой. Не видели?
И она опять засмеялась, не сводя пристального взгляда с Николая. Все, кроме него, стали вглядываться туда, куда указала Женя, а он покраснел и очень смутился, заискивающе поглядывая на девушку. Чуткий Фёдор решил разрядить обстановку, и тоже стал всячески расхваливать её крестик, расспрашивая, давно ли он у неё. (А может, у него свой интерес?) Удивительно, но Женя выдала ту же или почти ту же версию, что и Гриша. Мол, они зашли с ним в меншиковский храм и купили два одинаковых крестика – свой Женя где-то потеряла, а у Гриши был очень маленький, ещё детский – вот они и надели их сначала каждый на себя, а потом решили обменяться на память. Желая отвлечь их, она незаметно перевела тему разговора на историю церкви, чему никто не удивился – все знали её интерес к прошлому родного города:
– Кстати, знаете, почему храм Архангела Гавриила называется в народе «меншиковской башней»? Когда-то, внутри Белого города, змейкой извивалась река Рачка, кое-где заболачивая местность и создавая грязь. По её берегам москвитяне строили дома, и ныне переулки в обе стороны от Покровки до Солянки и до Мясницкой, причудливо разбегаются и сбегаются. Чтобы избавиться от сезонной жижи, речку запрудили, возникли многочисленные водоёмы, но сохранился только один из них – Чистые пруды, хоть в названии и осталось множественное число. В XVI веке на нынешней Мясницкой улице была слободка мясников, приноровившихся сбрасывать в пруды отходы производства, вот и прозвали их в народе Погаными. В 1740 г. Рачка так разлилась, что затопила на Покровке церковь Живоначальной Троицы на Грязях (она до сих пор там находится), это переполнило терпение первопрестольной, и шаловливую речушку заключили в подземную трубу. А в начале XVIII века эту территорию Пётр отдал во владение Меншикову. Тот очистил пруды, и с тех пор они носят название «Чистые».
Неподалеку от них находилась деревянная церковь Гавриила Великого, «что на Поганых прудах». Обычно храмы возводили на возвышении и строили как корабли, в ширину, а этот был поставлен вровень с землей. Такие церкви называются подколокольными, то есть они вырастают вверх, полностью находясь под колоколом. Князь раздобыл для неё Икону Богоматери, написанную самим Лукой, и в честь этого события решил переделать её в каменную. Переделать, а не построить иную, так как место для святыни выбиралось не случайно, практически каждый каменный храм сменял деревянную церковь, появление которой было связано с каким-либо божьим предзнаменованием. Он был сооружен в 1707 году в стиле западноевропейского барокко – воспитанный немцами Пётр со своими «птенцами» силой навязывали России всё западное. Однако её архитектор Иван Зарудный использовал при строительстве русские традиционные элементы, благодаря чему церковь Гавриила получилась дивной красоты, с необычным для Запада шестиярусным строением. В верхней части башни находились часы, бившие каждые 15 минут, а на самой макушке красовалась фигура парящего святого Гавриила с крестом в руках. Дивились москвитяне и часам с боем, никогда не украшавших ранее церкви, и высоте храма: в Москве запрещалось строить что-либо выше колокольни Ивана Великого, но это не остановило честолюбивого царского любимчика. Известное дело, из грязи в князи… Москвитяне прозвали храм «Меншикова башня», так это имя и сохранилось до сих пор – наши предшественники любили давать всему свои прозвища, каждое из которых приживалось на века. Трусоватый Пётр не наказал своего собутыльника, а велел использовать башню для наблюдения за Лефортово во время царских пьянок – вдруг кто-нибудь нападёт на него там! Однако вскоре гордыня нувориша была наказана высшими силами – молния ударила в 30-метровый шпиль и верхний деревянный ярус башни, они обрушились, а часовой механизм с 50 колоколами проломил своды, уничтожив внутреннее убранство храма.
