Льюис О’Тул был мрачен, как человек, скорбящий на похоронах лучшего друга.

– Есть и еще кое-что, Мара. Я раскопал это как раз перед нашим совещанием. – Он глубоко вздохнул. – В тот самый день, когда этот чек передали Харви, в твой офис был доставлен чек на двадцать пять тысяч долларов. И этот чек был подписан Джоном Блендингсом из собственной юридической конторы.

Воцарилось напряженное молчание. Впервые в жизни Мара Тэйт утратила дар речи.

В углах рта и в глазах Шона заиграла злорадная улыбка.

– Ну и ну! Слышишь, Харви? Моя дорогая кузина мечет громы и молнии на наши головы и клевещет на нас, обвиняя в махинациях, а теперь выясняется, что и она получает мзду от Блендингса и Олсона. Теперь-то нам все стало ясно.

– Помолчи-ка, Шон! Ты отлично знаешь, что это за чек от Блендингса – то была первая выплата твоего долга в сто тысяч, которые я тебе ссудила. Блендингс и Олсон – только посредники.

– На чеке это написано? – с ядовитой усмешкой осведомился Шон.

Мара бросила взгляд на О’Тула. Тот отрицательно покачал головой:

– Там нет и намека на какую бы то ни было связь с Шоном, Мара. Если бы этот чек проходил через наши бухгалтерские документы, мы бы оприходовали его и запросили другой чек – с соответствующими пояснениями относительно его происхождения и назначения.

– Но я брала деньги со своего личного счета, – смутилась Мара. – Это была моя личная ссуда Шону.

Шон готов был плясать от радости.

– Не могу поверить, что моя гениальная кузина с ее компьютерными мозгами могла совершить столь грубую и очевидную ошибку. Право же, это невероятно. И все же такое могло произойти. И в таком случае не исключено, что между нами троими – Марой, Харви и мной – существовал сговор: мы решили набить себе карманы денежками «Коппертон куквэйр».

– Там были еще две выплаты тебе, Мара, – заметил О’Тул. – И тоже от Блендингса и Олсона.

– Это были дополнительные выплаты, погашения ссуды. Той же самой ссуды, – пробормотала Мара без всякого выражения.

О’Тул нахмурился:

– Чертовски неприятно, что эти выплаты точно совпали по времени с днями, когда происходил обмен большими суммами между «Коппертон» и упомянутой юридической фирмой. Были и другие лица и фирмы, которым поступали платежи от «Коппертон», в том числе и фирма по производству сантехники, выпускающая около пятидесяти процентов медных труб, используемых в Соединенных Штатах.

– «Пасифик лайн инкорпорейтед», – подтвердила Мара. – «Коппертон» купила компанию ровно три месяца назад. – Она поудобнее устроилась на стуле. – Я полагала, что это был творческий порыв со стороны Шона.

– Так бы оно и оказалось, если бы Шон не заплатил за компанию вдвое против ее реальной стоимости, – презрительно бросил О’Тул. – И если бы продавец не являлся братом его жены.

– Вито Москони, – проговорила Мара все тем же голосом, лишенным эмоций. – Это твой тесть организовал все дело, да, Шон? Конечно же, именно он создал условия, чтобы ты переспал с его дочерью, а потом пригрозил, что его головорезы перережут тебе глотку, если ты не сделаешь ее честной женщиной. И все это он сделал для того, чтобы проложить прямой трубопровод в финансовую империю Тэйтов, верно?

Лицо Шона приобрело пепельно-серый оттенок. Он встал и, покачиваясь из стороны в сторону, заговорил едва слышным голосом:

– Я не намерен слушать твою грязную клевету, Мара.

– Ты на этот раз совершенно прав, тебе не следует больше ничего слушать! – взорвалась Мара. – Убирайся из этого офиса и никогда больше здесь не показывайся!

Ее горький смех напоминал шорох сухого песка, просыпавшегося на крышку гроба. Она вновь заговорила:

– Если ты этого не сделаешь, я, возможно, и сама заключу сделку с Бруно Москони. Причем гораздо более выгодную, чем ты мог бы заключить с ним и Вито. Я ничуть не сомневаюсь, что за хорошую цену почтенный господин будет от души рад убрать парочку таких парней, как ты, Шон. А теперь убирайся! И прихвати с собой своего гнусного лакея!

Не сказав больше ни слова, Шон Тэйт и Харви Сэйер взяли свои шляпы, пальто и кейсы и удалились.

Долгое время в зале царило молчание – никто не решался заговорить. Наконец Мара облекла в слова мысли, одолевавшие всех присутствующих:

– На этот раз Шон нам здорово подгадил, подложил свинью, верно? Это хоть и косвенное свидетельство, но убедительное для Комиссии по безопасности, достаточное, чтобы состряпать дело. – Она обернулась к Бобу Хантеру: – Ну, Боб, сегодня ты молчалив как никогда.

Боб сидел, положив перед собой руки. Не глядя на Мару, он заговорил:

– Да что тут скажешь? И говорить-то нечего! Я хочу сказать, что все выглядит весьма скверно, в этом нет ни малейших сомнений. Но думаю, мы можем доказать, что ты была обманута Шоном и Сэйером. Черт возьми! Ведь речь идет о таком гиганте, как «Т.И.И.». Уверен, комиссия не может считать тебя лично ответственной за каждую из миллионов операций, производимых день за днем. Откровенно говоря, я ежедневно ставлю свою подпись под документами, которых в глаза не видел, и делаю это только по рекомендации сотрудников.

– И в бухгалтерском деле – то же самое, – поспешно согласился О’Тул. – Мне приходится полагаться на слово других бухгалтеров, занимающихся сложением и вычитанием. А в твоем случае просто приходится делегировать часть власти исполнительным директорам и служащим компании, например Шону. Если все, что он делает, сходится с отчетами, а на бумаге все выглядит оправданным, то нет возможности обвинить его. Руки у тебя связаны.

– Какая чушь! – Мара хлопнула ладонями по столу; она пришла в ярость от сознания собственного бессилия – то было состояние, совершенно чуждое ее деятельной натуре. – Я несу ответственность. Я первое лицо в игре, и вы все это понимаете. Я полностью увязла в этом, сами знаете… Ведь получается, что доллары текли в мой сейф.

Мара содрогнулась всем телом и поднесла руку к горлу. Теперь голос ее звучал тихо и прерывисто:

– Воды… пусть кто-нибудь даст мне воды, пожалуйста…

Она неуверенно поднялась со стула и упала бы, если бы Хантер и О’Тул с обеих сторон не поддержали ее.

– В чем дело? – с тревогой в голосе спрашивал бухгалтер. – Ты больна?

Мара попыталась ответить, но тут вся кровь отхлынула от ее лица, глаза закрылись, и она обмякла у них на руках, словно тряпичная кукла.

– Джин, санитарную машину! – закричал Хантер, близкий к панике. – Думаю, она… – Он сделал паузу и пробормотал: – Я думаю, она потеряла сознание.

Высокий и внушительный швейцар, облаченный в ливрею, недоверчиво и презрительно взирал на Макса Фидлера, морща свой длинный ирландский нос.

– Доктор Фидлер? – осведомился он наконец, и в голосе его прозвучало серьезное сомнение.

– По правде говоря, я продаю дамское белье, – ответил Фидлер доверительно, и его синие глаза весело блеснули. – Но я подумал, что необходимо обзавестись научной степенью, если хочешь попасть в ваше первоклассное заведение.

Выражение недоверия на лице швейцара усугубилось.

– Вы здесь для встречи с членом клуба? Поспешите, потому что за вашей спиной уже образовалась очередь.

– Прошу прощения, – покаялся Фидлер. – Да, я здесь обедаю с доктором Лесли Томкинсом. И я действительно доктор Фидлер.

Пока швейцар вел переговоры по телефону, Фидлер с тревогой изучал свое отражение в зеркальной стене вестибюля. Он невольно вздрогнул – ну и недотепа!

Доктор провел ладонью по волосам, сознавая, что они слишком отросли и давно нуждаются в стрижке. Потом принялся перевязывать галстук в тщетной попытке скрыть тот факт, что верхняя пуговица на рубашке отсутствует. Его синий саржевый костюм был неглаженым, но, к счастью, слишком длинные брюки скрывали белые, не первой свежести, носки.

– Доктор Томкинс ожидает вас в гриль-баре на втором этаже. Лифты справа от вас.

Фидлер почувствовал себя незваным гостем и, робко прошмыгнув по вестибюлю, ступил на мраморный пол огромного амфитеатра с высокими потолками, украшенными византийскими фресками. Затем оказался в помещении, где располагались обитые кожей столы и диванчики на восточных коврах, в ворсе которых ноги утопали по щиколотку, – все было рассчитано на то, чтобы создать атмосферу интимности в похожей на пещеру комнате. Лампы для чтения и кофейные столики дополняли обстановку. Завсегдатаи этих уютных уголков сохраняли анонимность, будто были не людьми, а сценическим реквизитом. Высокие и малорослые, худые и толстые – все они, безусловно, являлись белокожими протестантами англосаксонского происхождения; казалось, от них исходила какая-то особая, только им одним присущая энергия.