– Не хочешь ли сделать еще одну попытку, а, птенчик? – спросила она, подражая Мэрион Мерфи.

– Не возражаю против попытки, моя пташка, – ответил он, игриво шлепнув ее по ягодицам.

И все повторилось: она раскрылась ему навстречу, как раскрывается цветок навстречу яркому солнцу; и его сияние было столь ослепительным, что она, закрыв глаза, всецело отдалась этому светилу, этому яростному вихрю, закружившему ее словно ураган.

День выдался на редкость сырой и прохладный; над землей нависли черные тучи. Однако эмигрантам из Европы такая погода казалась самой подходящей для зимы, ведь они привыкли к тому, что Рождеству предшествуют холодные и сумрачные дни.

Гвен Тэйт, распевавшая рождественские гимны, готовилась отправить в духовку противень с печеньем. Кухарка же Тэйтов, датчанка Ольга, сидела за столом. Сложив на своей пышной груди пухлые руки, она неодобрительно поглядывала на хозяйку. Датчанка была убеждена, что хозяйское место – в гостиной, не на кухне. Однако Гвен не обращала на кухарку ни малейшего внимания, она не уставала повторять:

– Я рождена не для праздной жизни, как некоторые, кого я знаю, но не хочу называть по имени. Я не привыкла пускать пыль в глаза, как другие, кого я тоже не собираюсь клеймить презрением, кто предпочел забыть, как приходилось драить полы, мыть окна и трудиться на кухне.

Гвен так и не привыкла доверять служанке свои обычные обязанности на кухне, а также мыть полы, шить и выполнять всю остальную домашнюю работу.

В разгар приготовлений к рождественскому празднику на кухню заглянул Дилан и ухватил изрядную порцию еще не остывшего печенья.

– Мм… – пробормотал он. – Изумительно! Никто не умеет печь масляное печенье лучше тебя, мама. – Он наклонился и поцеловал мать в щеку, белую от муки.

Гвен просияла и бросила торжествующий взгляд на Ольгу, готовую лопнуть от негодования.

– Сегодня, сынок, ты держишь хвост трубой и глаза у тебя блестят, – сказала она Дилану.

Он ухмыльнулся и провел рукой по своим густым, как щетка, волосам, еще волнистым и влажным после душа.

– Да уж… Только правильнее было бы сказать, что у меня не хвост, а волосы стоят дыбом, – попытался сострить Дилан. – Ну не чудная ли погодка стоит? Так и хочется написать стихи об Уэльсе.

– По правде сказать, едва ли такую погоду можно назвать похожей на валлийскую, но для нас и такая сойдет. Куда собрался?

– В магазин «Голдуотер—Кастенада», сделать кое-какие закупки к Рождеству. У тебя нет для меня поручений?

Мать ответила по-валлийски, чтобы Ольга не поняла, о чем речь.

– Джо сказал, что ждет партию меховых и шерстяных вещей из Шотландии. Он обещал отложить для меня шаль – в подарок Ольге. Справься, получил ли он, что хотел.

– Непременно, – пообещал Дилан. Он надел свой стетсон и направился к двери.

– Не забудь про свитер! – крикнула Гвен вдогонку. – Сегодня свежо!

– Шерстяная рубашка греет ничуть не хуже, – отозвался Дилан, переступая порог.

Гвен выглянула из окна, одолеваемая какими-то странными, ей самой не вполне понятными чувствами, горькими и сладостными одновременно. Она еще долго смотрела, как сын идет через двор, – он шел, заложив руки в карманы своих грубых хлопковых штанов, и ветер безжалостно трепал его волосы. Гвен никому бы не призналась, что Дилан – ее любимец, но от себя она этого скрыть не могла. Она любила его больше всех остальных детей, потому что он был самым уязвимым, не отличался силой характера и целеустремленностью, как остальные, хотя, по словам Дрю, и Эмлин с Джилбертом в последнее время начали проявлять признаки слабости.

– Позволяют своим женщинам водить себя за нос, – ворчал Дрю. – Никогда не следует брать жену из высшего сословия. Вот увидишь, их потомство унаследует гнилую и жидкую кровь Бакстеров и Минтонов. Так всегда бывает.

– Чепуха, – возразила Гвен. – Отец Миллисент – герой войны.

– Ха! Может быть, и так, но он охотно сложил с себя полномочия, как только ему предложили место в одном из восточных банков. А теперь жена Эмлина пытается сделать его прихлебателем – чтобы он лизал сапоги ее отца. А какова Джейн? Ты можешь представить Джилберта в роли маклера? Этому парню гораздо больше подходит держать в руках кайло, а не натирать мозоли на заду. Я собираюсь сделать ему предложение, от которого трудно отказаться. Хочу поставить его во главе нашего отдела исследований и развития в Южной Америке.

– Чтобы Джейн поехала в Южную Америку? Да ты, видно, рехнулся, Дрю. Женщине не место в этих ужасных джунглях.

Дрю хмыкнул и хлопнул ладонью по столу.

– Да уж, эти места не для такого тепличного цветка, как она, там место для настоящей женщины. Возможно, это поможет Джилберту прозреть и заставит его поискать себе настоящую подругу, женщину, которая не испугается, если под ногтями у нее окажется траурная рамка, которая не откажется лечь с ним на голую землю, если ее охватит порыв страсти.

– Ты говоришь непристойности, Дрю Тэйт! Я слушать тебя больше не хочу!

Она не хотела слушать и того, что он говорил о Дилане: слабый характер, скорее женщина, чем мужчина…

«Ты славный и милый мальчик, – мысленно говорила она сыну, пока он шел через двор. – Ты славный и милый, и я люблю тебя, очень люблю…»

На Мэйн-стрит в этот день царило праздничное оживление: люди обменивались приветствиями и поздравляли друг друга, встречаясь мимоходом. Витрины лавок были празднично украшены вечнозелеными растениями – кактусами и сосновыми ветками, – а также лентами и свечами.

Магазин «Голдуотер—Кастенада» был заполнен покупателями, когда Дилан переступил порог. Джо Голдуотер приветствовал его крепким рукопожатием.

– Как родители, парень?

– Прекрасно, Джо, отлично. А как твоя семья?

– На сей раз в канун Рождества мы больше проникнуты христианским духом, чем языческим, говорю это совершенно откровенно. Я сказал ребятишкам, что, возможно, в этом году Санта-Клаус спустится к нам по печной трубе. Все труднее и труднее объяснять им, почему они единственные не получают рождественских подарков. Кстати, я так давно не видел вашу прекрасную сестру. Она не больна?

– Нет, Мара отправилась навестить кого-то в Тумстоне.

Джо хлопнул себя ладонью по лбу и изобразил смущение:

– Ах, не говорите мне, пожалуйста. Я постараюсь догадаться сам. Не ту ли всем известную шлюху Мэрион Мерфи?

Дилан ухмыльнулся:

– Эта шлюха скоро станет самой знаменитой женщиной во всем штате.

– Вы хотели сказать, самой скандально знаменитой?

– Есть мультимиллионеры, предлагавшие ей руку и сердце, и, должен добавить, таких немало – больше, чем шипов на кактусе.

Внезапно послышался шум – из задней комнаты доносились громкие, возбужденные голоса. Голдуотер нахмурился.

– Прошу простить, мой мальчик. Что-то заставило старого Пита вернуться.

Джо зашагал вдоль прохода в конец магазина.

В ту же секунду двое мужчин, осматривавших товары на стойке у входа, выхватили шестизарядные «кольты» и направили на хозяев.

– Стоять на месте и молчать! – крикнул один из них. – Тогда никто не пострадает!

Какая-то женщина вскрикнула и побежала по проходу вслед за Джо Голдуотером.

– Черт возьми! Она и покойника способна разбудить! – заорал один из налетчиков, тот, что был повыше ростом. Он выстрелил женщине в спину.

– Идиот! – закричал его приятель. – Уж теперь-то переполошится весь город!

Один из бандитов направился к входной двери как раз в тот момент, когда на пороге появился очередной покупатель. Мужчина резко развернулся и во весь дух помчался по улице. Грабитель вышел из лавки и не колеблясь уложил беглеца – тот не успел отбежать и на десять шагов.

Трое других бандитов из задней комнаты проскользнули в магазин и, угрожая револьверами, преградили дорогу Голдуотеру и его бухгалтеру Питу Доллу.

– Открывай сейф! – закричал один из них. – Пронто![16] Или пристрелим!