Многим людям, особенно молодым и впечатлительным, бывает трудно не подчиниться, если старший говорит с ними непререкаемым и властным тоном. После некоторого колебания Мара растянулась на ковре, раскинув руки в стороны. Она все еще чувствовала напряжение. Сесиль уселась девушке на бедра и положила руки ей на плечи. Затем принялась большими пальцами массировать мышцы у нее на затылке.

– Ну разве теперь не стало лучше?

Сесиль стала массировать плечи и спину Мары. Крепкие пальцы медсестры все глубже погружались в мягкую податливую плоть.

– Да… да… это очень помогает, снимает напряжение и усталость, – пробормотала девушка.

Мара действительно почувствовала, как под сильными и ловкими руками Сесиль спадает напряжение, как по телу разливается приятная истома. Ее правую щеку и бок по-прежнему припекало теплом камина, и это сочетание – массаж и тепло – оказывало наркотическое воздействие: Мара погружалась в блаженное забвение. Вскоре она почувствовала полнейшую расслабленность, ее веки тяжелели, и глаза закрывались сами собой.

Мара погружалась в сон, и голос рассудка уже был над ней не властен, она подчинялась лишь велениям плоти. Теперь в голове ее роились эротические фантазии: они с Сэмом на ложе из травы, их нагие тела переплелись и извиваются в сладострастном экстазе, и Сэм целует ее губы, шею, грудь, живот, бедра…

– О, это восхитительно! – бормочет она, вращая бедрами, лежа на мягком пушистом ковре.

Но что-то вторгается в это почти неосознанное состояние бесстыдного наслаждения. Сесиль сидит на ней верхом, и ее ягодицы ритмично двигаются поверх ягодиц Мары. Она ощущает руку, приподнимающую подол ее ночной рубашки: длинные теплые пальцы гладят ее бедра, гладят полушария ягодиц, а потом проникают между ногами, все глубже и глубже.

Мара просыпается от шока, возвратившего ее к реальности. Она пытается сбросить с себя Сесиль, но француженка слишком сильная и слишком крепко ее держит.

– Сесиль, что вы делаете? Перестаньте!

Тихий смех Сесиль послышался где-то возле правого уха Мары. Сесиль была так близко, что девушка чувствовала ее горячее дыхание.

– Ma cherie! Не сопротивляйся. Лучше наслаждайся! Наслаждайся! Это joie de vivre.[28] Если бы в жизни не было ничего, кроме таких восхитительных ощущений, и этого было бы достаточно.

Мара снова попыталась сбросить Сесиль.

– О… нет, нет, нет! Пожалуйста, прекратите!

Но воля Мары была подавлена какой-то невидимой и неодолимой силой – присущие ей строптивость и неуступчивость покинули ее. Она была способна только стонать и хныкать, когда Сесиль перевернула ее на спину и задрала ее ночную рубашку до самой груди. Девушка в отчаянии вертела головой, пытаясь освободиться из объятий Сесиль, когда та принялась целовать ее груди. Розовый язычок француженки теребил ее соски, пока они не отвердели и не приподнялись.

– Это нехорошо! Так нельзя… – простонала она, когда Сесиль, низко склонившись над ней, стала ласкать ее лоно.

– Но ведь тебе это доставляет удовольствие, cherie?

– Нет, нет, нет! – солгала Мара. – Мы не должны этого делать!

«Мы не должны» – это был уже прорыв, трещина в броне противника, признание своего соучастия.

– Почему же не должны?

– Потому что это… противоестественно.

– Тогда почему это приносит такое наслаждение? Наши тела – восхитительные инструменты, созданные Богом. Если мы не станем обманывать себя, не станем подавлять в себе естественные чувства, то будем расцветать, пока не исчерпаем до конца весь свой потенциал. Это он, Господь, предназначил наслаждение для нас, своих детей. Страсть, которую мы способны испытывать, – вот самое доступное для нас приближение к божественному блаженству в нашей земной жизни. Человеческая плоть, тело – это барометр души. Если ощущение приятное, значит, все оправдано.

«Если ощущение приятное, значит, все оправдано» – эта фраза нашла отклик в душе Мары, задела какую-то тайную струнку. И тотчас же шевельнулось какое-то смутное воспоминание, медленно всплывавшее из прошлого. Прошлого? Или это относилось к будущему. К будущему? Это казалось чудом.

Мрак сомкнулся над Марой. Будто они с Сесиль растворились в вечности.

– Мара, что вы сказали?

– Если ощущение приятное, значит, все оправдано. Нечто подобное вы как-то сказали о гипнозе.

– Не совсем так. Я сказал: если средство помогает, значит, лечение назначено верное… что-то в этом роде. А сейчас вы чувствуете себя хорошо?

– Да, но я не хочу чувствовать себя хорошо… как сейчас. Я хочу другого…

– Что бы вам ни представилось, но это вас расстроило, сильно расстроило. А теперь я хочу изгнать это неприятное воспоминание из вашего сознания. Оно уже тускнеет, забывается… Скоро вы забудете…

– Да… забуду.

– Может быть, на сегодня достаточно? Я хочу вернуть вас к настоящему.

– Нет, еще нет. Пока еще это неприятное витает надо мной и омывает мой мозг какой-то грязной водой, точно водой из трюма.

– Грязная вода из трюма? Какое странное сравнение! Впрочем, не важно!.. Не придавайте значения. Теперь вы должны забыть об этом и обратиться к более приятным для вас временам. Сможете, Мара? Вы можете продолжать?

– Я… я думаю, да… О… я почти вижу, почти ощущаю это.

– Что именно?

– Вижу, как мы с Сэмом снова встретились.

Первый добровольческий кавалерийский полк был сформирован в мае 1898 года в Сан-Антонио, в штате Техас. Прежние синие кавалерийские мундиры теперь заменили бриджами и рубашками цвета хаки, но бывалые кавалеристы все-таки не отказались от ослепительно синих рубашек и красных шейных платков.

Первая неделя была посвящена знакомству кавалеристов с их лошадьми – в первую очередь с необъезженными мустангами, – и это было полным поражением кавалеристов. Репортер «Бюллетеня Сан-Антонио» писал: «Мужественные всадники» называют себя так потому, что им довелось побывать в переплете. Вчера эти кавалеристы летали по воздуху, как ракеты во время фейерверка на празднике Четвертого июля.[29] И все же в конце концов упорство победило. Когда пришло время отправиться к месту назначения в Тампу, в штате Флорида, а произошло это в конце мая, лошади были объезжены и стали вполне предсказуемыми и послушными».

В Тампе полку пришлось столкнуться с полным хаосом: город и его окрестности были запружены солдатами, которых оказалось вдвое больше, чем транспортов в гавани, готовых принять их.

– Что нам теперь делать, полковник Рузвельт? – в отчаянии вопрошал его адъютант.

Рузвельт побагровел от гнева – казалось, он вот-вот задымится; его скрипучий голос напоминал жужжание пилы, натолкнувшейся на сучок в стволе.

– Черт возьми, капитан, – орал он на адъютанта, – да мы просто конфискуем транспорты! Я вижу, здесь каждый за себя!

Однако задача была решена с минимальными потерями, и досталось при этом только военной полиции, приставленной охранять транспорты. Девятью днями позже, когда конвой приближался к южному побережью Кубы, полковник Рузвельт давал последний инструктаж своим воинам:

– Адмирал Дьюи одержал на Филиппинах решающую победу над испанским флотом, так что флот испанцев на Кубе оказался изолированным в гавани Сантьяго. Мы высадимся неподалеку от гавани через четыре часа и соединимся с дивизионом под командой генерала Джо Уилера.

Уилер, в прошлом кавалерист армии конфедератов, совершил выдающуюся для подобной войны бестактность: в момент ожесточенного сражения он выкрикнул угрозу врагам, назвав их «проклятыми янки».

С мостика крейсера за высадкой наблюдала группа сестер милосердия, приписанных к Первому полку; среди сестер были Мара, Сесиль и Джоан. Мару-старшую направили в базовый госпиталь во Флориде.

Мара пришла в ужас, когда все лошади ринулись за борт, в бушующий прибой; никем не сдерживаемые, они сами по себе пытались добраться до берега.