– Кинжал?

– Кинжал. Помнишь, Оле Сван учил нас с ним обращаться?

Ха, нас! Это я с завязанными глазами крутил в пальцах тяжелый клинок. Правая рука, левая, прямой хват, обратный, лезвие ложится вдоль запястья, рукоять вертится между пальцев, от большого к мизинцу. Оле заявил, что это настоящее боевое оружие, очень острое, но я знал, что капитан врет, слышал, как он сказал Хельге: «Кинжал детям не игрушка».

Торгрим же никогда не брал в руки оружия. Даже не знаю, на что он с ним способен.

– Как у Свана жизнь? У него и у Хельги?

– Все хорошо. Поженились.

– Хвала Драконам! Но как такое возможно? Они же были связаны клятвой побратимства.

– Я изгнал Оле из клана. За то, что он в Белом Поле вышиб Хельгу из седла, ударил женщину.

– Ловко ты, – усмехнулся Торгрим. – Хотя он тогда тем самым спас ей жизнь, но все же ударил, не поспоришь. А что вообще сейчас происходит в Гехте?

Мы спокойно трепались и сплетничали, будто встретились где-нибудь в мирном трактире. Торгрим заговорит меня, отвлечет, а потом убьет. До рассвета. Чтобы избавить от смерти долгой, мучительной, позорной. Удар милосердия. Самому ему за это голову не оторвут?

– А ты тут как оказался?

– Судьба хрониста, – печально улыбнулся Тильд. – Хотел уйти к Драконам, но не удалось, каменная горгулья уже вернулась на свое место. Оставаться в Гехте было уже нельзя, двинулся к Доду в храм. В Белом Поле нарвался на кочевников. Спросишь, почему меня не принесли в жертву? Шаман назвал меня своим преемником. Просто посмотрел и сказал. Шаман и вождь главные люди в племени. Времени безвластия не бывает. Новым вождем становится тот, кто убил старого. Вызвав на честный бой или подсыпав отраву на пиру, все равно. А шаман назначает приемника, когда чувствует приближение своей смерти. Он указывает человека, и никто не вправе оспорить этот выбор. Конечно, не все были рады, что новым шаманом станет чужак, бывший пленник. Но воля идущего к богам священна.

Торгрим помолчал, задумчиво поворошил костер. Искры взвились вверх, сверкая, но тут же погасли.

– Не понимаю, почему он назвал именно меня. Прежде не спросил, теперь уже некого. Он погиб через неделю после того, как сказал, что научил меня всему. В следующую весну после того, как я ушел из Гехта. В караване, на который напал отряд, оказался очень меткий и проворный стрелок.

Меткий и проворный. Какая-то доля минуты была у меня тогда, чтобы подняться в рост и сделать единственный верный выстрел. Хельга и Оле с клинками прикрывали с боков, чтобы не накинули аркан. Как падал с седла убитый мною шаман, уже не видел – самого опрокинули носом в снег.

Можно решить забыть прошлое или просто стараться не думать о нем, но однажды все равно вдруг столкнешься с последствиями дел, свершенных тобой.

– Набег сразу прервали. Нельзя отправляться в поход без вождя и шамана. Вождь решает все и руководит, а шаман… Шаман наблюдает за подвигами воинов, запоминает, чтобы потом, когда умрет, рассказать обо всем богам. Обязанности почти те же, что и у хрониста.

Да, но хронист приносит людям пользу до того, как преставится.

– А еще что делает?

– Больше ничего. Здесь, в аркане, – Торгрим широко повел рукой, указывая на огороженные кибитками шатры и костры, – это уважаемый, но самый бесполезный человек. Да и в набеге настоящего проку от него немного.

Ну дела! Мы всегда считали, что шаман – фигура для кочевников значимая, что это он направляет набежчиков, а оказалось, это просто живая летопись, которую тщеславные пришельцы из Белого Поля всюду таскают с собой. Сама по себе ценная, но ни на что не влияющая.

Рука сама дернулась потереть переносицу, что я всегда делаю в глубокой задумчивости или растерянности. Ремень врезался в запястья.

– Торгрим, развяжи руки, никуда я отсюда не денусь.

Это правда. Даже если Ским прибежит на мой зов, кочевникам в Белом Поле проигрывают и ветераны стражи.

Тильд коротко кивнул и поднял кинжал. Сталь скрежетнула о камень. Бр-р. Главное, чтобы, когда убивать будет, не попал в ребро. Больно, когда в кость.

Разминая запястья, я уселся на землю, прислонившись спиной к каменному столбу.

– Торгрим, если шаман в повседневной жизни человек бесполезный, то чему же учил тебя твой предшественник?

– Обычаям. Жизни в племени. Рассказывал, что было раньше.

– Но как вы понимали друг друга?

– Мы говорим на одном языке. Только кочевники используют более древнюю, изначальную его форму. Такой говор еще можно услышать и у нас, у стариков на уединенных хуторах. И прочитать, в очень давних хрониках. Так говорили и писали во время прихода ледника.

Я уже беспрепятственно потер переносицу. Дневник человека, жившего в Фьерхольме, городе, уничтоженном океаном в самом начале великой зимы: «Мы не имеем вестей с юга, тот, кто уходит туда, просто исчезает. Что, если там сейчас зарождается новая сила, оторвавшаяся от корней, не знающая законов? Что, если однажды она ударит нам в спину?» Так значит, кочевники…

– Кто-то оставался с королем Хлодвигом, укреплял рубежи на севере, а кто-то уходил от ледника.

– Да, – тихо сказал Торгрим. – Кочевники – потомки тех, ушедших. Прежде был один народ. Но те, кто остался на севере, сумели сохранить прежнюю жизнь и даже улучшить ее, а бежавшие скатились в дикость. Они не помнят прошлое дольше, чем на одно поколение. Только шаман хранит все. Когда он умирает, с ним уходит память жизни его племени. Кочевники знают про исход своих предков с севера, но это даже не легенда, просто ряд заученных фраз. Повторяют, не понимая смысла. Сохранили язык, но больше ничего – ни имен предков, ни прежних обычаев, ни богов.

– Боги мертвы.

В свет костра шагнул еще один человек. Он, конечно же, и не подумал представляться обреченному на смерть пленнику, но я сам сразу понял: это вождь.

Предводитель кочевников был именно таким, как рисуют в книжках на картинках. Высокий, мощный, статный, с лицом волевым и умным. Да и каким же ему быть еще, при их-то правилах смены власти. Это как бирюк, всегда крупный, сильный, смелый и злой. Потому что волк-одиночка – это прежде всего выживший волк.

Одет он был лучше и чище других, но без роскоши. Ни перстней, ни цепей, ничего, что может помешать в бою. Широкие браслеты с кованым узором не для красоты, а чтобы защищать руки. А у бедра висит моя шпага. Военный трофей, чтоб их всех!

Вождь, скрестив ноги, уселся на землю. Не знаю, как делят власть шаман и воинский предводитель, но взгляды, которыми они обменялись, отнюдь не были исполнены любви и дружеского расположения. Вождь посмотрел с презрением, как на полное ничтожество, а Торгрим… Слишком быстро, чтобы понять что-либо.

– Боги мертвы, – повторил кочевник. – Люди просили их о помощи, но никто не откликнулся на зов, значит, там никого нет. Люди долго шли трудными путями, теряя то, что у них было. Слабые отставали или погибали. Мы – потомки сильных. Они пришли сюда, у них не было ничего, но они сумели взять все, что нужно, и занять эту землю, и жить, владея малым, потому что не должно воину обременять себя скарбом, а сильный всегда добудет то, что ему нужно сейчас.

Что же это, когда кочевнику требуется новый котел, он идет на север в набег? Сразу отправляется или ждет, пока и у соседа случится недостача в хозяйстве?

В разоренных поселениях кочевники брали не все. Никто не мог понять, каким соображениям они следуют, когда выбирают добычу. Вот кхарнов угоняют всех. А людей опять же без разбора убивают.

– Боги мертвы, – в третий раз произнес вождь кочевников. – Но они остаются богами. Им нужны слуги. Воин не может прислуживать кому бы то ни было. Потому мы убиваем пленников. Тот, кто не смог сохранить свободу, недостоин и жизни.

Быстрый острый и жестокий, словно выпущенный из арбалета бельт, взгляд на Торгрима. Точно, между двумя главными персонами кочевников нет мира и согласия.

Вряд ли вождь распинается перед каждым пленником, осужденным быть принесенным в жертву. Скорей всего, воинский предводитель понял, что я что-то значу для Торгрима, и готовит Тильду ловушку. Может быть, провоцирует нарушить какой-то местный обычай или табу – например, шаману, как и хронисту, нельзя лгать.