Так что придется мне поступать, как задумал, и отправляться в храм Дода. Причем напрямки, через Белое Поле, а потом по льду промерзшего до дна залива.

Дело за малым – продержаться двое суток в безлюдной и враждебной снежной пустыне, а потом столько же меж двух берегов, где вовсе нет никакого укрытия. Ничего, кхарну такой срок почти непрерывной скачки не страшен, нужно только изредка останавливаться, чтобы накормить и напоить быка, а я как-нибудь потерплю.

План был настолько дерзким и безумным, что имел шанс позабавить судьбу и потому удаться.

Нам действительно несказанно везло. Даже когда затрещал под копытами Скима предательский лед залива и показалась из-под него вода, умница кхарн шарахнулся в верную сторону и, осторожно ступая, вывез меня на берег.

Мы обогнули Гехт по широкой дуге и почти добрались до храма. Отсюда не так уж далеко по твердой земле, но дорогу преграждал Замерзший лес, соваться в который без надежного проводника можно с единственной целью – там и сгинуть.

Но ведь лес можно объехать. Большая часть пути позади, остается потерпеть совсем немного.

И я терпел, покуда не уснул в седле, а очнулся неведомо где.

Ночью в Белом Поле страшно. Казалось бы – воля, простор, но куда ни посмотришь, темное синее небо смыкается с сероватым снегом, словно створки ловушки. Зорко глядит похожая на круглый глаз хищной птицы луна, от нее не спрячешься. И тишина такая неподвижная, невозможная, что поневоле начинаешь прислушиваться, и вот оно – шорохи за спиной, скрип снега, насмешливый шепот. Но оглянуться нельзя, да и нет там никого. Никого нет. До той минуты, пока, не выдержав, не обернешься и не сомкнутся на горле ледяные нечеловеческие руки.

Но нет, не в этот раз, ты да кхарн одни в этом мире, и только цепочка следов тянется от горизонта к задним копытам быка. И хочется завыть по-волчьи, запрокинув голову к этой беспощадной луне, и все в том вое…

А откуда здесь кладбище?!

Погосту здесь взяться действительно было неоткуда. Кладбищу потребны люди, чтобы было кому умирать и хоронить, а они в этой части Белого Поля давно не живут. То есть живут, конечно, но сомневаюсь, что подвижные, вечно перемещающиеся с места на место кочевники будут аккуратно свозить своих мертвецов в одно место.

Но вот тем не менее – гладкая, словно застеленная постель, равнина, зажатая между скал, совсем такая же, как возле Гехта. Не то чтобы я часто ходил на кладбище, но на могиле приемной матери Герды, ведьмы Флорансы, был. И раньше, когда хоронили убитого вора Рэва Драчуна. Насмотрелся. И запомнил.

Говорят, что по погосту не то что верхом ездить – ходить грешно. Потревожишь покой мертвецов, они тебе потом… Но равнину, словно стена, огораживали с двух сторон высокие заснеженные скалы, объезжать их – неизвестно, куда попадешь. Да нет там никаких могил! Не может быть.

Ским против прямого пути вроде бы не возражал.

Мы отъехали довольно далеко от «ворот», когда, расшвыривая снег, вокруг взметнулись несколько суставчатых лап, заканчивающихся острыми хитиновыми «секирами».

В естественно-научной коллекции Университета нет чучела хрустального паука. Чтобы уничтожить эту тварь и тем спастись, ее надо буквально изрубить на куски, собирать которые потом в одну тушу – дело долгое и противное. Любознательным студентам приходится довольствоваться картинками в книжках, но и те не совсем достоверны, так как рисуют их не с натуры, а со слов ветеранов Белого Поля. Выживших. Которым было не до разглядывания чудищ.

Но хотя знающие люди и говорят о хрустальных пауках много разного, в одном сходятся все: встреча с этими тварями – судьба, ни предсказать ее, ни избежать невозможно. Хрустальные пауки могут обитать поодиночке и целыми гнездами, под снегом, выглаженным ветрами, или среди высоких сугробов, на территории протяженностью в несколько стандов или размером в четыре столешницы. На них наталкивались посреди холодной пустыни и в двух шагах от наезженного тракта. Кхарны не слышат, не чуют и не замечают затаившихся чудищ, бегут своим путем, и последнее, что увидит едущий верхом путник, это как вдруг взметнется по сторонам от него снег. Острый хитиновый выступ, венчающий суставчатую лапу, рубит и сминает не хуже боевого топора. Потому-то лежки хрустальных пауков называют иногда секирным полем.

Большой отряд стражи, конвоировавший арестованную шайку дорожных грабителей, от которого совсем немного отстали Хельга и Оле Сван, был истреблен за несколько минут.

Из всех казней, про которые мне приходилось читать, больше всего почему-то пугает отрубание головы. В бою мечом или палашом не так жутко, а вот лечь на плаху и знать, что сейчас упавший сверху тяжелый топор перерубит хребет… Даже подумать мерзко.

Каково же было воочию увидеть занесенную живую секиру!

Ским замер и не взревел, как пристало взрослому могучему быку, а замычал жалобно, словно обиженный беленок. Я съежился, сжался, словно это могло спасти. И в отчаянии со всей силы ударил сапогом по волосатой паучьей лапе.

Попал удачно, в сустав. Кажется, что-то сломал. Что-то хрустнуло, лапища отшатнулась, сложилась чуть ли не пополам. Хитиновое лезвие ударило в плоть самого паука.

Чудищу это не понравилось. Снег рядом с подломленной лапой вздыбился горбом, и паучья харя, многоглазая, с хищно шевелящимися жвалами, полезла на свет. Если тварь догадается сейчас ударить остальными лапами, нам со Скимом конец.

Ухватив шпагу обеими руками, я поднял ее над головой и резко, со всей силы, опустил острием на паучьи буркала.

Снег вокруг «вскипел». Ским кое-как увернулся от молотящих воздух и елозящих лап и в ужасе прянул в сторону от корчащегося в агонии паука.

Очевидно, чудище вопило. Паучьим своим, неразличимым для человека, но прекрасно слышным для сородичей твари криком. Секирное поле ожило. Хрустальные пауки полезли из-под снега, и гладкая равнина мигом превратилась в живой лабиринт. Лапы, снабженные «секирами» или крючковатыми когтями, жвала, вздутые утробы. Сколько ж их тут… Твари еще неповоротливы, путаются в собственных конечностях, но сейчас они окончательно выберутся из снежных гнезд, окружат…

Хельга и Оле прикрывали друг другу спину, меня же с тыла защитить некому. Мы могли спастись только благодаря скорости и ловкости.

Иногда сам не знаешь, как сделал то или иное. Как я за шевелящимися, подступающими пауками сумел разглядеть припорошенную снегом каменистую осыпь? Как заставил обезумевшего от страха кхарна слушаться себя? Как сумели мы прорваться сквозь живой лабиринт? Как-то…

Толкал Скима коленями, ухватив за рога, разворачивал голову зверя, направляя. И кхарн, умница, понимал меня.

Прошмыгнуть под занесенной лапой, тут же резко развернуться, перепрыгнуть через впустую сомкнувшиеся жвала. Принять удар на вскинутый клинок, угадать, где через несколько секунд возникнет новая лазейка, устремить рога и острие шпаги в единый таранный удар. Не было ни кхарна, ни всадника – только слитное диковинное существо, которое мчалось сквозь секирное поле, на долю шага, на обрывок секунды опережая тянущуюся вслед смерть.

По последней паучьей лапе я ударил шпагой, развернувшись в седле, когда Ским уже вскочил на спасительную осыпь.

Кхарн хрипел, с морды в снег падали клочья пены. Я ссыпался с седла и, преодолевая дрожь в ногах, повел быка под уздцы. Запаленному кхарну ни в коем случае нельзя останавливаться сразу после скачки. А ведь секирное поле казалось совсем небольшим, от силы полсотни версе.

Велика была наша удача, мы не переломали ноги, не застряли на обледенелых камнях. Со всеми этими делами некогда было даже оглядеться и понять, куда мы идем. Впрочем, выбора особого и не было, лишь бы подальше от хрустальных пауков. Каменная осыпь уводила в узкую длинную расщелину. Похоже, гор нам не миновать.