Хегли Секъяр сказал это так легко и просто, будто не сам он, холера, несколько часов назад тыкал меня носом в белесые бельма вареной рыбины, угрожая лишить зрения.

– Тогда зачем?..

– Чтобы ты вспомнил все, что знаешь. Страх хороший помощник памяти.

Тилла облезлого тебе под кровать, канцлер! Я хочу домой. И плевать на всех еретиков мира со всеми их заговорами и книгами.

– Теперь, когда выяснилось, что ни к секте, ни к их священной книге я не имею никакого отношения, вы отпустите меня?

Канцлер чуть помедлил с ответом. Наклонившись к стоящему на столе канделябру, он осторожно стряхнул золу с горючих кристаллов. Снова распрямился, озаренный более ярким светом, взглянул на меня. Я вздрогнул. Золотистое лицо Хегли Секъяра… Так мог бы выглядеть кто-то из Драконов, вздумай он принять человеческое обличье.

– Отпущу. Но прежде я хотел попросить тебя кое о чем. Не для себя, именем королевства.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Утро было прекрасным, а день начался с крохотного расстройства. Обычно, попрощавшись с Ларсом, Герда успевала взбежать на второй этаж и взглянуть из окна вслед любимому. Но сегодня ее перехватил на лестнице хеск Брум. Глава оранжереи решил поручить Герде присматривать за черешками домашних роз и долго, обстоятельно вещал об этом. Предложенная работа была хорошей и интересной, но, пока Герда слушала про нее, Ларс успел уйти. Невелико горе, через несколько часов все равно увидятся, но почему-то стало тревожно.

Вечером Ларс, противу обычая и обещания, к оранжерее не явился. Добежала до дома – и там его нет.

– Да сидит где-нибудь в «Трех петухах», сплетни слушает, – ворчала Гудрун. – А может, в Ярм, что ли, сорвался или в другой ближний город. Это еще при Торгриме, Драконы ему заступники, заведено было: ускачут вдруг, никому не сказав, будто без хрониста там земля с небом местами поменяются. Ничего, не к ночи, так завтра с утра вернется. Ты тогда не жалей, устрой ему таску.

Ларс не появился ни вечером, ни на другой день. Вернулись Хельга и Оле, но и они ничего не знали.

Счастье и спокойствие в дом это известие не вернуло. Герда и Гудрун чуть за порог усталых истинников не вытолкали, требуя немедленно разобраться, отыскать, вернуть.

Но только Хельга Къоль и не такой натиск выдерживала. Встала посреди комнаты, сложив руки на груди, высокая, прямая, непреклонная, и заявила, что шагу не сделает, пока все не успокоятся, не перестанут метаться, причитать и скулить и не объяснят толком, что за массовое сумасшествие постигло дом и какова тут роль ее брата. Где он, кстати?

Ровный голос и ледяной взгляд главного прознатчика подействовали. Примерно через десять минут Хельга и Оле узнали, что хотели, но сами ответить на вопросы не смогли. Где же Ларс, что с ним?

Пришел Освальд Харп и четко, коротко, но содержательно, как положено служивому, и как только и возможно хорошему человеку, поневоле взявшему на себя роль черного вестника, изложил все, что случилось с младшим Къолем, почему хрониста арестовали и чем ему это грозит.

Герда, заголосив по-вдовьи, осела на пол.

Снова суетились, поднимали, успокаивали, отпаивали водой. А когда Герда наконец пришла в себя и только всхлипывала, обводя семью испуганным взглядом, почтенная Гудрун вдруг горестно всплеснула руками:

– Его же там кормить плохо будут!

Суевернее городских стражников в земле Фимбульветер только люди корабельных кланов. За несколько месяцев общения с Астрид Леглъёф Хельга в этом убедилась. Отважная дочь шкипера собирала обереги, приметы и заговоры, словно рьяный коллекционер драгоценные редкости. Приметы студенческие, городские, береговые. Монета, засунутая в башмак накануне важного испытания; иголка, воткнутая в притолоку, дабы уберечься от дурного глаза; вечные предупреждения, что нельзя резко оборачиваться к зеркалу, потому что тогда можно увидеть недозволенное. Не было примет негодных – если Астрид не могла применить что-либо в жизни, она о таком увлеченно рассказывала. Хельга благодушно посмеивалась над подругой, но кое-что запомнила. Так переняла она привычку мореходов не верить в худо, не говорить и не думать о нем. Вспоминая сгинувших сородичей, корабельщики всегда толковали о них, как о живых. Ушедшим за волны считался только тот, кого доподлинно видели мертвым или с чьего исчезновения прошло так много лет, что обычный человек столько прожить не может. А иначе – живой, и все с ним хорошо! Без этой полезной привычки Хельга, имея брата-хрониста и мужа-стражника, давно бы сошла с ума от вечной тревоги и переживаний. Все считают, что хесса Къоль холодная, смелая, сдержанная, а она просто всегда боялась накликать плохое.

Гудрун ушла плакать на кухню. Герду без всякой уверенности в успехе попытались прогнать спать, но, конечно же, не преуспели, и она так и осталась сидеть, съежившись в углу дивана. Оле, покусывая ус, смотрел в окно. Вестри шкурой распластался у камина, положил голову на пол и тоскливо следил за хозяевами. Он не понимал, что происходит. Все в сборе, все дома. Только Ларса нет. Нет младшего брата…

– Ларс в детстве никогда не плакал от боли. От обиды, несправедливости ревел, а от боли и страха никогда. И сейчас тоже. Считает, что стыдно. И не врет. Просто смотрит прямо перед собой и молчит. Всегда так было, даже до того, как стал хронистом. Иногда ведь можно сказать, чтобы безо лжи, но и не всю правду…

– Хельга, – строго произнес Сван, не оборачиваясь от окна.

– Я спокойна, Оле, я очень спокойна.

«Да, капитан, не хватало тебе сейчас только трех истеричных баб на руках».

– Надо выяснить, кто написал донос. Тогда поймем, в чем обвиняют Ларса и как его выручить.

– Если обвиняют именем короля, – Оле наконец оторвался от пейзажа за окном, – то звучать все должно очень серьезно, а на деле – чушь овечья. Ларс на многое способен, но на измену государству – нет.

– Думаешь, чушь? – Хельга благодарно взглянула на мужа.

– Знаю. Мне Ларс тоже не чужой. Все ж таки с десяти лет с ним знаком. На саночках не катал, но нос вытирать приходилось. И сдачи давать я его учил. И за что Ларс в детстве дрался в кровь, знаю. Твой брат в принципе не способен на предательство. Воспитали, фунс побери! Ну, так кому выгодно? Вернее, под кого копают?

– Или под весь клан в целом, или под Ларса лично.

– Или кто-то замыслил таким образом подобраться к тебе.

– Маловероятно. Так же, как вред клану. Проступок одного не порочит весь род. Но кому же мог помешать сам Ларс?

– Хм… – Оле задумчиво погладил подбородок. – В последнее время он пару раз ошивался на Пятке. Но хронисту в воровской квартал ходить не возбраняется, вроде как даже положено – тоже часть города. Да и тщеславнее тамошних обитателей еще поискать. Каждый снурок мнит, что его имя должно сохраниться в веках. А если чего того… Подснежники доносы королю не пишут, у них свои методы.

– Надо искать свидетелей, спрашивать людей.

– С утречка по домам пройдемся… А это кто ж?

Стук в дверь в это время суток никогда не предвещает ничего хорошего, а сейчас он прозвучал откровенно зловеще.

– Какого… – пробормотал Оле Сван и, сделав Хельге понятный ей знак, отправился открывать.

Вернулся он вместе с метельщиком Кори.

– Я свидетель! – тут же заявил ночной гость.

Хельга и Оле быстро переглянулись. Нет, ничего такого, чтобы немедленно бежать и хватать некоего злодея, свершившего страшное преступление, в словах и облике метельщика не было.

– Кори, все свидетельства и признания – в Палате Истины, официально, под протокол.

– Так я и под протокол скажу: все честно было, и Ларс этого охламона не убивал. Тот вообще не явился. Если его кто другой прикончил, так и поделом, нечего к честным девицам лезть, но хронист наш тут ни при чем!

– Кори, постой, о ком ты? Какой охламон?

– Да этот, Герда, как бишь его? Ларса ведь из-за дуэли загребли? Ишь, из самой столицы приехать не поленились!