‑ Жениться на вас? Разве… это возможно?! Вы же… моя мачеха…

Слово с трудом сорвалось с непослушных губ, и Беатрис покачала головой.

‑ Нет, – мягко возразила она. ‑ Я стала бы вашей мачехой, если бы Малкольм вас признал. Но этот трус… Он отказался от вашей матери и от такого сына, глупец! Этот человек никогда не умел любить своих детей по‑настоящему. Вас он бросил, а моих сыновей испортил вседозволенностью. О, мои бедные мальчики… Но я вам не родственница ни по крови, ни по браку! Вы получили титул принца Дорвенна, это правда, но даже сейчас формально не являетесь сыном Малкольма! И к нашему браку решительно нет никаких препятствий. О да, будет страшный скандал! Но самые громкие крикуны прикусят языки, когда на одну чашу весов ляжет разорение Дорвенанта, а на другую ‑ его процветание… К тому же короли на то и короли, чтобы их нельзя было судить по меркам обычных людей.

‑ Но зачем вам этот брак? Неужели вы настолько хотите остаться королевой? Сохранить трон любой ценой? ‑ вырвалось у Аластора прежде, чем он успел спохватиться, что с дамами так не разговаривают. ‑ Ваше величество… Беатрис… – поспешно добавил он, пытаясь загладить невольную грубость и с ужасом понимая, что так стало еще хуже.

Да что такого в этой женщине, что рядом с ней он чувствует себя совершенно неотесанным провинциалом?! И еще глупым мальчишкой, чья кровь вот‑вот разорвет жилы, потому что ее гонит бешено стучащее сердце.

Но королева, к его безмерному удивлению, и не подумала рассердиться.

‑ Трон разоренного Дорвенанта, – вздохнула она. ‑ Истерзанного сначала войной, потом демонами, а в промежутке ‑ собственными лордами… Нет, ваше величество, мне не нужен этот трон. Мне нужны мои живые счастливые дочери.

‑ Дочери? ‑ беспомощно переспросил Аластор, не в силах понять, о чем она говорит. То есть как раз понятно, о чем ‑ любая мать хочет лучшего для своих дочерей, но ведь принцессам ничего не грозит? Или грозит?.. Почему они могут стать несчастными или даже умереть? А может быть, королева просто повредилась рассудком, не перенеся потери сыновей?

‑ Мои дочери не принадлежат к благородному роду Дорвеннов, – уронила Беатрис так просто, что Аластор не сразу понял, о чем она.

Не принадлежат к роду? То есть она сознается в таком… таком… Это просто не может быть правдой! И неправдой тоже не может ‑ зачем ей возводить на себя такую страшную клевету?! Она ведь могла бы ничего ему не говорить, так зачем же?!

‑ У вас такое чудесно выразительное лицо, ваше величество, – слабо улыбнулась королева. ‑ Что ж, я отвечу, хоть вы и не спросили… Моему ныне покойному супругу случалось называть меня гадиной и шлюхой, но никогда ‑ дурой. Зачем скрывать то, что и без того ведомо слишком многим? О моих девочках известно лорду Аранвену, и он милосердно и предусмотрительно берег мою тайну много лет, но не допустит, чтобы на трон Дорвенанта села одна из них. О, конечно же, он прав, да я и не стремлюсь к этому! О них знает лорд Бастельеро ‑ а ради Дорвенанта он способен на что угодно. Так что вы все равно узнали бы мою тайну ‑ и навсегда уверились, что не можете мне доверять, а я не хочу этого, понимаете?

Аластор кивнул, с ужасом ощущая, как у него все сильнее горят щеки, и как жар разливается ниже, на шею. Шлюхой и гадиной? Называть так собственную жену, мать своих же сыновей? Да ведь это… это все равно, что Всеблагую оскорбить! И самого себя тоже!

‑ Почему вы… – начал он нерешительно и умолк, поняв, что ни за что не сможет задать вопрос, застрявший в горле тяжелым гадким комком.

‑ Изменила его величеству Малкольму? ‑ уточнила королева, и Аластор кивнул, стыдясь самого себя.

Беатрис со вздохом покачала головой.

‑ Я не знаю, чего вы от меня ждете, – тихо уронила она в тревожную густую тишину комнаты. ‑ Раскаяния? Объяснения, что мне хотелось хоть ненадолго почувствовать себя не гарантом договора, не кошелем, в котором не переводится итлийское золото ‑ а просто… просто Беатрис? Нежной Беатрис, желанной Беатрис, если уж стать любимой мне не удалось? Или позорного рассказа, что его величество приходил ко мне только до рождения наших сыновей и лишь в те дни, которые ему указывал придворный медик? И даже тогда в темноте нашей спальни он приказывал мне молчать и называл меня Джанет? Что после рождения Кристиана он ни разу не притронулся ко мне как к супруге, а у итлийцев горячая кровь? Что отказывал мне даже в уважении? Нет, мой прекрасный и юный король. Я не скажу ничего из этого. Кроме одного: я люблю моих дочерей, и до тех пор, пока я остаюсь королевой, никто не посмеет сказать, что они не Дорвенны. Иначе моих девочек в лучшем случае ждет судьба непризнанных бастардов неизвестного отца, а они не виноваты в моих грехах! А в худшем… ‑ Она осеклась, и ее смуглое лицо залила страшная мучительная бледность. ‑ Нет… ‑ прошептала королева. ‑ Я не допущу. Я просто не могу этого допустить!

‑ Допустить чего? ‑ выдохнул Аластор.

‑ Их смерти, – почти беззвучно отозвалась Беатрис. ‑ Если вы женитесь на Лоренце Пьячченца, мне с дочерьми останется только бежать в Итлию и на коленях умолять отца принять нас, беспомощных и опозоренных. Потому что Пьячченца не станут делить ваше наследство с моими девочками и убьют их вместе со мной. Это будет болезнь или несчастный случай, вы никогда ничего даже не узнаете! Но даже если нет… если я останусь вдовствующей королевой, а они законными принцессами, нам придется всю жизнь провести в ужасе перед разоблачением. Достаточно кому‑то из лордов потребовать нового ритуала подтверждения крови, и мои дочери… О, ваше величество! Просто представьте на миг, что вашу мать никто не взял бы замуж? Что никто не помог бы ей, брошенной Малкольмом, избежать позора?! Какая судьба ждала бы ее и вас? Участь отверженных… Непризнанный бастард ‑ это страшные слова в Дорвенанте…

«Страшные, – молча согласился Аластор. ‑ И она права, если бы не лорд Себастьян, который воспитал меня родным сыном, а матушку уважал и чтил… Разве я не пойму отчаяние женщины, которая молит меня о милосердии даже не к ней, к ее детям… Девочки не виноваты, что их отец был подонком, а мать… однажды ошиблась. Точно так же, как и моя. Клянусь, теперь, когда я понимаю, что за человек был Малкольм, никогда не поставлю ей этого в вину!»

Беатрис смотрела на него с надеждой, и прозрачные капли слез дрожали в уголках ее глаз, прекрасных, как у юной девушки. Самая красивая женщина Дорвенанта просила его о помощи… Пережившая столько горя, отверженная тем же человеком, что использовал матушку и бросил самого Аластора… Она молчала, больше не в силах просить, но ей и не нужно было! Аластор уже открыл рот, чтобы ответить, утешить, пообещать, что все будет так, как она предложила…

‑ Матушка! Матушка! ‑ раздался звонкий детский голос, почему‑то раздвоившийся, и следом послышался топот, который Аластор сразу вспомнил и опознал.

Вот именно так носится пара девчонок в нарядных туфельках!

‑ Матушка! ‑ завопили девочки, влетая в комнату, а Аластор увидел лицо Беатрис.

Растерянное, испуганное, словно обнажившее вдруг ее душу.

‑ Bambini… ‑ прошептала она. ‑ Кто вас пустил сюда? У меня важный разговор, мои дорогие!

Два маленьких пушечных ядра, одетых в траурные платья, но не черные, а темно‑фиолетовые, врезались в нее с двух сторон и застыли. Увидев незнакомца, девчонки лет семи, худенькие и невысокие, разом спрятали мордашки в рукава матери, так что Аластор увидел только толстые черные косы, краешки смуглых щек и маленькие ушки.

‑ Мои извинения! ‑ попыталась улыбнуться Беатрис, разом утратив пугающее Аластора великолепие, но вдруг став невероятно милой в материнском смущении. ‑ Алиенора, Береника, вы позорите меня перед гостем! Простите, ваше величество…

‑ Вам незачем извиняться! ‑ выпалил Аластор. ‑ Я все равно должен был познакомиться со своими…

Сестрами? По отцу ‑ да, несомненно! Но если он станет мужем их матери, как объяснить девочкам, что он им и брат, и отчим? Или не отчим, а просто брат?! Ох, голова идет кругом!