Грегор почти мечтательно подумал, как вернется домой, снимет ненавистный мундир и отправит его в фамильный гардероб, где не одну сотню лет пылятся костюмы прошлых лордов и леди его семьи. А потом переоденется в привычный камзол и уедет в Академию! И пусть там вот-вот начнутся вакации, и адепты разъедутся по домам, но это даже к лучшему. Наверняка без детей Академия станет куда более замечательным местом!
Он взбежал по ступеням парадной лестницы дворца, уже предвкушая прекрасные праздники Солнцестояния: никаких визитов, только книги, карты, одинокие конные прогулки за город, горячее вино по вечерам, ну и учебные планы, так уж и быть! Стремительно прошел знакомыми коридорами, сдержанно раскланиваясь в ответ на почтительные приветствия встречных, подождал, пока мажордом объявит в широко распахнутые двери, что прибыл его светлость, мэтр-командор и так далее… И ступил на сияющий паркет бальной залы, освещенной сотнями магических огней и простых свечей.
Только сознание того, что на него сейчас устремлено множество взглядов, не позволило Грегору скривиться в отвращении. Повсюду золото, фарфор и зеркала, вазоны с огромными букетами и цветочные венки, висящие на всем, способном их выдержать. Бесконечные гирлянды из шелковых лент с поучительными надписями… Сверкающий хрусталь огромной люстры посередине потолка и вокруг нее двенадцать светильников поменьше — аллегорическое изображение солнца и круга созвездий… А еще буйство красок в нарядах и драгоценностях, смесь ароматов женских и мужских духов, пирожных, вина, курительных трав и благовоний… Смех, разговоры, восклицания, и над всем этим звуки оркестра, наигрывающего мелодию, которую Грегор определил как плод непристойной внебрачной любви военного марша с развеселой итлийской паэраной.
Голова мигом разболелась, и он даже подумал, не отпроситься ли сразу после торжественной части, сославшись на нездоровье, но Малкольм, к которому Грегор подошел, повинуясь этикету, только глянул и, радушно улыбаясь, показал внушительный кулак, скрытый от чужих взглядов.
— Я же терплю, — шепнул его величество, милостиво подавая другую руку, и Грегор, склонившись, почтительно поцеловал золотой перстень с огромным темным рубином — коронную драгоценность Дорвеннов. — Потом вместе напьемся.
Место рядом с ним на троне пустовало, и спросить, где Беатрис, было совершенно невозможно! Выпрямившись, Грегор, не поворачиваясь спиной, сделал шаг назад, как предписано этикетом, и замер возле трона, склонив голову. Оркестр плеснул восторженным воплем литавров, гомон в зале замер…
— Ее величество Беатрис, королева Дорвенанта! — провозгласил церемониймейстер, и наступившую тишину разбил звонкий четкий стук каблучков.
Цок-цок! Цок-цок! Ему совершенно по-мальчишески захотелось вдруг поднять голову — и плевать на этикет! Малкольм пренебрежет, а мнение двора — да кого оно волнует, если можно увидеть Беатрис на несколько мгновений раньше! Он не видел ее десять лет! Не считать же несколько редких, почти случайных встреч, когда он приезжал к королю с докладом, и иногда в дворцовых коридорах мелькала ее далекая тень, почти призрак…
Цок-цок! Цок-цок! И, немного позади и чуть потише, перестук туфелек фрейлин, который он различал болезненно обострившимся слухом. Цок-цок! Сердце отозвалось, забившись в унисон этому стуку восторженно и ошалело, а потом вдруг застучало ровнее, и когда рядом проплыл золотистый кружевной шлейф ее платья, Грегор только вдохнул глубже и быстрее, а потом сразу успокоился.
Все. Она рядом. Вот сейчас он ее увидит. И окончательно поймет, что случившееся с ними было не напрасно, что стоило всего: и этих десяти лет глупой рыцарственной верности, и разлуки, и мучительных злых ночей в армейской палатке, когда он еще не умел справляться с собой и комкал в сведенных судорогой пальцах подаренный ему на прощанье платок, не зная, чего больше хочет, благословить или проклясть свою сумасшедшую безнадежную страсть…
Цокот каблучков замер, на смену ему пришло тонкое сладкое благоухание, поймавшее Грегора, как паутина ловит неосторожную муху, спеленавшее горячим томным восторгом… Она так и не сменила духи! Потом прошелестело расправляемое платье, а он все ждал, не поднимая глаз, и, наконец, услышал бархатный, чуть низковатый для женщины голос, который чуть ли не каждую ночь слышал во сне. Первые пять лет уж точно…
— Приветствую вас, лорд Бастельеро, мэтр-командор главнокомандующий, наш герой и спаситель.
Он снова шагнул вперед, зная, что это правильно, и опять поклонился, но теперь, — Баргот дери этикет! — когда он на глазах у всех поцеловал перстень короля, а не его руку, коснуться губами смуглых нежных пальцев было совершенно немыслимо! Он не может в первую же встречу снова бросить на Беатрис даже тень подозрения!
— Счастлив служить моей королеве, — услышал он собственный бесстрастный голос и снова поцеловал холодную вишневую плоть рубина, теперь уже небольшого и заключенного в изящную золотую оправу.
Обручальное кольцо. То самое… Предпочтенное ее высочеством фамильному сапфиру Бастельеро — и кто же ее за это осудит? Но она надела его свадебный подарок! Те самые рубины, о которых завистливо и ядовито шептался весь двор, густыми каплями огня сверкали на изящном запястье, оттеняя матовую смуглость кожи и мерцающее золото роскошной парчи, из которой был сшит ее наряд.
Грегор выпрямился, стиснул зубы, слушая ликующие вопли оркестра за спиной. Встретил прямой и спокойный взгляд блестящих темно-карих глаз. Тонкую улыбку едва приподнятыми уголками алых губ. Смоляные завитки на висках — единственную дерзость в гладкой высокой прическе, венчающей ее головку более торжественно, чем ажурная золотая корона — то ли знак власти, то ли изысканное украшение. Без короны она все равно осталась бы самой собой, Беатрис, Алой Розой Итлии… И да, гарнитур она надела весь, не только браслет. Серьги в крошечных изящных мочках. И ожерелье, живое пламя, отзывающееся огонькам свечей, струящееся по камням от одного к другому. Лишь там, где между ключиц горел самый крупный камень, алый блеск уходил в мрачную багровость, скрывая маленькую тайну королевы и влюбленного в нее некроманта. «Диадемы не хватает, — бесстрастно отметил Грегор, — но ее с короной не наденешь».
Словно во сне он ступил на указанное церемониймейстером место по левую руку короля, и праздник начался. Бесконечные перечисления его заслуг, благодарность их величеств и их высочеств — Криспин, светловолосый и долговязый, с восторженными голубыми глазами, похож на отца как две капли воды! — потом поздравления от Ордена… Грегор с некоторым содроганием ожидал, что их может привезти Волански, но, хвала Семерым, Совет Гильдий прислал с этой почетной миссией магистра Кристофа, и седой боевик благодарил его с подкупающей искренностью, у него даже слезы мелькнули в уголках глаз, а Грегору стало томительно неловко. Сколько алых магов, воспитанников Кристофа, он не уберег?
Церемониймейстер прокричал очередную хвалебную оду, и Грегор, повинуясь тихой подсказке из-за спины, преклонил колено перед королем, надевшим ему что-то на шею. Встал и снова вернулся на место, почти равнодушно глянув на это тяжелое, блескучее, раздражающее. Высший орден Дорвенанта — Золотой Лев первой степени. И Грегор — второй в роду Бастельеро, удостоенный этой награды. Сто пятьдесят лет назад его прадед Маркус получил Золотого Льва за остановленную чуму… Что ж, он бы гордился своим потомком, наверное?
Тяжелый золотой диск с эмалевым гербом Дорвенанта — золотой лев на алом поле, увенчанный короной, и лавровые ветви по бокам — висел на шее Грегора, и широкая атласная лента, тоже гербовых цветов и шитая золотом, блестела до рези в глазах. Грегор старался не смотреть на нее, но взгляд тянулся вниз, потому что орден казался чужеродным, мешал, его хотелось снять и убрать подальше, постараться забыть, что цена победы — кровь, столько крови, что она могла бы залить этот пышно убранный зал и перекатываться в нем волнами.
А еще гарь пороховых разрядов, пепел сгоревших дотла тел, дурманно-сладковатая мерзостная гниль — неизменный признак поля боя, как ни старайся убрать и похоронить погибших, и другая гниль — гангренозная, потому что целителей все равно не хватает, они в первую очередь лечат офицеров, а потом у них кончается резерв, и солдатам остается надеяться на мази, продаваемые маркитантками. Потом они приходят к палаткам полевых лекарей, не магов, а так… бывших цирюльников или коновалов, и те хмуро глядят на распухшие и потемневшие конечности, достают скальпели, пилы и кривые иглы, велят выпить карвейна, если достанешь, и зажать зубами толстый кожаный ремень, уже изжеванный теми, кто пришел раньше…
