– Ну что, как обычно? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал бодро. – Я за дровами? А потом поставим палатку. Лу, ты будешь готовить?

– М‑м‑м, признаться, не вижу особой необходимости, – отозвался тот. – Великодушный синьор, у которого мы гостили, собрал нам в дорогу столько еды, что хватит и на сегодня, и на обратный…

И почему‑то осёкся.

– Действительно, очень великодушно с его стороны, – прозвенел голос Айлин. – Если я расскажу в Академии, что встретила аккару, и он меня не убил, а снабдил пирожками… боюсь, прослыву невозможной лгуньей.

Она помолчала и добавила:

– Да и вообще об этой встрече стоит помалкивать. Будет плохой благодарностью, если о мастере Витольсе узнают в Ордене.

– Согласен, – буркнул Аластор. – Хоть он и нечисть, но попорядочнее многих людей.

«И уж точно приятнее Бастельеро, например, – язвительно подсказал внутренний голос. – Или того менялы, что пытался тебя ограбить. Или лорда, у которого собственные крестьяне боятся попросить помощи. Или тех, кто так легко осудил тебя на смерть, словно фигуру для игры в арлезийские башни. Миг – и она слетит с доски, освобождая нужную клетку и больше не мешая другим фигурам. Ну и кто здесь истинная нечисть?»

Чтобы отвлечься от гадостных мыслей, Аластор спешился и принялся рассёдлывать Искру. Луна и Белла с Донной терпеливо ожидали своей очереди, итлиец тоже спрыгнул на землю, Айлин же медлила, оставаясь в седле и подставив лицо лёгкому вечернему ветерку, хотя только что жаловалась на холод. Аластор протянул руку, Айлин опёрлась на неё – и её пальцы показались ему ледяными.

– Да ты и вправду замёрзла! – охнул Аластор. – Лу, собери пока хворост, а я сейчас! Лошади подождут немного!

– Ничего страшного! – запротестовала Айлин. – Пустяки, я прекрасно себя чувствую! Сейчас поем, искупаюсь…

– В холодном ручье? – мрачно поинтересовался Аластор. – Айлин… Ты уверена, что это благоразумно?

– Я совершенно уверена, что хочу искупаться! – отрезала подруга. – Ничего, поставлю купол, будет теплее. А Лу сварит шамьет. Правда, Лу?

– Счастлив услужить прекрасной грандсиньорине! – весело отозвался итлиец. – Непременно сварю! С корицей, да?

– И… мёда, пожалуй, – уточнила Айлин. – Хочется сладкого!

Аластор снова нахмурился: она же не любит шамьет с мёдом. Впрочем, что он прицепился к таким пустякам? Захотеть сладкого – это уж точно не странность! Он быстро расседлал лошадей и привязал их на краю поляны, чтобы остыли. Напоит потом, с этим следует подождать. Заодно и почистить надо будет.

Лучано тем временем выпустил Перлюрена, и зверёк принялся шнырять по поляне, обнюхивая кусты и землю. Он забавно шевелил носом, то поднимаясь на задние лапы, то снова бегая на четырёх, и Айлин хихикнула, глядя, как енот деловито хватает веточку и тянет её в груду уже собранного Лучано хвороста.

– Смотри, Лу, он у тебя учится, – сказала она так беззаботно, что у Аластора почти полегчало на душе.

Ну не может ничего очень уж плохого случиться с девушкой, которая так весело смеётся над проделками енота.

– Удивительно смышлёный зверь, – согласился итлиец прямо‑таки с отеческой гордостью. – Ещё немного, и я попробую научить его варить шамьет. Эй, не так быстро! – спохватился он, отнимая у воодушевлённого Перлюрена свою сумку. – Зубы можно поточить на чём‑нибудь другом! Синьор Собака, окажите любезность…

Пушок подошёл и аккуратно взял енота зубами за загривок. Перлюрен повис у него в пасти, что‑то попискивая, а пёс немного подождал, поставил его на землю у себя между лапами и придавил сверху огромной головой, так что енот замер, почти скрывшись под белым мехом.

– Премного благодарен, синьор Собака! – сообщил Лучано, уже хлопоча над костром. – Какая жалость, что у вас не такие ловкие лапы, как у Перлюрена. Уверен, вы бы освоили любую науку гораздо проще! М‑м‑м, это же ягодный пирог! А ещё свиные отбивные и пирожки! Айлин, как ты думаешь, можно ли просить Семерых благословить… не совсем живого трактирщика? Или за этим лучше обратиться к Страннику? Я слышал, что он не смотрит ни на знатность, ни на богатство… Может, и такая мелочь, как привычка пить кровь, его не смутит, м?

Он болтал ещё что‑то, и тревога, смутной пеленой накрывшая Аластора, стала постепенно отступать. Прямо сейчас ничего плохого не случилось, верно? Айлин, правда, бледновата и жмётся к костру, но Аластор на её месте вообще с ума сходил бы! И всё‑таки подруга держится с потрясающей выдержкой, вон, улыбается шуткам Лу, гладит Перлюрена, которого ей, подумав, так же за шкирку притащил Пушок.

А это неуловимое напряжение, похожее на отзвук тронутой струны, что на миг повисло между Айлин и Лучано, Аластору наверняка почудилось. Какие у них могут быть общие тайны?

Айлин достала свою тетрадь в переплёте из тёмной кожи и принялась что‑то писать в ней карандашом, иногда в задумчивости покусывая его деревянный кончик. Её лицо в отблесках костра светилось такой чистой и ясной нежностью, что Аластор мучительно устыдился своих подозрений. Ну что она может от него скрывать?

Он присел у костра на снятое седло и протянул к огню руки. Что, если завтра всё пойдёт не так, как было задумано? Да, они почти добрались до Разлома, но… Что, если ритуал потребует больше крови, чем рассчитывает Айлин? Его всё равно придётся завершить. И, возможно, сегодня – последний вечер в жизни Аластора. Ведь может такое быть? Очень даже просто! Конечно, Айлин его не обманывает, но она адептка, а не полный орденский маг. Умная, талантливая, знающая – и всё‑таки адептка! А в таком деле, как в бою или на дуэли, нельзя ни в чём быть уверенным до конца. Значит, нужно на всякий случай позаботиться о своих земных делах, благо их не так уж много.

– Айлин, – решился он. – Можно попросить у тебя один листок? И карандаш, когда он не будет нужен.

– Да, конечно! – Подруга подняла склонённую голову, посмотрела на него, а потом аккуратно выдернула один листочек и протянула Аластору вместе с карандашом. – Я закончу потом, всё равно мне ещё долго сидеть. Никак не могу понять это заклятие, что подарил дон Раэн… Оно жутко интересное, хочется разгадать его сегодня, пока…

И она снова осеклась.

«Пока у меня ещё есть магия», – услышал не сказанное Аластор, и у него опять потянуло внутри мучительной виной.

– Пока у меня есть на это время, – бодро закончила Айлин и снова уткнулась в тетрадь, водя по странице пальцем.

Аластор пристроил на колени флягу, положил на её твёрдый плоский бок бумагу и принялся выводить неровные строчки, тщательно обдумывая каждое слово:

«Дорогие батюшка и матушка, – написал он. – Если это письмо попало в Ваши руки, значит, я не смогу вернуться, чтобы ещё раз подтвердить всю любовь и уважение, которые к Вам питаю. Надеюсь, мои спутники расскажут, при каких обстоятельствах прервалась моя жизнь, и обстоятельства эти будут таковы, что Вам не придётся меня стыдиться. Милая матушка, прошу Вас верить, что я всегда был Вашим любящим сыном и останусь им даже в Садах Претёмной. Умоляю Вас не грустить слишком сильно и долго, поберечь Ваше драгоценное здоровье и помнить, что разлука в этой жизни лишь предваряет новую встречу в следующей, как учит нас Претемнейшая Госпожа. Дорогой батюшка…»

Он остановился, подбирая выражения и чувствуя, как болезненная тоска теснится в груди, словно самое страшное уже случилось, или вот‑вот случится. Да что это с ним такое?! Стыдно, младший лорд Вальдерон! Будьте достойны своих предков, которые шли на смерть ради блага семьи или короны так же, как и жили, с честью!

«Вас я прошу верить, что в моей жизни не было ни одного дня, когда я не питал бы к Вам глубочайшую любовь и почтение, как и полагается сыну такого отца».

Аластор перечитал последнюю фразу и поморщился: об этом он уже писал в самом начале, и любые слова звучат так сухо, так невыразительно и скудно! Но как вообще можно выразить словами всё, что теснится в душе, просясь на бумагу? Ах, ну почему он так редко говорил родителям, что любит их? А теперь приходится писать какие‑то глупости, больше похожие на учтивую отписку о невозможности приехать с визитом! Он закусил карандаш в точности, как это делала Айлин, устыдился и продолжил: