«Наконец-то, наконец-то хоть кто-то наказал этих зажравшихся ублюдков!» — кричала у эшафота, восславляя Запретный Сад и своих правителей, провожла на тот свет воров ликующая толпа горожан.

В городе началась охота, все инквизиторы и послушники были согнаны из окрестностей и выгнаны на улицы. Вместе с ними, в честь победы и Воскресения того, кого люд до сих пор не видел, дабы сгладить потрясения, были выгнаны сотни бочек лучших из имевшихся в запасах Цветов вин. «Пейте и празднуйте Воскресение, пейте и празднуйте!» — кричали глашатаи, напиваясь и примером своим показывая людям, что не стоит бояться стражи, и тем более, защищающую и раздававшую вино инквизицию.

За одну ночь, пьяные жители, те, кто работал на торговцев, покупал у торговцев, доплачивал торговцам… охмелев, развязав свои языки, и, естественно, за доплаты, начали рассказывать многое, то, что обычно не рассказывали. Захвативших подпольную власть над улицами в Саду бандитов, начали загонять как собак. Всё, весь город, от канализационных стоков до ручья и стен, был перекрыт патрулями и стражей. Любой мог въехать, но чтобы выйти, предстояло свершить невозможное. Контрабанда в Запретном саду, связь с теми, кто ей занимался, всего за один день, вековая индустрия превратилась в смертельную лотерею. Где уличенные в грехе, воровстве и даже убийстве, могли вытянуть счастливый билет на каторгу (вместо казни), но лишь при том условии, что сдадут кого-то, более крупного и мерзкого, чем они сами. Охота на убийц, на темных магов и колдунов, на культы и снабжавших их товаром нечестных работорговцев, началась. Одни пили, ликовали, танцевали и трахались, а другие, забившись в углы, закапываясь в грязь и собственные деньги, искали способ выжить.

Одинокий торговец, едва вернувшийся из чертогов морских правителей, не сразу смог узнать родной дом. Стража на въезде улыбалась и радушно приглашала войти, а за вратами, выстроившись в огромную очередь, была совершенно другая, злая, до зубов вооруженная и прикрытая магами… не стража, а инквизиция. Инквизиторы лютовали, досматривали, проверяли, арестовывали бродяг и изымали все предметы, происхождения которых не могли объяснить их хозяева. Огромное число торговцев, странствующих путников и личностей сомнительного происхождения ошивалось у врат, выглядывало из мрака подворотен, рассчитывая найти лазейку во всё увеличивающейся и увеличивающейся толпе воинов святого престола. Той ночью многие оказались заперты в Саду, кто-то остался ночевать прямо на улице, под звездами, в очереди, состоявшей из желавших покинуть город. Кто-то развернулся, направился к кабакам и тавернам, дабы вместе с другими праздновать Воскресение. Единицы горожан, самые быстрые, скрытно передвигающиеся по грязным узким подворотням, оставались трезвыми, взведенными и… как никогда напуганными, боящимися высунуться из мрака. Вернувшемуся торговцу, казалось, Запретный сад готовится не к празднику, а к восстанию внутри города. «Потому-то многие и бегут» — не владея информацией, глядя на напуганных коллег по цеху, застрявших в очереди, думал торговец.

Молодой Верблюда, знавший здешние места как свои два копыта, с легкостью, даже по пьяным улицам, смог добраться до нужного ему места. Небом уже во всю правила луна, ярко сияли звезды, трудягам из рабочих кварталов уже давно было пора спать, но музыка, танцы и веселье, казалось, только-только начинаются. Молодой торговец поправляет сумку, дернув спиной, встряхивает ее, заставляя содержимое звенеть. Обычно место у входа в трактир всегда полнилось опасными взглядами и любопытными ушами, но не сегодня. Пристальным взглядом Верблюда пробегается по округе, ищет типичных представителей касты Воров и подворышей. Никого, даже вышибалы и защитники кабака не вышли сегодня на работу.

— Вместо Грома? — Спрашивает торговец у мужчины в рясе, капюшоне и белой маске без лица. Типичный послушник, выглядел безоружным и хилым. Будущий инквизитор кивнул, учтиво подняв руку, открыл гостю дверь. Верблюда нервно сглотнул. В рукаве послушника засветилось крепление для ношения спрятанного выдвижного лезвия. Послушники не носят подобное, и скорее всего, данный индивид лишь исполняет роль слабой беззащитной овечки. Под личиной которой скрылся некто поопаснее волка из детских сказок.

«Лишь бы он и вправду был инквизитором» — собравшись с мыслями Верблюда входит. Сегодня этот торговец был готов распрощаться с множеством из своих вещей, включая кошелек, ведь истинное сокровище, как казалось ему, было скрыто в стеклянной бутылке, спрятанной в дырявом сапоге, отнять который постесняется даже нищий.

Испуганно, словно объясняя цель своего визита, Верблюда оборачивается:

— Семья ждет. — Говорит он инквизитору, и тот, чутка подумав, сверля его непонимающим взглядом, кивнул.

Город, обычно спокойный, приветливый и мирный, что вечно опасался гнева Цветов, сегодня был сам не свой. Все пили и молились, целовались и молились, обменивались тумаками, затем извинениями, после чего вновь молились. Все, икаждый задумался о чувствах другого и праведности своих поступков. Город сошел с ума, всеобщее помешательство превратило распутных ушастых дев в женщин, ищущих с кем строить семью, а дебоширов и пьяниц… в молчунов, двумя руками держащихся за религиозную символику. «Все внезапно уверовали, и без помощи инквизиции здесь точно не обошлось!» — думал Верблюда, что, привыкнув к матерной речи, лексикону речных торговцев, плотников, извозчиков и простых работяг, внезапно словно попал куда-то не туда.

— Что за… — На полу, у барной стойки, сидел бедолага без двух ног, с шевроном имперской армии на плече. В одной руке нищего была кружка с напитком, во второй, пустая тарелка для подношений, жертвы. Каждый подходящий к хозяину таверны за новой порцией еды или выпивки, жертвовал либо выпивку, либо кидал в тарелку по одному медному. На бедолагу, которого в прошлом никогда бы не пустили в подобное заведение, все косились как на некое чудо, или же, преграду, не уплатив которой пройти мимо никто не осмеливался. Все, включая самых бедных и богатых, платили жертву, и при виде этого, подозревая худшее, сам торговец поступил так же. Набожность, вежливость, улыбки горожан, под которыми, крылся животный страх пугали торговца. Инстинкт стада, Верблюда поддался ему и поступил как все.

— Спасибо, добрый человече… Матвеем всё видит, всех запомнит, всем и за всё заплатит. — Произнес с благодарностью калека, подколов неверующего в Бога и императора торговца. «Ага, как же, заплатит…» — покачав головой, торговец глядит туда, где его уже ждали братья. Таверна переполнена, день Воскресения, новый праздник, или же издевка, превратили кабак в прибежище и ночлежку. Люди пили и спали где только можно. В углах, на полу, на ступеньках. «Это место, и вправду стало соответствовать своему названию…»

Трактир «Пик-пикова нора».

Созданный строго по заветам божьим инструмент, разогнал гул переполненного людьми зала. Гитара, инструмент непокорный и капризный в руках даже самых умелых менестрелей, мелодией, приятной, и в то же время пугающе провокационной, разлетелась по залу.

"Кто же он, наш повелитель,

мирски’х защитник ли снов?

Иль демон, он, соблазнитель,

создатель незримых оков."

Заняв самый дальний столик, пряча лица и знатные одеяния, разговор о роботе вели четверо представителей племени Верблюда.

— Тяжелые настали времена. — Подпирая кулаком голову, говорит самый пьяный, уставший торговец, к которому только-только присоединился последний из вечно опаздывающих, молодых родственников и коллег по цеху.

— Да-а-а-а, тяжелые. — Запрокинув разом и осушив полную, литровую кружку медовухи, облизнув протянутую морду длинным языком, говорит второй. Звучная отрыжка, легкий смешок, безобидные шутки, и вот, торговцы вновь возвращаются к обсуждению насущных вопросов. — Пташки с севера несут противоречивые вести. Говорят Горлеон начал войну, и тут же её проиграл, разбит в пух и прах, потерял Речную крепость и отступил, прося о мире. Если всё так, и мир наступит, возможно, скоро вновь начнётся торговля.