— Это ведь наш ребенок, Бель, просто будь собой. О ее здоровье и обучении будут заботиться всю ее жизнь, а наш долг просто подарить ей счастье. — мой муж укачивал младенца, говоря это. — Пусть твоя мать и была излишне консервативна и строга с тобой, но неужели ты совсем забыла любовь отца, что тратил на тебя каждую свободную минуту?

От того он и жил в извечной злости со стороны своей жены… Все же, краткий миг сомнения закончился благодаря заботе и внимательности моего мужа, а поездка на юг дала мне понять, что уж в моей любви к собственному чаду не должно быть контроля со стороны прочих. Эрцгерцогиня стала для меня дурным примером в плане выражения любви к детям.

— Мама точно не была хорошим человеком, и уж тем более по отношению к вам, но это не значит, что мамой она перестала от этого быть. Если вам грустно, то просто поплачьте.

— Прекрати уже так со мной говорить. Раз уж пришел как брат, то и будь им.

— Аннабель… — рука Кристиана так неловко коснулась моего плеча, но я тут же нырнула в объятья, в которых не была больше 25-ти лет и просто расплакалась, впиваясь пальцами в пиджак брата.

— Я так зла на нее!

— Знаю.

— Она все испортила! Все мое детство!

— Да…

— Она не разрешала моим брату и сестре любить меня, потому что сама не любила!

— Мне жаль.

— Почему я? Я просто хотела, чтобы она меня тоже любила, прям как папа. Ну почему она не могла, почему, брат?..

В комнате не было часов, да я и не хотела бы знать, сколько времени потратила на слезы. Мы с братом сидели у пьедестала, оперившись на него спиной, когда он достал сигареты и протянул одну мне. Так странно было видеть в отражении окна себя, курящую дорогой табак, сидя у гроба на постеленном камзоле в роскошном траурном платье, несуразно украшенном драгоценностями, и брата, что не проронил ни слезы.

— Сестра не пришла проститься. Интересно, она когда-нибудь считала меня за сестру, когда это не было выгодно дня нее?

— Не знаю, мы мало общаемся. Когда тебя забрали во дворец, мать стала строже к ней, думаю, тогда-то она и изменилась.

— Эта женщина не могла оставить и ее в покое.

— Она подавляла зятя всеми силами, превозносила сестру, хоть и разрушила ее. Дети сестры… Прости, не хочу говорить об этом.

— Понимаю, без того грустно.

Было холодно, так что я придвинулась к нему чуть ближе. Смотря на свои туфли, я видела свои маленькие ножки в сапогах для верховой езды, слыша за спиной голос Дориана и Кристиана, спорящих о мелочах, а мою макушку припекало солнце. Светлые летние дни, когда я забывала о маме и сестре, когда брат еще мог проводить со мной время под предлогом приезда будущего императора.

Тогда все действительно было хорошо.

— Мне жаль, что я не мог противостоять матери, Анна. Даже после твоего отъезда, я писал письма, но их сжигали, а меня били, так что в какой-то момент я просто сдался.

— Ничего. Правда.

— Нет, — он взял мою ладонь в свою, — я десятки лет жертвовал деньги в храм, монастырь, больницы, только бы загладить вину перед империей, правительницу которой я не смог защитить, но никак не мог заставить себя извиниться перед тобой. Если бы я мог изменить прошлое, то отдал бы за это все, Аннабель. Прости меня, сестра, я виноват.

Его лицо было совсем не грустным. Кристиан жил с этими мыслями столько лет, что они уже не вызывали в нем ничего, что поколебало бы его. Мама любила его, но не уделяла время, сосредоточившись на наследнице. Как ему жилось после моего отъезда? Плакал ли он, когда сжигались его неотправленные мне письма?

— Во многих моих детских воспоминаниях ты рядом с мои мужем, когда я улыбаюсь и люблю эту жизнь, — я положила вторую руку на наши сцепленные ладони, — помню ваш с ним смех, как папа вас хвалил, как ты впервые обогнал меня на своем новом коне. Я буду очень рада передать эти счастливые воспоминания Аделин, а она передаст их дальше, другим императрицам. Хочу, чтобы о нашем счастье помнили.

— Думаешь, это интересно будет слушать твоим внукам?

Не за чем рассказывать вслух, брат, просто я не смогу выжечь из памяти эти солнечные моменты.

Я куталась в одеяло уже почти заснув, но все еще оставаясь в сознании, когда почувствовала рядом с собой шевеление, но не испугалась. Знакомый запах меня успокоил. Запах хлопковых простыней, согретых теплом тела и горячей воды с ромашковым настоем для мягкости кожи, запах спокойствия и уверенности. Мою руку перекинула нежная ладонь на крепкую грудь, тело обняли, а мои глаза открылись в освещенной свечами комнате.

— У меня нет больше сил.

— Надо еще немного постараться, родная, — я лежала на его груди не видя лица, лишь касаясь пальцами его ладони, обводя линии.

— Сколько еще? Почему все еще недостаточно?

— Ты же обещала позаботиться о детях, тем более сейчас, когда Эмили беременна.

— У меня даже здесь нет выбора?..

Мне дороги дети и мне страшно их оставлять, но жизнь продолжала играть со мной злые шутки. Я все чаще ощущала себя маленьким беспомощным комком, который свободно можно пинать и бросать. Хотелось сдаться.

— Я обещаю, что осталось недолго, моя Бель.

— Пожалуйста, не уходи, — я молила, сцепив наши пальцы и уткнувшись носом в его тело. Не отпущу больше.

— Я останусь до утра с тобой. Отдохни.

Сквозь беспокойный сон меня не покидало ощущение его присутствие. Рука на моей талии, в волосах, звук дыхания и тепло. Мое тело нервно дергалось и сознание постоянно вырывалось из дремы, но муж обнимал меня крепче, гладил, шептал нежные слова.

Утро было одиноким и серым. С горечью вспоминался момент, когда моему мужу пророчили смерть, но он мерк перед днем прощания. Прошло 3 месяца с начала болезни: нарастающая усталость, боли, и бессонница сменились мукой от невозможности есть, сидеть и потерей крови от периодических кровотечений из желудка. Незабытые слова врача побудили меня сдаться и заказать яд, способный упокоить Дориана. Всю ночь мы лежали в мокрой от его пота кровати, смотрели на тяжелое грозное небо в окно и прощались. Словно все, что окружало меня, неведомой силой тянуло вниз, словно вот-вот все разобьётся с дребезгом.

— Нет, — Дориан остановил мою руку, протянувшую ему два бутылька, — ты должна остаться, моя Бель.

— Не смогу. Я не смогу это вынести.

— Мне жаль просить тебя, мои страх и жадность хотят утянуть тебя с собой, но кто-то должен позаботиться о детях. Не хочу отправлять сына на поле боя в таком возрасте… Я помню себя, оставшегося без обоих родителей за один сезон, Бель, так как мне желать такого для них?

После этих слов я уже была мертва. Даже не плакала, а может и не дышала вовсе.

— Оденься красиво, хочу полюбоваться на тебя в последний раз.

Я вызвала детей и лекаря, оделась в самый роскошный из моих траурных нарядов и вернулась к мужу, который ожидал своего спокойного от яда конца в окружении детей. Так серо и мрачно было в этой спальне, мне так хотелось сбежать. Не увижу его, значит и не умер он вовсе.

— 502-ой год от благословения Богини Морин, 3-его месяца, 22-ого дня, в 6 часов 3 минуты скончался император Халькопирит Дориан де Рутил.

Но после этой фразы все же дворец, люди, империя — все рухнуло. Раскололось, потрескалось, загудело и заскрежетало, но выстояло, а значит придется жить дальше.

И мир погас. Весь мой мир. Наивно я верила, что смогу его зажечь вновь, найти хоть что-то, за что смогу уцепиться, но все было иначе.

Я нашла спрятанный бутылек в потайной выдвижной полке прикроватного стола. Он блестел в руке. Должно ли наличие яда в руке пугать? Готовность принять его будет считаться проступком, за который меня отправят обратно в форме Анима? Совершила ли я достаточно в жизни полезных для империи действий, чтобы быть прощенной за самоубийство?

— Ваше Величество, вы проснулись? — голос Ракель за дверью звучал глухо.

Я сжала пальцы, пряча флакон. Еще немного. Попытаюсь последний раз.