«И никогда отраженью не слиться с лицом!..» И никогда отраженью не слиться с лицом! И никогда не прорвать эту пленку нервической ткани! Шапку об землю! И к зеркалу задом! И дело с концом. Все мы товарищи здесь, потому что к земле вертикальны. Кружкой меня обнесут круговой, или тост вспыхнет Кавказом, осыплется звездами в море, но никогда не коснуться гортанного слова, ни звезд, не дотянуться рукой до кавказских предгорий! К Белому разве Андрею, когда помирал в кривоколенных своих переулках Арбата, горный придвинулся кряж, возле губ разверзся Дарьял, дрогнул под пальцами глетчер двойной Арарата… Осень 1969 «О, как печаль себялюбива!..» О, как печаль себялюбива! Все с зеркальцем не расстается – вот-вот сама с собой сольется, вот-вот рассеется – и солнце изовьется в лице колеблемом залива. О, как пустынными глазами, подернутыми тенью влаги, она глядит в себя – и замер в ней мир возлюбленный с людьми и голосами. Деревья, музыка и флаги! В печали праздничной, в печали, трепещущей и многоцветной, вся наша прожитая тщетно воскреснет жизнь! Октябрь 1971 И правда… А мы вчерашние земли… наши дни на земле тень. Книга Иова И правда, мы вчерашние Земли! Тысячелетнею свирелью переливаются и весны, что пришли, и солнц худые новоселья. И правда, наши дни поселены в домах теней и привидений, где солнца прожитые глянцево-черны на тараканьих спинах воскресений. И видно, правда, храмом паука поименовано жилище, где опыт и наука – горсть песка, летящая в котел с кипящей пищей! Но паутина смерти так тонка, о, как тонка и серебриста, как пар над жертвою, как перья-облака, как белый плащ евангелиста! Клубится и летит, и вьется за спиной, и, разворачиваясь свитком, о прошлой жизни плачет, об одной, с ее убогим преизбытком. Март – апрель 1972 Ангел зимы Ангел зимы Анделу заиндевелу с деревянным стуком крыл, встать нахохлену на крыше, невеселу посреди духовного пробела в ожиданьи, чтобы час его пробил. Аггелу, что неуклюже на крыло, как на костыль, опершись, окаменел от стужи, – аггелу и свет, и север вчуже, снежная невыносима пыль. Ангелу белее снега, крепче кристаллического льда, город-призрак явлен, город-небыль, город-сон клубящегося неба – образ мира после Страшного суда. 1971 «Сребристых сумерек река, тускнея, гаснет…»
Сребристых сумерек река, тускнея, гаснет, Негаданного света не сберечь. Но если ночь нам предстоит и если речь зайдет о смерти – нет ее прекрасней, чем в городе, что нас переживет, где времени застопорился ход в казенной жизни – в ожиданьи казни. Был послан Бог. Был создан город синий во искупление земного бытия. Сребристых сумерек сквозящая струя – о, здесь история охрипнет и простынет! Окно раскрыто не в Европу – там тепло – в сад ледяной, где скорбь мертва и зло, и снежный смерч застыл посередине. Ноябрь 1970 Земной град Наши пыльные зернышки града – не зерно почерневших равнин, Град земной и казенный, и я – гражданин, среди прочих почти что угадан. Среди прочих под землю сводим совершенным путем крысолова… Темный шорох потока людского тайным голосом станет моим. Град земной. Не земной – подземельный! На нездешних горит высотах та Италия тайная в белых цветах, голубая комета в готическом небе Гаммельна. Я зажмурюсь – во тьме промелькнут стадо скал и зеленое море – вечный луг Иокима дель Фьоре, дни молитв и дельфинов, хрустальные капли минут… Как текут по щекам они длинно, словно скорость в окне умерла. Похоронное поле стекла как черно и пустынно! Так черно и пустынно, что я и лица моего не узнаю – то ли пятнышко белое около краю, огонек ли метнулся – прошила игла световая черный сумрак движенья и небытия. Апрель 1972 Остров Голодай Народ ослышался. Прохладный Холидей стал мерзлым Голодаем – Декабристов. Вот кладбище Смоленское. Так близко его кресты сквозь скрещенных ветвей… Похоже, я смотрю не с берега другого реки Смоленки, и погост – еще не сей пустырь, но есть пустынный мост, откуда смотришь вниз на отраженья звезд от неба черного, пустого. Там кладбище Смоленское. Смола с мольбою перемешанного мрака, что загустел во времени, однако еще и нынче плоть его тепла. Похоже, и в земле дыханье сохраняет свое животное тепло, и тот сырой туман, каким заволокло стекло истории, пустынное стекло, – он и студит, и согревает. Октябрь – ноябрь 1971 |
