«Где сердцу есть место? где сердцу-моллюску…» Где сердцу есть место? где сердцу-моллюску есть место, к чему прилепиться? Вот каменный парусник грузно кренится, восходит волна по гранитному спуску. Вот запах гниющего в гавани флота – и сердце прижалось ко дну пакетбота. В двустворчатой близости неба и моря, облитых живым перламутром, где остров жемчужный над ежеминутным лиением света, сгоранием, горем? Где брезжит клочок неколеблемой тверди – хотя б на секунду забвение смерти? Март 1972 «Блаженна рассеянность в бывшем саду…»
Блаженна рассеянность в бывшем саду, и слабая память блаженна… Оно и прекрасно, что все постепенно исходит как пар изо рта – и те, кого ждал я, – их больше не жду, и те, кого помню, – они сокровенны, как скрыт механизм крепостного моста под скользкой брусчаткой, под именем Бренны. И мост не подымется больше, и мест, какие казались людьми, здесь больше не встречу… И душу возьми, о сад одинокий мой, крест. Когда бы собрание просто дерев, неловкие груды камней – все было бы легче, и небо светлей – а не отворившийся зев, где туч не усмотришь, не то чтобы звезд или Елисейских полей. Осень 1971 О, сад В архитектурной муке длится сад, подобно недостроенному зданью. Еще не застит свод прозрачного сиянья, еще не люстры листьями звенят, но всех небес хрустальные подвески уже меняют цвет, когда сместится взгляд, – то жжет рубин, то теплится гранат, то холод-изумруд, то черный лед – агат. Все брызги, искры или всплески. А водоем, откуда все пришло, лежит бесцветно и неощутимо между колонн-стволов, как зеркало, что дымом сжигаемой листвы заволокло… И назначенье светлых лоджий парка еще темно. Здесь времени назло не храму ли расти до неба, чтоб легло на душу облегченье, и крыло, небесной ласточки напрягшаяся арка, земли коснулась тенью – и лица? Едва ли церковь… Или же дворца здесь вечный остов? память о барокко? Но слишком низко пали облака, тяжел орнамент веток, и тоска непросвещенная, запавшая глубоко в невидящем пруду, в стекле его зрачка. Скорее, сад – холодный дом Творца, оставленный расти пустым и неуютным, чтобы в существовании минутном ты не забыл, что жизни нет конца. Сентябрь 1972 «Кто знает, какой из ничтожных забот…» Кто знает, какой из ничтожных забот, какой из хозяйственных нужд обязан духовностью взгляд? Посмотришь, твой спутник, казалось бы, чужд обыденной жизни, касаясь, как сад, ветвями до нежных высот. Посмотришь: лицо его оживлено извилистым деревом мысли его, и внутренне листья дрожат – не путник в троллейбусе, но существо, рожденное в доме дриад, глядит на дома и деревья – в окно, скользящие плоско назад. Посмотришь: глаза его там, на стекле, наполнены скорбью текут почти без причины, почти… Не спрашивай, что опечалило? – труд напрасный… А спросишь, прости, когда промолчит он в ответ. В томленьи попутчика, в муке пути причины возвышенной нет, как дереву слова на этой земле, как мысли, что вьется движенью вослед, нет силы возвысить униженный бред, ни дольней дорогой брести. Май 1972 «Прекрасен лоб, когда обезображен…» Прекрасен лоб, когда обезображен крылоподобной складкой от мысли горестной, но сладкой, сплетающейся с пасмурным пейзажем. Душа захвачена любовной этой схваткой природы мысли с этой мыслящей природой, чей поцелуй тысячеротый сквозит болотной лихорадкой. Я спрашиваю – ежели развяжем печальный узел, будет ли свободой то состояние с любовью и работой, где самый воздух грустью не окрашен? Я спрашиваю – если бы украдкой не посмотреть в окно, хотя бы с неохотой, – как был бы вид внезапной смерти страшен! Не синяя гряда небесных башен, но тело, сотрясаемое рвотой, но мысль, источенная чернью и чахоткой. Апрел – май 1972 «Есть пешехода с тенью состязанье…» Есть пешехода с тенью состязанье – то за спиной она, то вырвется вперед. Петляющей дороги поворот и теплой пыли осязанье. Так теплится любовь между двоих: один – лишь тень, лишь тень у ног другого. Смешался с пылью полдня полевого, в траве пылающей затих. Но медленно к закату наклонится полурасплавленное солнце у виска. Как темная прохладная река, тень, удлиняясь, шевелится. Она течет за дальние холмы, коснувшись горизонта легким краем. И мы уже друг друга не узнаем, неразделимы с наступленьем тьмы. Май 1971 |
