Виктор Кривулин Стихи. 1964–1984 © В. Б. Кривулин (наследники), 2023 © О. Б. Кушлина, М. Я. Шейнкер, составление, комментарии, 2023 © Н. А. Теплов, оформление обложки, 2023 © Издательство Ивана Лимбаха, 2023 * * * О себе писать стыдно, и тем не менее я всю сознательную жизнь этим занимаюсь, избрав медитативную элегию в качестве преимущественного жанра, может быть, потому, что в других разновидностях словесной деятельности «я» пишущего не так существенно. Если же перейти на язык анкет и Плутарха, то получится, что я родился в июле 1944 года где-то в районе Краснодона, прославленного Фадеевым, с которым мой отец, тогдашний военный комендант этого местечка, был знаком по роду службы, содействуя сбору материалов для будущего романа «Молодая гвардия». С 1947 года и по сю пору, с незначительными перерывами на Москву, Париж и Крым, живу в Ленинграде, который нынче можно снова именовать Санкт-Петербургом. Поступил на итальянское отделение филфака с единственной целью: прочесть «Божественную комедию» на языке оригинала. Цель эта до сих пор не достигнута… Как бы то ни было, закончил я уже русское отделение (дипломная работа по Иннокентию Анненскому). Стихи пишу, сколько себя помню, но серьезно относиться к ним стал только после 1970 года, когда за чтением Баратынского (Боратынского?) посетило меня, если так можно выразиться, формообразующее озарение – и я как бы обрел магическое дыхательное знание собственной, уникальной интонации, неповторимой, как отпечатки пальцев. Ощущая свою принадлежность к так называемой новой ленинградской поэтической школе (Бродский, Стратановский, Шварц, Миронов, Охапкин), с общим для ее авторов балансированием на грани иронии и пафоса, абсурда и спиритуального воспарения, сюрреализма и ампира, смею утверждать, что во многом и отличаюсь от упомянутых авторов. Не стану скрывать, что испытал известное влияние московских концептуалистов (Пригов, Рубинштейн) – впрочем, не столько литературное, сколько человеческое. Пишу – квантами, объединяя тексты в небольшие сборнички (нечто среднее между стихотворным циклом и поэмой), которые, в свою очередь, самопроизвольно сливаются в более обширный текст, организованный скорее по законам архитектурной и музыкальной композиции, нежели по собственно литературным правилам. Первая такая книга – «Воскресные облака» – вышла в самиздате в 1972 году, последняя – «У окна» – в 1992 году. За двадцать лет поэтическая манера, естественно, претерпела существенные изменения, но менее всего изменилась интонация. 1993 I. Воскресные облака «Кто видел ангелов – тот светится и сам…» Кто видел ангелов – тот светится и сам, Хотя и светом отраженным. Кто с ними говорил – пчела завороженно К его прилепится устам… Октябрь 1971 Облако воскресения Воскресение Посмотришь: день настолько тих, что впору усомниться – да существуешь ли? не призрак ли? На лица воскресный сон сошел, и в сонме их узнаешь ли свое, когда клубится толпа, как дым, – не время ли проститься с подпольем помыслов своих? Не время ли принять из красных рук глоток и отдыха и дыма? Тем и за труд мне платят нелюбимый, что тих воскресный день, что облачен досуг, что ветром жизнь над городом гонима, как будто вымершим – настолько нелюдимо собрание каналов и разлук… 1971 «Где ты идешь – не движется ничто…»
Где ты идешь – не движется ничто, но камень шага намертво привязан к моим ногам. С евангельским рассказом не воскресают. Слово-решето не держит влаги. Плеск переполняет ущербины гранита, где больная плывет в сомнамбулическом авто история. Где Ты идешь – застыл цитатой ночи, взятой вне контекста, непросвещенный камень места, но прошлого моста шатается настил над пропастью. Сквозь решето просеян, мучнистый снег висит над воскресеньем. Я просыпаюсь. Не хватает сил из пелены испепеленных лет ладони выпростать наружу. Маршрут на службу огибает лужу, где зыблем темный силуэт классического зданья. Учрежденье лежит на мостовой, прикидываясь тенью. Но тень отбросившего нет на свете человека. Ты прошел из ночи в ночь. Февраль 1974 Городская прогулка Да хрящ иной… Е. Боратынский Песок, скрипящий на зубах. Частицы черной пыли. Свеженаваленный асфальт горяч, как чернозем. Дымящееся поле. Первый гром. Сей жирный пласт земли – возможность изобилья. Да будет хрящ иной! По улицам вдвоем, где шел ремонт, мы целый день бродили. Да будет хрящ иной. И я спросил: Где тот посев, где сеятель холщевый? И у тобой затеянной дубровы взойти хватило ль сил? Повсюду шел ремонт. Жестокого покрова лишенная земля – и таинства могил – кой-где уродливо и ржаво проступала, как пятна крови сквозь бинты… И он ответил, что могильныя плиты совсем не тяжело откинуть покрывало, совсем не тяжело восстать из немоты: кто был зерном – тому и слова мало. Кто был зерном, кто семенем – тому да хрящ иной и вправду плодоносен, и жизнь его продлят стволы прямые сосен, и брошенное некогда во тьму взойдет из тьмы, и с легкостью отбросим постель из слякоти – последнюю тюрьму. Да, Боратынский, ты живешь. Твоя стезя, иная слову, иглами шевелит. Но мне-то лечь в асфальт, что над землею стелют! Не в землю, но туда, где умереть нельзя, чтобы воскреснуть. Шел ремонт. Расплавленной смолою тянуло отовсюду… Май 1972 Демон Да, я пишу, побуждаем демоном черных суббот с именем демоса: пот грязной рукой утираем, тряпкой промасленной, краем окровавленных свобод. Как не похож на пчелиный наш опечаленный труд! Перемещение груд щебня, бумаги и глины – творчества без сердцевины всеоплетающий спрут. Сосредоточенно строя соты своей пустоты, чьи восьмигранные рты залиты черной смолою, меда ли солнце густое ищешь попробовать ты? Но обретаешь работы химию – привкус чернил. Вина, которые пил, смешаны с ядом субботы… Бледных предместий болоты, Господи! как я любил за нарывающий хаос под кожурою земли, за электричку вдали, что побрела, спотыкаясь… Да! – я кричу, задыхаюсь вслед ей. Но годы прошли. Там, на закате, строенья льются медовой рекой… Жало трубы заводской солнце разрезало тенью. – Желтая тень воскресенья да не воскреснет с тобой! Март 1973 |
