Другой рукой я сжимаю горлышко пустого бокала, когда Джонатан издает низкий раздраженный рык и внезапно задирает мое платье так, что оно оказывается вокруг талии. Я делаю полшага в сторону левой ногой, давая его руке достаточно места, чтобы встать между моих бедер. Закрываю глаза и оцениваю его размер, то, как его большая ладонь, кажется, полностью накрывает меня. Тыльной стороной ладони он трется об меня, вызывая множество покалываний в тот самый момент, когда его средний палец погружается внутрь меня. Я задерживаю дыхание и жду, но он входит только до первой костяшки, затем снова вынимает его. Замираю от разочарования, а он мрачно усмехается мне в волосы, шепча, какая я нетерпеливая, неблагодарная, жадная.

Я питаюсь его словами, потому что изголодалась по ним. Никто и никогда не говорил со мной так, не называл меня любимицей и маленькой девочкой, не смел разговаривать со мной именно так, как я хочу. Джонатан знает, как мне это нравится, даже без того, чтобы я прямо сказала ему об этом. Он наблюдателен. Находиться под его наблюдением немного нервирует и в то же время волнует. В прошлых отношениях я никогда не могла быть по-настоящему честной, никогда не называла желаемых вещей, опасаясь, что мои партнеры потеряют из виду человека, которым я являюсь за пределами спальни, или, что еще хуже, как Оуэн, открыто высмеют меня за это.

Джонатан понимает, и, более того, его собственные потребности имитируют мои таким совершенно развратным образом.

Его палец снова скользит в меня, и на этот раз я выгибаю спину, пытаясь принять в себя больше. Он входит до второй костяшки, и я на секунду сжимаюсь вокруг него. Он слегка прищелкивает пальцем, задевая новую сладкую точку, которая заставляет меня приподняться на цыпочки.

Из зала доносится смех, и мое желание смешивается со страхом. Не хочу, чтобы меня застали в таком состоянии, и все же, я хочу кончить, пережить этот тревожный момент, когда Джонатан вытаскивает свой палец и, наконец, погружает его обратно в меня до конца.

Не жду и начинаю двигать бедрами, беря дело в свои руки. Я так боюсь, что он будет возбуждать меня, доводить до грани, а потом отступит, как в своем кабинете. Этого не может случиться. Я закричу.

Его рука на моей шее слегка сжимается, но не для того, чтобы перекрыть мне дыхательные пути, а чтобы убедиться, что я понимаю, кто командует.

— Это все, что ты получишь, так что будь хорошей девочкой и кончай.

Его грязных словечек слишком много, это переломный момент оргазма, который пронзает меня с такой силой, что я теряю все из виду.

Смутно осознаю, что его рука прикрывает мой рот, но я слишком захвачена нарастающим и спадающим пиком наслаждения. Это длится и длится. В какой-то момент я сжимаю его палец так сильно, что готова заплакать. Последние содрогания проходят через меня в судорогах, но Джонатан крепко прижимает меня к себе. Он как кирпичная стена.

Первым меня настигает его запах, запах его руки, закрывающей мой рот.

Затем его губы целуют мои волосы, и он медленно убирает руку от моего рта и обхватывает меня за талию. Крепко держа меня, он начинает поправлять мои трусики и платье, снова готовя меня к выходу в свет. Я ненавижу это. Хочу остаться здесь, в посторгазменном блаженстве. Я еще не закончила. Мне этого недостаточно.

Он выхватывает пустой бокал из моей мертвой хватки, ставит его на стойку рядом с нами и спрашивает.

— Ну и как теперь, снова будешь прятаться?

Я хмурюсь.

— Куда ты пойдешь? — продолжает он. — Какое оправдание придумываешь в своей голове?

— Я не понимаю, о чем вы.

— Нет, понимаешь, Эмелия, — ругает он, пронзая меня острым взглядом. — Мы только что обсуждали это. Мы больше не притворяемся.

Я поворачиваюсь к нему лицом, чтобы доказать, что пока не собираюсь убегать.

Он засовывает руки в карманы.

— Пойдем ко мне домой на ночь.

Мой рот открывается, на кончике языка вертится еще одно оправдание.

Идти с ним домой — не очень хорошая идея. Фамильярность, рутина, его дом, мой дом — все это слишком личное и слишком глубокое. Моя единственная надежда пережить это — держаться на мелководье, плавать поближе к берегу и не упускать из виду, кто я. Но знаю, что, если скажу ему «нет» прямо сейчас, это может стать последним толчком. Он сказал, что находится на перепутье, и я не хочу узнать, насколько серьезно он настроен покончить с этим. Что бы это ни было.

— Хорошо.

Он кивает и берет меня за руку, чуть выше локтя.

— В конце коридора есть ванная. Я дам тебе время освежиться, если хочешь, а потом мы заберем твою сумочку.

Глава 26

Эмелия

Я ожидала, что профессор Барклай будет жить в таком же здании, как и Александр: высотка со швейцаром, все удобства под рукой. Это однозначно становится ошибкой с моей стороны. Стараясь не усложнять, я забываю, насколько мы с ним похожи, насколько глубоко совпадают наши увлечения. Он останавливается перед таунхаусом из красного кирпича в федеральном стиле на Парк-стрит напротив Бостонской площади, и я поражаюсь тому кусочку истории, который он называет своим домом.

Вылезаю из машины и стою у подножия крыльца, удивленно глядя вверх.

— Ты восстановил его?

— Да, после того как какой-то идиот чуть не разрушил его, пытаясь превратить в современный лофт.

Я задыхаюсь от ужаса, и в этом нет ни капли сарказма. Это ужасно. Отвратительно. Святотатство!

— Сколько ему лет? — спрашиваю я, хотя у меня есть предположение. — Я знаю, что он начала 1800-х годов.

Мой взгляд блуждает по внешнему виду: первый этаж, который в этих старых зданиях является несущим, сделан из толстого известняка, чтобы поддерживать три этажа из красного кирпича над ним. Сверху таунхаус увенчан мансардной крышей во французском стиле. Каждое окно и входная дверь украшены продуманным симметричным орнаментом, что является обязательным требованием для старой федералистской архитектуры.

— Он был построен в 1810 году, что говорит о многом, если учесть, что Парк-стрит была официально проложена только в 1804 году и первоначально называлась Парк-Плейс.

Удивительно.

— Кто его спроектировал?

— Чарльз Булфинч.

Мои глаза расширяются, и впервые я могу оторвать взгляд от дома, чтобы посмотреть на профессора Барклая. Он стоит чуть в стороне, давая мне возможность полюбоваться домом.

— Он проектировал Капитолий штата Массачусетс.

Он кивает, пытаясь скрыть злорадную улыбку.

— Среди прочих выдающихся зданий. Хочешь экскурсию?

— Да, я хочу экскурсию… — дразняще бормочу себе под нос.

Он прячет усмешку, качая головой, и приглашает меня подняться на крыльцо.

С того момента, как мы входим, становится очевидно, что профессор Барклай уделяет огромное внимание деталям. Никто не хочет жить в доме, построенном в 1810 году, где сохранилась каждая оригинальная пылинка. Оставьте это музеям. Целью профессора было создать искусное сочетание старого и нового, отдавая дань уважения прошлому, и одновременно привести дом в соответствие с современностью, и он с ней справился.

В каждой комнате сохранилась оригинальная столярная отделка, но она была обновлена. В главной гостиной обшитые панелями стены и богато украшенная лепнина в виде короны выкрашены в белый цвет. Оставлен оригинальный камин, обугленные кирпичи которого придают деревенский шарм светлой белой комнате. Удобные кресла окружают журнальный столик из железа и камня, на котором лежат предметы, так и просящиеся в руки: поднос с римскими гравюрами, надежно спрятанный за стеклом, книга о Пикассо, которую любовно носят. В углу комнаты на изящном подиуме возвышается бюст в греческом стиле. Насколько я знаю, это оригинал или ранняя римская копия.

Мы переходим из комнаты в комнату, и с каждым шагом я все больше влюбляюсь в этот дом. Здесь сочетаются предметы антиквариата с новой мебелью и современными произведениями искусства.

Очевидно, что он очень заботится о своем доме. Это, пожалуй, самое далекое от холостяцкой берлоги, что я когда-либо видела, и я говорю ему об этом, как только мы заканчиваем наш обход и возвращаемся на кухню на первом этаже.