В этой сцене нет ничего необычного. Студенты находят места для учебы по всему кампусу, и я никогда не обращаю на это внимания. Мне нужно было отвернуться и сосредоточиться на лекции, которая почти закончена, однако я этого не сделал.

Девушка сидела в одиночестве и ничего не подозревала, поэтому я смог хорошо рассмотреть ее из своего окна.

У нее были блестящие красные губы. Каштановые волосы подстрижены так, что короткие пряди не скрывают изящную линию подбородка. Когда она поворачивается, чтобы взглянуть через плечо, я начинаю рассматривать ее лицо детальнее. Большие карие глаза напоминают кошачьи. Ее нос маленький и торчащий. А полные губы по форме напоминали бантик.

Я смотрел на девушку дольше, чем следует. Она опьяняла, и я сразу понял, что дело не только во внешности. Студентка казалась противоречивой. Она похожа на ребенка с румяными щеками и свежим цветом лица, но все же, когда сильно хмурилась, смотря вдаль и о чем-то размышляя, казалось, что за привлекательными чертами скрывается не такая молодая душа.

Я наблюдал за тем, как она снова пытается сконцентрироваться на учебнике. Прикусывает нижнюю губу и, тяжело вздыхая, опускает ноги со скамейки и уходит.

Это так странно, наблюдать за ее уходом, словно смотрю на финальные титры фильма, который, я надеюсь, продлится еще какое-то время.

Особо не обращаю внимания на студентов в кампусе. Каждый семестр несколько человек обращаются ко мне за советом или консультацией. Конечно, как только оглашаются финальные оценки, запросы на рекомендательные письма льются рекой, однако за эти годы мало кто мне запоминается.

Тем не менее ни один студент до этого не кажется мне настолько любопытным, как эта девушка.

Я с беспокойством думаю, что это наша первая и последняя встреча. Однако проходит несколько недель, и она снова сидит на скамейке около моего окна, читает и ест круассан. На этот раз я не пытаюсь обманывать себя в том, что она меня не интересует. Сдвигаю монитор компьютера всего на несколько дюймов, чтобы он не мешал мне наблюдать за девушкой. На ней темно-зеленое платье, часть волос собрана в пучок. Она доедает круассан, безуспешно проверяет пакет на наличие остатков, а затем возвращается к учебнику.

Вот уже почти год она приходит к этой скамейке. Мне жаль, что я, скорее всего, пропускаю большую часть ее посещений этого места, ведь бываю на территории кампуса всего два раза в неделю. Но ловлю себя на том, что впадаю в отчаяние, когда не вижу ее неделями. Мне по-прежнему о ней ничего не известно. Что за учебник она читает, как она пьет кофе, является ли она студенткой университета… Однако каждый раз, когда я поднимаю глаза и вижу ее, то будто чувствую толчок.

Вопреки здравому смыслу, когда бываю в кампусе, я начинаю ее искать. Ищу ее в кофейнях и столовых залах Дартмута. Я никогда не вижу ее нигде, кроме той скамейки, до сегодняшнего утра, когда во время лекции услышал шум, поднял взгляд и обнаружил ее в аудитории.

Ее зовут Эмелия Мерсье.

Видеть ее там — это вишенка на торте наполненного дерьмом дня.

Моя иллюзия была разрушена. Она не нимфа, не сирена, не мечта. А студентка одного из последних курсов, которая записалась на мои лекции.

Осознание реальности сильно поражает меня. Ее присутствие в моей жизни, каким бы незначительным оно ни было, оказалось важнее, чем я думал. В моей голове она является простым двухмерным персонажем, которого я могу поместить в любой сценарий, любую сцену. В тяжелый день мне хватает только одного взгляда на нее, чтобы настроение поднялось. Честно говоря, я уже близок к тому, чтобы чувства к ней стали глубже. Или же это не чувства. Надежда, влюбленность.

После занятий я возвращаюсь в Бостон на поезде и размышляю, стоит ли мне заказать штору для окна в моем кабинете в Дартмуте, чтобы закрыть вид на внутренний двор. В этот момент слышу мелодию телефона.

Моя мать звонит мне чаще, чем я ей, и я постоянно говорю себе, что нужно изменить это, но в результате этого не происходит.

Мама всегда начинает говорить быстро, будто знает, что мне дорога каждая минута.

— Ох, отлично, ты ответил. Обещаю, это не займет у тебя много времени, — так она начинает разговор.

— Все хорошо. Я еду в Бостон из Ганновера на поезде.

— Поезд? — ее голос звучит оскорбленно. — Почему не на своей машине? Или еще лучше, чтобы тебя вез водитель? У твоего отца потрясающий водитель, мы всегда пользуемся его услугами, когда едем на восточное побережье. Я могу позвонить его секретарше и попросить ее отправить тебе всю информацию.

— Все хорошо. Я ничего не имею против поезда.

— Я практически чувствую, как запах мочи обжигает мои ноздри во время нашего разговора, — усмехается она.

— Как мило.

— Ладно, хорошо, у меня нет никаких важных новостей, чтобы обсудить их с тобой, — мама вздыхает. — Просто в моем календаре была пометка «позвонить Джонатану», и вот я выполняю свои обязанности, как хорошая мать, коей и являюсь.

Я улыбаюсь и качаю головой.

Люсиль Барклай совсем не такая, какой ее видят окружающие. Посторонние люди могут сказать, что она сурова и холодна, но, честно говоря, моя мать чертовски умна, неистово преданна и одна из самых саркастичных и забавных людей, каких я знаю. Она научила меня готовить идеальный мартини в двенадцать лет: «Джонатан, нужно встряхивать, а не перемешивать. В этом доме мы следуем советам мистера Флеминга».

— Когда ты снова будешь дома? Я хотела бы тебя познакомить кое с кем. Кажется, она может родить много детей.

— Разве тебе недостаточно трех внуков? — я кашляю, чтобы скрыть смех. — Ты становишься жадной.

— Да. Нэнси О’Нил только что родила ребенка и никак не хотела об этом молчать. Ты должен был слышать, как она хвасталась этим в клубе. Недавно даже показала мне фото одного из своих детей, я еле сдержала выражение ужаса. Он похож на гремлина. Клянусь, когда я сказала, что это мило, она могла бы раскусить мою ложь. В любом случае, так как твоя сестра решила остановиться на трех малышах, ты — моя единственная надежда превзойти Нэнси. Я могу прислать тебе фотографию той девушки, если хочешь. Она кажется милой. Может, немного тусклая, но, как я уже сказала раньше, у нее хорошее соотношение бедер и талии, и это то, что важно.

— Меня беспокоит то, что ты, скорее всего, не шутишь.

— Джонатан… Конечно же, я не шучу, — невозмутимо говорит она.

После этого мы оба смеемся, и меня накрывает волна тоски по дому.

— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив и нашел свое место, — добавляет она после молчания.

У меня возникает щемящее чувство в груди от ее искренности, но, как человек, который никогда не зацикливается на настоящих чувствах, я переключаюсь на другую тему.

— Ты будешь довольна, если я скажу, что устал и работаю слишком много? — съязвил я.

— Неужели это так важно? Все то, что ты делаешь?

— Я чувствую, что это так.

— Ты хотя бы оставляешь место для личной жизни? Твоей настоящей жизни? Того, чтобы, возможно, однажды найти девушку?

То место, которое оставалось, я посвятил девушке за окном… Эмелии или идее Эмелии. К сожалению, теперь я знаю, что эта дверь закрыта и опечатана.

Я вздыхаю, ощущая, как тяжесть этого дня ложится на мои плечи. Еще нет и половины второго. В Banks and Barclay я пробуду минимум семь — восемь часов.

— Мне нужно идти.

— Хорошо. Избегание — ключ к успеху. Я слышала, что рецепт счастливой жизни в том, чтобы работать день и ночь, а также любой ценой избегать любой общественной жизни. Ты же не хочешь в восемьдесят лет оглядываться назад и сожалеть, что очередную субботу провел не за рабочим столом.

— Намек понят.

Глава 4

Эмелия

Перед занятием в четверг я прокручиваю в голове наш с профессором Барклаем разговор не меньше пяти раз. Конечно, все было не так плохо, как я об этом думаю. Конечно же, мозг искажает воспоминания и делает их хуже, чем они были в реальности.

Прихожу к выводу, что нужно начать все сначала. На лекции я буду сидеть в одном из первых рядов, поджимать губы, делать важные заметки, не привлекая внимания профессора Барклая. Все, кроме первого пункта. Когда я прихожу на несколько минут раньше, все места уже заняты, и это невероятно абсурдно. Ответственные за регистрацию не стали бы перегружать аудиторию. Они знают, сколько студентов здесь помещаются.