Стюардесса могла бы помочь, но я дохожу до того, что мой мозг начинает саботировать меня. Он работает на три недели вперед, минуя быстрый секс и поверхностное удовольствие от погони, прямо к пресному, неловкому финалу, а потому кажется, что оно того просто не стоит.

В прошлом году я пытался дать отношениям реальный шанс с Мирандой. Нас познакомил Эммет, когда я был в Париже в начале прошлого лета. Она работает в GHV, в отделе по связям с общественностью, и из нашего мира. Воспитанница школы-интерната, наследница Лиги плюща, все поняли, когда мы с ней нашли общий язык. Миранда — это все, что должно делать меня счастливым: умная, красивая, целеустремленная, не слишком навязчивая, не слишком отстраненная. Она знает, как приготовить идеальный французский омлет, и свободно владеет немецким и мандаринским языками. Когда я ей не перезваниваю, она, кажется, не возражает. Никогда не заставляла меня посвящать ей больше времени и не жаловалась на то, что мы никогда не устанавливали четких границ в наших отношениях. Каждый раз, когда мы разговариваем или находим время, чтобы увидеться, это хорошо, интересно, весело.

Она прислала мне письмо сегодня вечером, как и все остальные.

«Полагаю, нам придется отпраздновать это в следующий раз, когда ты будешь в Париже.

Какое замечательное достижение, Джонатан.

XX, Миранда»

Чтение ее слов ничего не дает. Мое сердце стучит в том же ровном ритме, как будто пытаясь подчеркнуть мне, что нет никакого способа заставить себя полюбить кого-то. Ты либо любишь, либо нет.

Я ненавижу, что мои мысли возвращаются к Эмелии.

Понимаю, что она стала чем-то вроде миража. Те реальные воспоминания, которые у меня есть, так долго были испорчены фантазиями, тоской и отчаянием, что не могу доверять себе, когда дело доходит до моих настоящих чувств к ней. Я возвел ее на пьедестал и сделал невозможным для любой другой женщины подняться на него, не из-за какой-то нелепой связи, которая бывает раз в жизни, а потому, что у меня, вероятно, недиагностированная фобия обязательств или что-то в этом роде.

Сначала, много лет назад, я ругал себя за то, что не стал добиваться ее после той ночи, которую мы провели в баре.

Но что, черт возьми, мне было делать? Пытаться завязать отношения со студенткой? Боже, ей только исполнился двадцать один год. Она была молода и не подходила мне во многих отношениях. Но это не значит, что я не фантазировал о ней. Это не значит, что я не допускал мысли о том, что между нами может что-то произойти. Весь оставшийся семестр в Дартмуте я заходил в ARC 521, смотрел на этот деревянный стул и жалел, что на нем не сидит Эмелия. Я искал все, что мог найти о ней в интернете, следил за ее расписанием на семестр, написал не одно письмо на ее университетский электронный адрес, только для того, чтобы в последнюю минуту поумнеть и нажать «Удалить». Снова и снова я поднимал трубку, чтобы позвонить Эммету, спросить его о сестре, но, когда мы разговаривали, никак не мог набраться смелости.

Я представил себе, как прошел бы этот разговор.

«О, Эмелия посещала твой курс в Дартмуте? Была ли она хорошей ученицей?»

И что бы я ответил на это?

«Не знаю, Эммет. Я вел себя с ней как мудак в течение нескольких недель, а потом сделал ей выговор за что-то, что сейчас кажется незначительным, и вынудил бросить мои занятия, а затем просунул руку ей под юбку в туалете бара».

Проигрывая все это в голове, я должен чувствовать себя виноватым и порочным.

Но я не чувствую.

Как бы пафосно это ни звучало, я был одержим. Следил за ее работой в Дартмуте, за дипломным проектом, и в тот день, когда она должна была его представить, прокрался в приемную после того, как все расселись, и толпа заполнила помещение, встал сзади, вне поля ее зрения, и слушал. Ее проект представлял собой концептуальную кампанию экотуризма во Французском квартале, способ привнести в Новый Орлеан чистую энергию и экологичные методы строительства, сохранив при этом квинтэссенцию архитектуры, которой он известен. Она рассказала о проблемах, окружающих город: о том, как инфраструктура, хрупкость и нормативные акты, защищающие историческую застройку, могут затруднить или запретить благоустройство зелеными насаждениями. Кроме того, многие предприятия, пострадавшие в результате недавних наводнений, потратили свои ресурсы на восстановление, чтобы встать на ноги, забыв об экологичности, что, по понятным причинам, является упущенной возможностью.

В ее диссертации предполагалось, что в Новом Орлеане можно восстановить сразу несколько ключевых исторических зданий во Французском квартале, в частности, в районе Бурбон-стрит, и при этом создать первые в городе отели, сертифицированные по стандартам LEED или Green Seal.

Для нее не было предела. Она хотела уменьшить количество автомобильного транспорта и увеличить количество пешеходных улиц, улучшить дренаж, чтобы подготовиться к будущим наводнениям, и установить солнечные батареи на крышах, а также разбить сады под открытым небом.

Несмотря на то что проект был в некотором роде идеалистическим и наивным, факт остается фактом: ее проект был лучшим среди сокурсников. Я бы похвалил ее, вознаградил. Но был достаточно хорошим человеком, чтобы понимать, что больше не могу переступить эту черту с Эмелией. Тем не менее это не мешало мне жалеть о том, что я этого не сделал.

После нашего последнего разговора в кампусе, когда она поклялась мне, что никогда никому не расскажет о том, что произошло между нами, Эмелия больше никогда не возвращалась на скамейку под окном моего кабинета. Какой бы покой и уединение она ни обрела в этом дворе, они исчезли благодаря мне.

Глава 11

Эмелия

Не могу поверить, что я здесь, сижу в «Бэнкс и Барклай» в центре Бостона и нервно постукиваю ногой в ожидании, когда интервьюер выйдет из конференц-зала и назовет мое имя.

Последние два часа они принимают кандидатов одного за другим. Но вот я сижу, уставившись на кофейный столик с разложенным завтраком, к которому ни у кого из нас не хватило духу прикоснуться. Слоеные круассаны и божественные булочки с корицей — все пропадает зря. Какая жалость. Может быть, если мое собеседование пройдет ужасно, я захвачу парочку на выходе и скажу себе, что путешествие сюда из Нью-Йорка не было напрасным.

В начале дня нас было двадцать человек, расположившихся в небольшом холле, выходящем в конференц-зал. Мы являемся кандидатами, прошедшими строгий процесс собеседования, чтобы попасть сюда. Три недели переписки, электронных писем, телефонных интервью и в Zoom, и вот он, последний круг ада.

Сегодня мы либо выйдем отсюда с новой работой, либо вернемся к привычной жизни.

Стараюсь, чтобы эта мысль не угнетала меня.

Потребовалось много мужества, чтобы прийти сюда сегодня. Как только «Бэнкс и Барклай» заключают контракт на реконструкцию поместья в Белл-Хейвен, я заглянула на их вебсайт и обнаружила, как и предполагала, десять новых объявлений о вакансиях, размещенных за одну ночь. Конечно, они набирают людей. Работа такого масштаба требует большой команды. Во главе, скорее всего, будет профессор Барклай или его партнер Кристофер Бэнкс, затем старший менеджер проекта, по крайней мере, два или три младших менеджера проекта, главный архитектор, Бог знает сколько еще архитекторов, инженеров-механиков и электриков, технических дизайнеров, и специалистов по сохранению архитектурного наследия. Вот тут-то я и вступаю в дело.

Но в тот день, когда увидела эти объявления, я не стала подавать заявление. На самом деле сначала я закрыла их сайт, выключила ноутбук и засунула его под подушку.

Потом я продолжила жить дальше, каждый день ходила на ненавистную работу, вторгалась в квартиру лучшей подруги, но меня постоянно преследовали мысли о поместье Белл-Хейвен. Несомненно, будут еще некогда утраченные поместья Вандербильтов, которые нужно восстановить. В этом нет ничего особенного, но, к сожалению, мне не удалось убедить себя.

Если бы за это взялась любая другая фирма, я бы немедленно подала заявку на вакансию. И уже стучала бы в их дверь.