Но работать на профессора Барклая — это не то, о чем я когда-либо думала за миллион лет.

То есть… до тех пор, пока три недели назад…

Я сидела на кровати, чувствуя себя особенно подавленно, когда вспомнила о письме, которое Соня передала мне от мистера Пармера. Оно проделало долгий путь из Шотландии и было сильно потрепано, и вместо того, чтобы открыть его в тот день, когда она принесла его мне, я положила его на прикроватную тумбочку и спрятала под книгой. Я распечатала конверт и осторожно вскрыла, чтобы не порвать ни одной страницы и не повредить конверт.

История мистера Пармера — это история моего детства.

На бумаге я дочь Фредерика Мерсье. Моя мама встретила его, когда училась за границей в Политехническом университете. Сейчас Фредерик возглавляет GHV, элитный конгломерат, который он создал за последние два десятилетия, и занимает девятое место в списке самых богатых людей мира. А тогда Фредерик был просто мужчиной, пережившим развод, отцом двух маленьких мальчиков, Эммета и Александра, и все еще находился в процессе построения своей империи.

Когда я росла, то знала, что Фредерик — мой отец, но никогда не встречалась с ним, никогда даже не видела его или двух моих сводных братьев вживую. Я полагала, что это потому, что они с моей матерью больше не были женаты, думала, что, возможно, они поссорились или произошло что-то настолько драматичное, что они решили больше никогда не находиться в одной комнате. Представляла себе, что мать любит меня так сильно, что не хочет делить меня с ним, а отец жаждет меня видеть, скучает и бесконечно плачет по мне. Воображение было необходимо, потому что в юности мать была молчаливой в этом вопросе. Я знала, что не стоит приставать к ней с расспросами, она никогда не уступит.

Так продолжалось много лет. С возрастом мои дикие фантазии становились все более умеренными и реалистичными, но тихое любопытство так и не было удовлетворено. Только в тринадцать я узнала правду. Может быть, мама решила, что я уже достаточно взрослая, чтобы справиться, а может, я застала ее в самый подходящий момент после того, как она выпила слишком много бокалов вина.

Я подошла к мягкому креслу у камина, в котором она сидела, подобрала край одеяла и устроилась рядом с ней, укутав нас обоих. Она одобрительно хмыкнула и прижалась ко мне, поцеловав в щеку. Сначала мы сидели молча, пока она играла с моими длинными каштановыми волосами, накручивая их на пальцы.

— Расскажи мне об отце, — мягко попросила я ее.

Я ждала, что она отмахнется от меня, как в прошлые разы, но вместо этого она спросила.

— Что ты хотела узнать?

Просто.

— Все.

Она усмехнулась.

— Он высокий и красивый. Когда я видела его в последний раз, в его волосах было немного седины, но это…

— Нет. Нет, — настаивала я. — Только не это.

Я видела фотографии Фредерика. И знала, как он выглядит, чем занимается, кто он такой.

Я хотела знать правду об их отношениях, о том, почему никогда не встречалась с ним.

Я сказала ей об этом, и наступило долгое молчание, единственным звуком в комнате было потрескивание огня. Я чуть не расплакалась, настолько меня переполняли гнев и обида на ситуацию, о которой так мало знала.

Потом она заговорила.

— Он не всегда был жестоким человеком. Он был добрым, особенно когда мы только познакомились, но давление, связанное с развитием его компании, сточило его мягкие черты. Он много путешествовал, а я была предоставлена сама себе. Я хотела работать, вносить свой вклад в развитие мира. В конце концов, у меня были дипломы и образование, мозги. Однако Фредерику эта идея не нравилась. Вообще-то, мы не нуждались в деньгах, но дело было не только в этом — он хотел, чтобы я сосредоточилась на попытках забеременеть. Он был так категоричен в своем желании иметь еще одного ребенка, девочку. Неважно, что он был неотъемлемой частью этого. У нас были не столько проблемы с бесплодием, сколько с расписанием. Фредерик был в разных концах света, его почти не было рядом. Во время поездок он начал накапливать недвижимость, называл их инвестиционными возможностями, но для меня они значили больше. Это была отдушина, способ внести свой вклад. Именно я подтолкнула его к покупке замка Данлани, и он позволил мне переехать сюда, как только понял, насколько я несчастна в парижской квартире. Думаю, так было лучше и для него. Без меня он мог бы сосредоточиться на своей настоящей любви.

— Другая женщина?

— Его компания.

— И тебе здесь понравилось? Тогда?

Она тоскливо улыбнулась.

— Очень. У нас было так много планов, Эмелия. Фредерик прислал из Франции рабочих и ремесленников, чтобы помочь в реставрационных работах, которые я курировала. Это…

— Что?

— Вот так я познакомилась с Жаком. Жак, так его звали. Она посмотрела куда-то поверх моего плеча, вспоминая. Нежная улыбка заиграла на ее губах. — Он пришел с большой бригадой людей — плотниками, каменщиками, кузнецами, но был другим. Молодым подмастерьем, художником. В обеденный перерыв он рисовал под большим дубом за окном кухни, а я наблюдала за ним. Не могла удержаться. Жак был такой красивый и молодой. Проблема… — она снова посмотрела на меня. — В тебе так много от него. — Ее палец провел по моей брови и вниз к скуле. — Красивая, — прошептала она.

Я не совсем понимала, что она пытается мне сказать.

— Как долго вы были вместе?

Она отдернула руку от моего лица и посмотрела на колени. От стыда ее щеки окрасились в ярко-красный цвет.

— Только одно лето. Правда, совсем недолго. Но у меня вырос круглый живот, и Фредерик приехал в гости. Мы впервые увиделись за полгода. К тому времени Жак уже давно уехал.

Я наклонилась вперед и обхватила ее своими тонкими руками, давая ей утешение. Жизнь не так проста, в ней не всегда есть черное или белое, правильное или неправильное, верное или неверное.

Остальное она объяснила быстро, как будто срывала пластырь. К этому моменту известность Фредерика стала гарантией того, что скандал между моей матерью и Жаком будет освещен во всех таблоидах от Эдинбурга до Парижа. Поэтому вместо того, чтобы объявить правду всему миру, он тихо развелся с моей матерью и, чтобы сохранить лицо, заявил на меня права на бумаге, но не в реальной жизни. Для всего мира я далекая дочь Фредерика Мерсье от его второго брака, но на самом деле я дочь молодого художника. После их развода Фредерик оставил моей матери скудную сумму и Данлани. Это был хороший ход с его стороны. Любовь моей матери к этим старым развалинам гарантировала, что мы будем держаться подальше от Парижа, подальше от любопытных глаз и вопросов.

Когда пришло время идти в школу, выбора не было. Я не могла оставаться в Данлани. Ближайшая школа находилась в часе езды, и это была всего лишь сельская дневная школа. Мы остановились на школе-интернате в Йорке (Англия), которая находилась всего в двух часах езды на поезде от Эдинбурга. Она пообещала мне, что я могу ездить домой столько, сколько захочу, и я так и делала. Даже будучи подростком, я охотно ездила домой на поезде по выходным, и мама встречала меня на вокзале, а потом мы за тридцать минут добирались до Данлани. После того как она заболела, и лечение сделало ее слишком слабой, чтобы водить машину, я брала машину, и сама ездила на станцию и обратно. Всю неделю ходила на занятия, а в пятницу, как только заканчивались уроки, спешила обратно в Данлани. Занималась у ее кровати, читала вслух учебники, говорила ей, что собираюсь поступить в американский университет, чтобы получить степень в области сохранения архитектуры. Ведь кто-то должен закончить восстановление Данлани, тебе не кажется?

Дом был в ужасном состоянии.

После развода у матери больше не было денег на завершение реставрационных работ, поэтому она закрыла большую часть дома, сосредоточив свое время и энергию на нескольких отдельных комнатах, которыми пользовалась ежедневно, не обращая внимания на протекающую крышу и разрушающиеся стены. Все стало только хуже, когда мне пришлось уволить мистера Пармера, садовника Данлани и мастера на все руки, чтобы иметь возможность содержать сиделку для матери на полный рабочий день.