Ским не защитит, кхарн не может развернуться быстро.

Все, Ларс Къоль, ложись помирай. Ну уж нет!

Я извернулся, подобрался, и каблуки мои с силой впечатались в выпуклое, как бочка, брюхо упыря.

Благословен будь Оле Сван, душу и жизнь вынимавший из меня на тренировках!

На этом для меня все и закончилось. Двое ребят из ополчения слаженно спешились и наставили на упыря рогатины. Поднялась в санях и размахивала топором бабушка Эдит. Кхарны ревели и мотали головами, наступая на нежить. Вывернул откуда-то отец, который должен был быть далеко, в ядре охоты, и, махнув с седла длинным мечом, одним ударом снес чудищу голову.

Наши после говорили, что вся битва с нежитью заняла от силы минуты три.

Больше возни было потом.

Опытные охотники осматривали труп (ой, допустимо ли это слово?) упыря и многозначительно кивали друг другу. Бабушка Эдит усадила меня в свои сани, осмотрела раненую руку и, убедившись, что на запястье только сорвана кожа, а жилы не пострадали, заставила прижать к ране завернутый в платок ком снега. Деловито обойдя место драки, отыскала и принесла мою перчатку, кожаный раструб разорван в клочья.

Льот Крин, бывалый воин из гарнизона, прижал голову упыря к земле и, коротко размахнувшись, выбил рукоятью кинжала пару клыков. Справились своими силами, но известить храм Багряного Дода и представить доказательства победы над нежитью придется. Да и награда за уничтожение кровососа полагается хорошая, охотникам пригодится.

Подтянулись остальные ловчие. Кто-то сразу поехал обратно к замку, кто-то еще побродил вокруг, больше привыкая к мысли, что охота завершена, чем по необходимости.

Льот приложил голову упыря к туловищу, сноровисто пристроил рядом несколько горючих кристаллов. Отец простер руку над телом.

– Кто бы ни был ты, да пребудет с тобой справедливость Дода.

Нежить и нечисть щадить нельзя. Хоть и бывает она приятна глазу, а на иную, например, на утбурда, выглядящего точь-в-точь как плачущий человеческий младенец, не у всякого рука поднимется, но закон один: встретил хищную тварь – убей. Иначе она убьет тебя. И еще многих. Будет пить кровь, терзать тело, высасывать душу. Безобиден только ниссе-домовой.

Многие считают, что между нечистью и нежитью нет никакой разницы. Люди, часто бывающие в Белом Поле, знают, что это не так. Нечисть, она нечисть и есть, такой в мире завелась, изначально порождение зла. Нежить же – это бывший человек. Можно травить ее и гнать, устраивать ловушки и засады, но, истребив, прояви уважение, похорони дважды погибшего достойно. Да благодари судьбу, что не тебя немилосердная смерть превратила в чудовище.

Погребальный костер вспыхнул сразу, с одной искры, и горел недымно.

Глава 5

В замках обычно едят в строго определенное время. Нет, если по какой-то причине опоздал к столу, голодным не оставят, но, когда приходится изо дня в день готовить на целую орду, а потом еще собирать и мыть посуду, стряпухи стараются организовать этот процесс с точностью, не уступающей смене фаз луны на небе. Оговаривается время не только начала, но и конца трапезы. Сначала откушайте, а потом занимайтесь, чем хотите.

После обеда, прихватив со стола кружки и потихоньку наполняя их уже не барком, народ разбрелся по залу. День выдался необычный. Охота на упыря не была для Къольхейма чем-то из ряда вон выходящим, но поговорить, обсудить все, выплеснуть эмоции, прежде чем вернуться к повседневным делам, хотелось.

Я с кружкой подостывшего барка забрался в уголок. Я не был чужим в Къольхейме, и меня охотно приняли бы в любую беседу, но, чтобы поддерживать ее или хотя бы понимать, о чем толкуют, надо по-настоящему жить в замке, быть в курсе его новостей и переживаний.

Но пребывать в одиночестве долго не пришлось, ко мне подсел Даг.

– Ты чего грустный, братишка? Рука болит? Ничего, скоро пройдет, потерпи. А если шрам останется, так и хорошо, геройству твоему подтверждение.

С рукой все было в порядке. Как только мы вернулись с охоты, мама увела меня в комнату, промыла и перевязала рану. Потом мы просто сидели у огня и разговаривали. Вроде бы ни о чем, о жизни в Къольхейме и Гехте, но на душе было светло, и боль в руке почти утихла.

– Нет, все нормально. Просто думаю, как я сегодня чуть все не испортил. Ведь упырь мог вырваться.

– И что? – высокий, крепкий, по приграничной моде бородатый, Даг казался воплощением спокойствия, надежности, рассудительности. – Вырвался, так загнали бы. Еще и развлечение. Но ты все правильно сделал. И ухоронку приметил, и народ позвал, и отбился. Когда кровосос прорывается, он обязательно кого-нибудь да зацепит.

– В этот раз никто не погиб? А люди с хутора Фьерн? Где они сейчас?

– Все целехоньки. Взаперти у нас тут сидят.

– Почему?

– Так ведь упырь на пустом месте не заводится. Первая его жертва всегда тот, кого он повинным в своей смерти считает. Может, конечно, наш кровосос с караваном шел и винит во всем какого-нибудь купчину, который его с товаром послал. Побывал уже дома, работодателя заел, а на хутор Фьерн случайно вышел. Тогда простите, честные люди, ступайте с миром. Но проверить стоит. Вдруг на хуторе вправду душегубством занимались? Угробили путника, ограбили и выбросили.

– Они хорошо знали погибшего?

– Да поди теперь пойми, кто это был. По одежде разве что опознать. Эти, с Фьерна, говорят, в глаза его не видели. Живым, в смысле. Они там вообще никого не знают и знать не хотят. Сидят, как монета под фундаментом. Даже в Къольхейм не ездят. Сам хутор небольшой, с мышкин сапожок, но хозяйство устроено знатное. Молочные важенки, козы, кабанчики, всяческая птица. Даже растения какие-то обихаживают. Меняют продукты у проезжих купцов на то, что надо.

– Даг, а почему упырь не оставляет следов? Вот волк, например, может пройти по насту, а кхарн провалится, потому что тяжелее. Но упырь ведь много весит.

Даг задумался.

– А фунс его знает! – наконец изрек он многозначительно.

Беседу прервал еще один наш брат, Хаген.

– Даг, Ларс, отец зовет. Всех собирает в церемониальном.

В большинстве замков церемониальный зал – самое просторное, красивое и бесполезное из всех помещений. Слуги, как правило, его терпеть не могут. Какие-либо события здесь происходят от силы раз в полгода, а поддерживать чистоту и порядок приходится постоянно. Наш на моей памяти использовали раз пять, когда братья женились. И еще однажды, совсем давно, когда умер дедушка.

– Что случилось-то? – спросил Даг, когда мы топтались в церемониальном зале, ожидая, пока соберутся все люди клана, присутствующие в замке.

Средний брат развел руками.

– Приехал Эйнунд Родъер, требует разговора с кланом.

– Папаша Торстейна? Так вроде бы сынку все доходчиво разъяснили. Не войну же они нам из-за отказа объявить задумали.

Разговор никто не поддержал. Люди, пришедшие в церемониальный зал, были собраны, сосредоточены. Ни следа того веселья и ухарства, с которым собирались на охоту на упыря. Есть не так много поводов, чтобы кто-то потребовал общего сбора клана, и хороших, радостных, при том неожиданных среди причин тех совсем мало.

Вошел отец и, коротко кивнув собравшимся, уселся в деревянное кресло с высокой резной спинкой. Оно стояло в церемониальном зале со времен основания Къольхейма и называлось «престол». Занимать его имел право только глава клана.

Кровные родичи встали позади престола. Прочие члены клана выстроились вдоль стен. Я и не заметил, как братья аккуратно отодвинули меня назад, к прочим детям. Раннвейг, ухватив за рукав, подтащила к себе поближе. Братья стояли плечом к плечу, словно строй ратников, но хитроумная девчонка отыскала место, откуда нам было видно все.

Внешностью и статью Торстейн Родъер пошел явно не в отца. Вошедший в церемониальный зал человек был роста среднего, телосложения скорее хилого, лицом неприметен. К тому же плешив, а попытка отпустить бороду ни к чему путному не привела. В городе сошел бы за стряпчего или иного чиновника-крючкотвора невысокого ранга. Такому бы степенно, осознавая и демонстрируя свою значимость, шествовать по коридорам ратуши, прижимая локтем папку с бумагами. А Эйнунд Родъер был владельцем замка, и пришел в цитадель соседа, и назвал свое право говорить перед кланом. Он стоял посреди церемониального зала, положив ладонь на эфес шпаги, и зеленые глаза его сверкали гневом, а голос, неожиданно мощный для такого неприметного человечка, звучал гордо и громко: