– Раннвейг! Помоги расстегнуть ремни.

Когда девчонка стянула с нас перевязи с оружием, я неловко – а как иначе, если обе ладони и запястья перевязаны? – поднял сестру на руки, понес. Раннвейг, крайне серьезная от осознания важности момента, с вороной в одной руке и нашими шпагами в другой, шла следом.

Хельга обняла меня, положила голову на плечо.

– Ларс, проследи, чтобы мою косичку не отрезали.

Глава 10

– Не семья, а скорбный лазарет! – Хельга недовольно отложила зеркало, в котором рассматривала свою перевязанную голову, и, потянувшись, поправила мне обшлага. Сам я еще несколько дней буду в буквальном смысле «как без рук». На гитаре долго играть не смогу.

– Не совсем. Твоя дочь здорова, бодра и весела.

Я смотрел в окно, как Раннвейг, радостно смеясь, волочит по земле старый чулок, а Карр, вытянув шею и приподняв крылья, азартно гоняется за добычей.

– Бабушка Эдит говорит, что нужно намазать рану сметаной, а потом дать собаке облизать ее. Так лечились в прежние времена.

– Народные средства. Горячим молоком с маслом тебя бабушка уже поила? И прочими снадобьями, спасающими от простуды. Все-таки долго мы в склепе сидели, намерзлись. Что-то слишком наши персоны этому кровососу приглянулись, никак не отставал…

– Не наши, а твоя. Отказалась выдать Раннвейг замуж, значит, по мнению Торстейна Родъера, просто вынудила его заняться выведением упыря, что и привело к гибели соседа.

– Слышала я, – задумчиво произнесла сестра, – что тещ часто не любят, но чтоб настолько…

– Хельга, что будет с семьей Эйнунда?

– Брат, девицы Родъер устроят свою жизнь и без твоей помощи.

– Я просто…

– Упадут в ноги королю, попросят ренту. Хрольв рыцарь, он не откажет несчастным, только что потерявшим любимого брата. К тому же кружева замка Баг действительно очень хороши и стоят свою цену. Если девочки не дуры и серьезно возьмутся за дело, Родъеры очень скоро поправят свое состояние, а то и разбогатеют. Ведь теперь уже нет пропасти, куда они будут сбрасывать деньги. И которая не позволяла им выйти замуж, оторвать кусок от доходов семьи. Надеюсь, в отношении внуков Эйнунд будет дедом любящим, но разумным.

– Я не о том. Ты собираешься сообщить обо всем случившемся адептам Дода?

– Как главный прознатчик Палаты Истины, я обязана сделать это.

– А не как?

– О-хо-хо! – сестра вытянула вперед руки и ноги и поболтала ими, разминая. – Дод суров, но справедлив. Не так страшен храм, как про него толкуют. Знаешь, брат, после того, как я однажды видела человека в алой рясе в своем доме, у меня пропало всякое желание наблюдать такого еще раз, хотя бы поблизости. А что до того, что каждому должно воздастся по делам его, и Драконы об этом заботятся… Ларс, у Эйнунда за шторой висела петля. Родъер хотел со стыда повеситься. Сам себе обвинитель, судья и палач.

– Значит?

– Раньше надо было думать. Не тащиться самим на погост, а, как только догадались, что натворил Торстейн, призывать адептов, брать Эйнунда под белы руки, официально требовать, чтобы он открыл склеп и сам уничтожил упыря.

Есть вещи, которые не хуже смерти. Даже совершить их вполне в силах человеческих. Просто Хельга так не может.

– Ларс, ты спишь сейчас нормально?

– Да. А вот если бы ты дожала Эйнунда и заставила его показать труп, тогда вряд ли. Хельга, умом я понимаю, что Родъеры, что младший, что старший, натворили много бед и заслуживают наказания. Но заставлять отца убить сына, даже ставшего нежитью…

– Начинаешь понимать родительские чувства, – задумчиво сказала Хельга. – Взрослеешь, братец.

Похоже, в Къольхейме завелось привидение. Только погубленная душа может так выть и причитать, оплакивая свое неудачное посмертие. Но что привидение делает на чердаке кхарни?

– Раннвейг! Что случилось?

– Сковородка! – проныла племянница, размазывая слезы.

– Что «сковородка»?

– Ско-ользкая-я!

Похоже, гадание все же получилось неудачным.

– Да кто тебя фунсу отдаст? Обойдется фунс. Вот ты какая у нас хорошая, красивая, загляденье. Приедешь в Гехт, такого жениха найдешь!

– Не поеду в Гехт!

– Хорошо, не хочешь, не едь… Не поезжай… Тьфу!… Не езди… А почему?

– Мама меня не любит! Она тебя любит!

– Одно другому не мешает.

Можно выдохнуть. Это не очередная часть саги об упыре-соседе, Раннвейг просто пришло настроение поплакать и покапризничать.

– Вот вы уедете… Карра оставишь?

– Карра?

– Явно ж мужик. Даже бороденка какая-то под клювом торчит. Так что?

– Оставлю. Не стоит разлучать любящие сердца.

– Во-от… Только Карру я и нужна…

– Всем ты нужна. Ну, прекрати реветь. Хочешь, я тебе в следующий раз крысу привезу?

– Крысу? – заинтересованно переспросила Раннвейг. Плакать она перестала мгновенно, даже носом не шмыгнула. Вот это умение! – Ученую?

– Городскую. Дальше – как воспитаешь.

– Городская крыса! – произнесла Раннвейг с таким восторгом, будто зверьки, обитающие в подвале ратуши Гехта, принципиально и в лучшую сторону отличаются от своих собратьев из Къольхейма. – Вези двух, одной скучно будет.

Похоже, в ближайшее время мне придется снова навестить родовой замок. Ибо, если я притащу домой в Гехте сразу двух крыс, пусть даже на короткий срок, Хельга и прочие… Точно меня за порог выставят, а снова ночевать в ратуше страх как не хочется.

Сложное все-таки дело – выслушивать и успокаивать страдающих дам и девиц. Особенно сейчас, после всего случившегося. Эх, меня бы кто пожалел.

А до Герды день пути…

Потихоньку съезжаю по спинке дивана так, чтобы уткнуться наконец в теплое плечо Герды. Заслуживаю же я, чтобы меня хоть иногда жалели и утешали.

– Герда… Гердочка… Было так страшно.

– Что страшно, милый? Упырь? Блокхейн?

– Когда вдруг понимаешь, что можешь поверить, что твоя семья не самая лучшая и справедливая…

Я замолчал. Как можно говорить о чем-то, когда тебя обнимают, прижимают к мягкому и теплому, целуют, гладят, всячески нежат и жалеют? Хочется, наконец, поверить, что все плохое действительно кончилось. Не нужно думать, что придется кого-то убивать, делать выбор между предательством собственной семьи и совестью. Вообще забыть о Родъерах, пусть живут, как хотят. И всецело сосредоточиться на занятиях и мыслях более приятных и интересных. Но есть еще одно дело, касающееся не только меня, но и Герды.

– Знаешь, Каролина Родъер, та женщина, с которой я разговаривал… Она считает, что то, что произошло с их семьей, это расплата. За то, что отдали в приют младшую дочь.

Рука Герды, гладящая меня по виску, замерла.

– Возможно, это твои родители.

– Ларс, – спросила моя радость каким-то чужим ломким голосом, – эта девочка была законным ребенком, дарованным Берне в свой срок? Своим появлением на свет не опозорила родителей? Она не была обещана ни одному из храмов?

– Нет, не была. Законный ребенок.

– Ты говоришь, Родъеры довольно состоятельные люди?

– Были бы, если б не…

– Они могли оставить еще одного ребенка? Пусть содержать небогато, даже впроголодь, но оставить дома?

– Наверное, да.

Высвободившись из моих рук, Герда поднялась и подошла к камину. Достала что-то из кармана платья. Приглядевшись, я понял, что это сложенный в несколько раз кусочек коры серого дерева. Герда развернула его, поднесла к глазам.

– Девочка с темными волосами, глаза зеленые, – прочитала она вслух. – Это все, что тебе удалось найти про… меня?

– Да. Но можно еще покопаться в архивах, разыскать людей, которые работали в тот год в приюте, в конце концов, съездить к Родъерам, поговорить.

– Нет. Не стоит.

– А если они сами станут искать тебя? И найдут?

– Не найдут.