Она замолчала, ожидая моей реакции, а я только хлопал ресницами, пытаясь постичь происходящее.

То, что задумала Раннвейг, неразумно и непорядочно.

Даже если Торстейн Родъер негодяй, каких свет не видывал, а малолетней авантюристке скучно и хочется приключений, все равно нельзя обманывать, завлекать людей в ловушки, строить козни. Это плохие игры. Так я и сказал сердито надувшейся племяннице.

– Маменьке теперь наябедничаешь? Или кому?

– Никому. Сам за тобой присматривать буду.

Я развернулся и все так же на коленках пополз обратно к выходу с чердака.

– Ларс! – как-то жалобно окликнула меня Раннвейг.

Сейчас еще слезу пустит, уговаривая…

– Что? – оглядываться я не стал.

– Карр оставишь?

– Зачем тебе?

– Я ее вылечу, буду ездить, как с ловчим соколом.

Я представил себе картину.

– Я охотиться не буду, мне всех жалко. Но птица на перчатке – это ж здорово, красиво.

– И ни у кого такого больше не будет, никто не додумается. А если не вылечишь?

– Тогда пусть так живет. Ларс, я за ней ухаживать стану, любить, разговаривать… Оставишь?

– Посмотрю, как ты будешь себя вести.

Еле увернулся от метко брошенной подушки.

Хорошая у меня племянница. Тихая, спокойная, а главное, послушная и почтительная. Надо как-нибудь без ябедничанья намекнуть родителям, что за девчонкой нужно приглядывать получше. А то ведь мы с Хельгой через пару дней уедем…

Интересно, сам Торстейн Родъер с Раннвейг общался? Или просто высмотрел богатую невесту? Хотя, если успел предложить сбежать…

Я думал, странный наш разговор уже закончен, ан нет. Только ступил с лестницы на землю, как сверху:

– Ларс!

Негоже произносить имена родственников с таким змеиным шипением.

Я поднял голову. Раннвейг смотрела на меня сверху вниз.

– Я не хочу, чтобы была хоть какая-то вероятность, что меня выдадут замуж за Торстейна Родъера.

Бамс! Ранее не замеченная крышка ведущего на чердак люка с грохотом захлопнулась.

Вернувшись в свою комнату, я, не раздеваясь, завалился на кровать поверх одеяла. В отличие от города, где в домах и на улицах горят фонари и каждый расходует время по своему разумению, в замках течение жизни зависит от продолжительности дня и ночи. Сегодня рассветет часа через два, и устраиваться основательно смысла нет. Усну так усну, нет – есть о чем поразмыслить.

Сильно не понравилась мне ситуация с Раннвейг. И дело даже не в том, что племянница задумала, а в последней ее фразе: «Я не хочу, чтобы меня когда-нибудь выдали замуж за Торстейна Родъера!» С чего б это вдруг? Что я не знаю про собственную семью?

Понятно, что до восемнадцати годов никакое замужество Раннвейг не светит. Къоли клан богатый, знатный и сильный, трудно представить, что может заинтересовать родичей настолько, чтобы выдавать девчонку замуж против ее воли. Какие-то неясные, на пять шагов вперед просчитанные, известные только верхушке межклановые интересы? Или забота о сохранении чистоты благородной крови, когда вурдесса может вступить в брак только с вурдом? Подходящих женихов в округе не так уж много…

Может быть, сейчас Торстейн Родъер Къолям напрочь не нужен, а лет через десять…

Насколько я знаю, никого из братьев с женитьбой не принуждали, невест себе они искали сами. Но были ли их браки счастливыми, заключенными по любви, или благополучие их внешнее, а в основе интересы клана и спокойная покорность неизбежному?

Тьфу ты, пропасть! Я аж сел на кровати. Права Раннвейг, совсем одичал, если собственную семью подозреваю в том, что способна продать девчонку.

Сегодня этот Торстейн Родъер приедет к обеду за окончательным решением по поводу сватовства. Поглядим, что за персона. Может быть, окажется вполне приличным человеком, и через несколько лет повзрослевшая Раннвейг сама охотно пойдет с ним под венец. У нее же сейчас в голове двадцать пять «хочу» и все друг другу противоречат.

А все-таки повезло нам с Хельгой, что мы младшие дети в клане древнем, многолюдном и богатом. А еще что Къоли издавна считают, что испортить благородство крови может только личное бесчестье ее носителя.

Глава 4

Если честно, людей я не люблю. Не то что ненавижу весь род человеческий и желаю ему всяческого зла, но в многолюдстве и суете теряюсь и быстро устаю. Потому и по улицам стараюсь долго не ходить, если только с кем-то из своих. Любезные родичи говорят, что если на Торгрима Тильда, чтобы застать его в ратуше, нужно было устраивать засаду, наставник все рыскал по городу в поисках новостей и событий, то для меня было бы счастьем сидеть с утра до вечера, запершись в архиве, читать старые документы и общаться только с крысами. Преувеличивают, но, признаться тихо-тихо, я не прочь провести так денек-другой.

Поскольку людей я не люблю, ну, за исключением некоторых, то и разбираюсь в них плохо. Потому и очень рад был, что прихожусь Раннвейг родичем не первой очереди и мнение мое на судьбу племянницы влияет мало.

Во время встречи с ее предполагаемым женихом скромно сидел у дальнего конца стола, послушивал да поглядывал.

Торстейн Родъер мне не понравился. Ничего не скажу насчет его красоты, я в мужской пригожести не разбираюсь, а вот манеры… Не то чтобы было в них что-то плохое, только… Вот, например, пряник – хорошая штука, но после него хочется вымыть ставшие липкими пальцы.

Источая невозможные сладость и благость, Родъер разговаривал только с отцом и Хельгой. Не обращал никакого внимания на надувшуюся Раннвейг. Братец Свен что-то спросил, но ответа так и не дождался.

А вот это уже если и не оскорбление, то изрядное неуважение. Старший сын, наследник херреда, не последний человек в семье. С ним общаться надо.

Но, может, сосед так волнуется, старается произвести хорошее впечатление, что и сам уже не соображает, что творит.

Фунс его знает, как бы я сам выглядел, если бы пришел свататься к Герде, а там не один Оле Сван, который знает меня чуть не половину жизни, а толпа придирчивой родни.

Лучше смотреть на Хельгу, ориентируясь на ее мнение о потенциальном зяте.

А сестре Родъер не нравился. Нет, она была исключительно мила и приветлива, но я заметил, что уже минут через пятнадцать общения главный прознатчик Гехта начала разговаривать с соискателем руки ее дочери в той же манере, что с пойманным на базаре воришкой. Тот уже рад радешенек и доволен собой, что так ловко обхитрил эту простодушную доброжелательную женщину, которая слушает его и верит каждому слову, и не понимает, что Хельга, задавая вроде бы наивные, а то и вовсе бестолковые вопросы, потихоньку тянет из задержанного правду, которую вдруг предъявит ему в неопровержимом обвинении.

Обед между тем закончился. Родители и Хельга пригласили Торстейна Родъера для дальнейших переговоров в кабинет отца. Остальные разбрелись кто куда.

Я выследил Раннвейг.

Племянница сновала в подозрительной близости от кхарни. Взяв кружку с барком и книгу, я обосновался на ступенях становой башни так, чтобы видеть девчонку. Люди правы, я действительно слишком много времени провожу в закрытых помещениях, надо иногда дышать свежим воздухом.

Двуногая лисичка между тем натаскала на двор мха из сарая, потом сбегала на кухню и вернулась со сковородкой. Утварь-то ей зачем? Якобы приданое, чтобы убедить незадачливого жениха в серьезности своих намерений?

– Что затеваешь? – безразлично спросил я, усердно косясь в книгу.

– Гадать буду.

– Как?

– На мох кладут сковородку, – ответила Раннвейг, рассеянно помахивая названным предметом. – Потом встают на нее. Мох, заскрипев, назовет имя суженного.

– Сковородку вытерла?

– Зачем?

– Если жирная, то поскользнешься, рухнешь, скажешь «Фунс!», вот и будет у тебя суженный…

– Чтоб ты понимал в девичьих мечтах!.. Ой, смотри! Что-то происходит!