И такая семья лезет с блокхейном к Къолям?

Фунс бы драл жидкую бороду Эйнунда Родъера! Целых четыре дочки, и хоть бы одна была замужем. Хельга говорит, девиц Родъер никому не показывали, вот они и остались вековухами. С какой стати? Несколько лет назад могли бы хоть с нашей семьей породниться, кто-нибудь из братьев охотно взял бы за себя пригожую соседку. А то поехали б в Гехт, походили на балы в Университет. Если красивые вурдессы хоть полные дуры, но не стервы, от бакалавров, лиценциатов да и профессоров отбою не было б. И теперь хотя бы зятья вступились за это юбочное семейство.

Эйнунд Родъер отдернул завесу. Прощание началось.

Люди по одному заходили за полог, оставались там некоторое время, тихо говорили что-то усопшему или просто смотрели на него и выходили через другую дверь. Кто-то останется в замке Баг на поминальную трапезу, а то и заночует здесь, кто-то уедет прямо сейчас, но в церемониальный зал уже не вернется никто. Смерти нельзя указывать дорогу назад.

К Родъерам, стоящим в стороне, никто не подходил. Слова сочувствия и ободрения живым, если они вообще прозвучат, будут сказаны после, сейчас все внимание мертвому.

Я пропустил несколько человек, но к гробу пошел не последним. Странная расчетливость подсказывала: так будет лучше всего, меньше обратят внимания.

В этой маленькой комнатке вечно холодно, даже если в остальных помещениях замка натоплено, как в бане. Узкое, словно щель, окно в западной стене всегда открыто. Считается, что именно через него душа умершего покидает родной дом.

Гроб стоял на высоком постаменте, укрытом спускающимся до самого пола покрывалом.

Подняться на три ступени, чтобы встать вровень с гробом. Последний раз взглянуть в лицо умершего. Попросить прощения за все причиненные ему обиды и отпустить его прегрешения. Сказать, чтобы передал весточку ушедшим ранее, или просто пожелать мирного посмертия и скорого суда справедливого Дода.

Мне нечего сказать Торстейну Родъеру, человеку, которого я видел при жизни всего один раз.

Из-за смерти которого Дод скоро примет многих и многих людей, родичей моих и Торстейна.

Я пришел сюда, чтобы этого не случилось.

Я смотрю.

Смотрю в растерянности и изумлении.

По жестокому – дурацкому! – закону блокхейна первый убитый, тот, чья смерть послужила причиной кровной мести, ложится в гроб в том виде, в каком умер. Пусть в груди мертвеца торчит кинжал, или лицо перекошено от действия яда, тем лучше, всем сразу понятно, что семья имеет право мстить за погибшего.

Тело Торстейна Родъера было, вопреки канонам, полностью завернуто в траурное покрывало, закрыто не то что до подбородка, до ушей, два угла ткани уложены вдоль лица.

Хесса Родъер, обезумев от горя, пеленала тело единственного сына, словно младенца?

Да отсохнет рука нечестивого, смеющего тревожить покой мертвых!

Быстрым воровским движением я приподнимаю покров.

Ой, Хельга, ну откуда ты всегда все знаешь наперед?!

Я вижу, что Моди Къоль не повинен в убийстве Торстейна Родъера. Никто из людей не смог бы сотворить такое. Но угроза моего брата все же воплотилась в жизнь.

Торстейну Родъеру действительно оторвали голову.

Из-за скрывающей вход занавеси раздалось нетерпеливое покашливание. У деловых людей, умеющих делать деньги и ссужать их под проценты менее разумным и предприимчивым гулякам, нет времени и желания слишком долго ждать, пока кто-то будет пялиться на мертвеца.

Пол прощальной комнаты устилал толстый войлочный ковер, такой же, как во всем замке.

Сделав два шага к выходу, я ударил ладонью по висящему над дверью колокольчику, его звон извещал, что очередной простившийся уходит. А потом резко развернулся, одновременно падая на колени, и проворно залез под постамент. Спускающийся до самого пола покров скроет меня от входящих, а если лежать тихо, никто ничего не заметит.

Ой! Серые пушистые шарики разной величины, от совсем крошечных до размеров с небольшую крысу, сновали вокруг, тыкались в лицо, норовили залезть в нос. Пыль! Если чихну, все пропало.

Я уткнулся лицом в ладони.

Глава 6

В комнате у меня всегда жуткий бардак. Насколько я пытаюсь быть аккуратным внешне, настолько запускаю жилище. Гудрун как-то раз в сердцах сказала, что я люблю пыль. Я тогда только хмыкнул в ответ, а сейчас готов кричать на весь мир: пыль я ненавижу! Не переношу, терпеть не могу, всякого, кто разводит по углам и за портьерами эту серую гадость, надо навечно привязать к грязной тряпке!

Я боролся с чихом как мог: тер переносицу, зажимал пальцами мочку уха, пытался задержать дыхание или дышать открытым ртом. В результате последнего действия чуть не закашлялся. Все приходилось проделывать тихо, потому что люди все шли, топтались у гроба, многозначительно вздыхали. А ведь в церемониальном зале их было совсем немного! По второму кругу пустились? Или с Торстейном Родъером явились проститься все фунсы этого мира, столько живых людей замок Баг просто не может вместить.

И нельзя не только выглянуть посмотреть, но и пошевелиться. Любой шорох выдаст меня. Во время Смуты пойманных вражеских лазутчиков вешали. Считается, позорная смерть. На блокхейн это правило распространяется? Я этого не узнаю, помру со стыда, как только Эйнунд Родъер вытащит меня отсюда. Кошмар! Хельга, во что ты меня втравила? А я-то по молодости и глупости еще мечтал помогать Палате Истины. Шагу больше в сторону этой конторы не сделаю, если у них такие методы!

Наконец я услышал звук затворяемой двери. Утопающий увидел сквозь толщу воды сияющий круг солнца! Спасение близко, но надо потерпеть еще немного, самые мучительные минуты в моей жизни. Ведь кто-нибудь из Родъеров может вернуться.

Я все-таки рискнул выбраться из-под покрова. Глаза слезились, нос зверски чесался, грудь заложило. Интересно, тиллы в Безмолвной Бездне применяют для наказания грешников пытку пылью? Если да, то подвергаться ей должны только исключительные негодяи.

Например, те, кто тревожит покой мертвых.

Страшно мне не было. Только здорово неприятно и стыдно.

Я глубоко вздохнул, собираясь с силами и одновременно пытаясь избавиться от пыли, и откинул погребальный покров.

Я мечтал ошибиться. Пусть бы мне показалось, померещилось, фунсы навели морок, только бы не пришлось убедиться в том, что я увидел раньше.

Ничего не изменилось. Голова Торстейна Родъера по-прежнему лежала рядом с телом, но отдельно от него. Рана была не ровная, как бывает, когда плоть рассекает острый клинок, а рваная, сплошные лохмотья кожи и мяса. И почти совсем не было крови. Ни на теле, ни на обивке гроба. Как будто всю кровь вытерли. Смыли. Слизали. Высосали.

Меня замутило. Хорошо, что с утра ничего не ел, был бы сейчас конфуз.

Колени подогнулись, и я почти повалился на гроб, натягивая покрывало обратно. Я видел достаточно.

Плотная кожа перчатки, разорванная одним ударом когтей.

Растерзанная шея, обескровленные края раны.

Хельге будет о чем поразмыслить.

Не заботясь уже ни о чем, я опустился возле гроба, обхватил руками поднятые колени и уткнулся в них лбом.

Из забытья меня вывел слабый шум за дверью. Кто-то стоял, слегка поворачивая ручку, но не решаясь распахнуть створку.

Уже рассвет, и родичи Торстейна пришли, чтобы отнести его тело на кладбище?

Я сидел, замерев, но взгляд отчаянно метался по прощальной комнате. Где спрятаться? Горящие в изголовье и в ногах гроба лампы хорошо освещали только скорбное ложе, но не заметить человека в таком небольшом помещении невозможно. Если выбегу в противоположную дверь, колокольчик непременно звякнет. Негромкий звук, но стоящий сейчас за дверью услышит его. Снова спрятаться под постамент? Нос с готовностью зачесался, а в горле запершило. Все занавеси и портьеры остались по ту сторону дверей. Нет, одна есть. Легкая полупрозрачная занавеска, скрывающая узкое окно в западной стене.