С тем мы и откланялись.
Стояли на крыльце, я держал в руках притихшую ворону.
— Думаю, она не нападала на меня. Просто хотела сесть на плечо. Может быть, раньше жила у людей, вот и искала помощи. Герда, она ведь на улице не выживет.
Моя радость взглянула на птицу и согласно кивнула.
— Пойдем домой?
— Пойдем.
Я думал, что умею уклоняться от нежелательных встреч с сестрой. Хельга, при всей своей дотошности и занудстве, чтит правило забвения вины за давностью лет. Если мне, натворившему что-нибудь, удавалось вечером проскользнуть в свою комнату незамеченным, с утра о содеянном речь не заводили.
Преступлениями моими были большей частью уличные стычки. Я не боялся, что в семье меня за них накажут, но очень неприятно было, когда Хельга длинными холодными пальцами бралась за кровящий нос, проверяя, не сломан ли, или за подбородок и начинала поворачивать голову, разглядывая под разными углами синяки и ссадины. Спасибо, хоть зубы не пересчитывала.
А придирчивые вопросы, кто сподобился набить мне морду, когда и по какому поводу? Что прикажете отвечать, если каждая вторая драка — месть за оскорбления в адрес Хельги, а первая — реакция на слова «Его родная сестра в хронисты продала!», и лишь изредка стычка случалась из-за желания местной шпаны со скуки «съездить умнику по стекляшкам». Очки я не носил и носить не буду, но, по мнению улицы, каждый, кто читает книжки, эту отвратительную вещь при себе имеет, а что не на носу, так оно и к лучшему, бить удобнее.
За три первых года, проведенных мной в Гехте, противники поняли, что «книжник» не всегда значит «хлюпик», постоять за свои отсутствующие стеклышки, так же, как за доброе имя сестры, ученик хрониста способен, а в драке один на один он еще и задире навешает, недаром в доме Къолей постоянно ошивается капитан городской стражи. Потасовки прекратились, тем более что родители приставили подросших чад кого к ремеслу, кого к учебе. Некогда стало.
У меня уже четыре года не возникало необходимости проникать в дом незаметно, и былая ловкость ушла. К тому же раньше меня всегда прикрывал Оле. Хорошо было с широких капитановых плеч забираться на крышу кхарни, а оттуда и в окно комнаты проскользнуть не проблема.
Но сейчас Оле и Хельга сидели в гостиной. Загорелось же им именно в этот момент устроить семейное питие барка! А ведь когда дома нужны, их пороховым зарядом из караулки не вышибешь.
Можно было, оставив Герду в дверях гостиной загораживать обзор, рвануть вверх по лестнице, но как-то это не солидно. К тому же увечная птица не подарок к празднику Нюсне, нет нужды ее до поры прятать.
Держа ворону перед собой, будто праздничный торт, я вошел в гостиную.
Родичи смотрели с интересом.
— Ворона я бы еще поняла… — задумчиво протянула Хельга.
— Казенных перьев тебе уже не хватает? — поинтересовался Оле.
Смущенная таким приемом, несчастная птица громко каркнула и вывернулась у меня из рук. Хлопая крыльями, свалилась на стол, чудом не своротила котелок с барком (чашки успел подхватить ловкий Оле), смяла скатерть, а потом, осенив крылом Хельгу по лбу, грациозно вспорхнула на книжный шкаф, где и угнездилась.
— Ну что же, — ледяным голосом сказала сестра. — Теперь доставай.
И как мы раньше жили без вороны в доме? Замечательно жили.
Первый вечер получился незабываемым. Сначала я под суровым взглядом Хельги доставал птицу со шкафа, при этом вся скопившаяся за годы пыль оказалась или у меня на рукавах, или в воздухе. Потом, водворив ворону в свою комнату, носился, как спятившая белка, вверх-вниз по лестнице, добывая то еду, то питье, то мокрую тряпку. Герда мне по мере сил помогала, но устал я и расстроился сверх всякой меры. А ведь нужно было еще все объяснить…
Как оказалось, некому. На возню с вороной ушел весь вечер. Оле отбыл на ночное патрулирование. Гудрун благоразумно скрылась в кухне. Хельга восседала в своем кресле, как королева, готовая принять явившегося с повинной мятежного вассала, но не одной же ей все рассказывать… А потом повторять для всех… Умная женщина, сама догадается, что я ворону не на суп притащил!
Даже подходить к сестре не стал, остановился на пороге.
— Хельга, все, что хочешь мне сказать — завтра.
Повернулся и строевым шагом двинул в свою комнату.
День закончился, но как-то криво.
Вжик… Вжик… Плавные скрежещущие звуки, словно воин точит в ночи клинок. Или узник пытается перепилить решетку в своей темнице.
Приподнявшись на локте, я нашарил огниво и кое-как запалил горючий кристалл. Темно, как у грешника на душе. По всему судя, ночь едва перевалила за середину.
Маленький огонек не мог осветить всю комнату. Пришлось выбираться из-под одеяла, рыскать, разыскивая источник странного звука.
Наконец нашел. Скромно пристроившись в уголочке, ворона оторвала от стены часть тканевой обивки и войлока и теперь точила клюв о камни. Зрелище, созерцать которое довелось немногим.
— Ты что делаешь?!
— Кра? — ласково поинтересовалась птица, склонив голову набок и глядя на меня одним глазом.
— Да тихо ты, люди спят!
Ворона взглянула на меня другим глазом и согласно каркнула.
За ночь фунсова птица начинала орать еще несколько раз. Издавала одиночные карки или вдруг заводила подобие песни. Домашние молчали и из комнат не показывались, но я почти физически ощущал, как накапливается в доме недовольство в очередной раз разбуженных людей.
Задолго до рассвета явился Вестри и сердито поддал мне носом под руку: «Раз уж все равно не спим, идем гулять!»
Гуляли мы так долго, что я подумал: а не нарочно ли пес водит меня, давая возможность оставшимся в доме тихо придушить мерзкую птицу?
Когда наконец вернулись, ворона мирно дремала под кроватью.
Утром на службу я собирался один. Даже завтракать не стал, чтобы не нашуметь и никого не разбудить. Прокравшись на кухню, цапнул что-то из вчерашней стряпни Гудрун и скрылся из устало молчащего дома. Раньше уйду, раньше вернусь. Если бы…
День выдался хлопотный. Вот вчера можно было повеситься от скуки, а сегодня всем срочно понадобился хронист. Пришло аж три каравана из отдаленных областей Фимбульветер, и мне пришлось слушать и записывать, что на свете делается. Потом заявилась пожилая супружеская чета с Короны. Стоит ли выдавать дочь за посватавшегося к ней кавалера, так ли уж стар и хорош его род, достоин ли? Смешно, но примерно через час пришли родители жениха, сомневающиеся, достаточно ли знатную невесту нашел единственный сын. Беспристрастные документы из архива возвестили, что обе семьи имеют в недавних прародителях скоробогатых купцов, приобретших титулы за пожертвования в казну тороватого короля Ауда, причем в один и тот же год. Я понял это, едва услышав описание гербов (стремена у одной семьи, чаша у другой, символы того, что позволило дедам посетителей сколотить состояние), но почтенные захотели лично взглянуть на записи в гербовой книге, а затем получить копии выписок. Надеюсь, что пока родители тратят время в ратуше, подтверждая худородность другого семейства, их дети догадаются отправиться в храм Хустри, а потом зажить своим домом.
В перерывах между приходом посетителей успел сгонять в Университет, попросил там книги о повадках птиц и содержании пернатых в неволе, а потом заглянул в Мастеровой квартал, заказал кузнецу Бьерну Хальсу большую просторную клетку.
Ни я, ни славный кователь представления не имели, сколько места нужно вороне. И размеры клетки прикидывали чуть ли не по себе. Ладно, если птицу удастся вылечить и отпустить, отдам решетки Оле, пусть в каталажке окна закрывает.
В результате прокопался много дольше положенного, и не я пошел в оранжерею забирать Герду, а она забежала за мной в ратушу.
Ладно хоть завтра свободный день.
Пока шагали до дома, моя любовь поведала, что там творилось с утра. Вести были безрадостные. Пробудившись и увидев, что покровитель и защитник куда-то исчез, ворона принялась с дикими воплями носиться по комнате. Вернувшийся с патрулирования Оле открыл дверь, думая одним веским словом навести порядок, но едва увернулся от крыльев и клюва, а птица сбежала. Дальше ее ловили по всему дому. Калечная ворона не летала, а, хлопая крыльями, перепархивала с места на место, но схватить ее никому не удавалось. Наконец могучий Оле загнал возмутительницу спокойствия в угол банного закута и забаррикадировал там при помощи корыта. Сердобольная Гудрун принесла пленнице миску распаренного зерна, и ворона, разделавшись с угощением, утихомирилась, рассуждая сама с собой на некие непонятные темы голосом даже приятным.
