– Ларс, смотри. Что это?

Над очередным проемом в камне был высечен знак. Именно высечен, а не сложился случайно из причудливо переплетенных трещин. Длинная спираль, заключенная в полукруг. Странная картинка походила не то на цеховой герб, не то на метку, какие рудокопы оставляют на стенах подземных коридоров. Но я никогда прежде не видел такой.

– Что делать, Ларс? Там выход.

Я и сам уже понял это. В жаркий сухой воздух подземелья едва ощутимо, не явственно, но вплетался холодок, свежий запах подтаявшего снега, вольного воздуха. Но вместе с ним, гораздо сильнее и ближе, различался другой дух, навязчивый, резковатый. И еще странное – из-за каменной арки доносился шорох. Мерный сухой шорох, будто там, впереди, стояли гигантские часы, рассчитанные на годы, и песок неустанно тек из верхней колбы в нижнюю.

– Ларс, – сказала Герда, – можно поискать другой путь. Но это будет долго. Может быть, посмотрим?

Ей было страшно. Не до истерики и потери разума, но все же порядком. Но отступить моя радость уже не могла. Если тайна так близко, высунутый хвостик сам просится в руки, как можно не потянуть за него, не посмотреть, что там? Это ж потом всю жизнь будешь вспоминать и мучиться!

Был бы рядом кто-то разумный, он бы, может, и отговорил лезть фунс знает куда. Но Герда такая же, как я.

– Пойдем посмотрим. Только в случае чего…

– Помню-помню, сразу разворачиваюсь и бегу.

Взявшись за руки, мы разом шагнули под каменную арку проема.

Первым делом я заметил лестницу. Лестницу, по всему видно последнюю, ведущую наверх, в город. И была она соблазнительно близко. Чтобы достичь ступеней, всего-то надо было пройти насквозь небольшую пещерку. Версе три, не больше.

Чье чутье, потомка многих поколений рудознатцев-подземельников или девочки-сироты, у которой не было защитников, кроме нее самой, заставило нас остановиться на полушаге?

Да, всего-то три версе. Но идти надо было не по надежному полу пещеры, а по узкому природному мосту, нависающему над огромной, от края до края, ямой. Ямой, заполненной пещерными полозами.

Я отпрянул от края ямы. Крепко зажмурившись, наклонил голову. Не смотреть, не видеть их. Но от мерного шороха змеиных тел скрыться было некуда. Они были здесь, рядом, пестрые, сверкающие, похожие на драгоценности в плотно набитой шкатулке модницы. Перекатывались друг через друга, свивались в кольца, переплетались, образуя немыслимые узоры. Выбирались на край ямы и ныряли обратно. Поднимали плоские острые головы, разглядывали нас тусклыми холодными глазами. Невыносимо.

Когда Гида и Гест Гастис допрашивали меня, я ничего не сказал им о Герде. Даже то, что знал. Ругался так, что сорвал голос, вспомнил самые черные выражения Оле на плацу, а потом просто потерял сознание от боли. Но если бы кто-нибудь догадался принести змею…

Тогда мучители не услышали бы от меня даже ругани, сразу бы чувств лишился.

Но все равно не сказал бы им ничего, касающегося Герды.

– Ларс, – моя радость тихонько потянула меня за руку. – Ларс, ты что, боишься их?

Да. Фунс побери, да!

Пещерные полозы, бирюзовые с темным зигзагом на спине, золотистые с белыми пятнами, блестяще-черные, красивы. У богатых модниц высоко ценятся выточенные из камня змеи, в виде браслета обвивающие руку или ожерельем лежащие на плечах.

Полозы неопасны. Максимум, на что способен пещерный змей, до крови цапнуть за незащищенную руку, и то человек должен сильно разозлить его.

Никто из рудознатцев не убьет полоза, наоборот, при любом удобном случае отнесет на нижние уровни миску с молоком. Кто еще кроме змеев очистит стены пещеры от ядовитых мокриц, предупредит об опасном коридоре, скользнув в только что начавшую расходиться щель или свернувшись в узел на влажном пятачке под будущей промоиной?

Но все же каждый рудознатец боится полозов, боится задолго до того, как начинает ходить в гору, боится, пожалуй, с самого рождения.

Это глубинный, не подвластный разуму страх, возникающий из доносящегося из темноты сухого шороха, текучего прикосновения гибкого упругого тела, живой петли, падающей на плечи, неподвижного взгляда глаз с узким вертикальным зрачком, когда луч лампы высветит вдруг чешуйчатую голову полоза, свисающего с каменного выступа прямо перед твоим лицом.

– Ларс, – снова позвала Герда. – Надо идти туда.

Она не боится полозов. Она просто не знает, что змей можно бояться. У нее другие страхи.

Я все-таки заставил себя посмотреть. Мостик узкий, едва ли две трети версе в ширину. На каком шаге колени подогнутся, и я свалюсь прямо на кишащих змей? Не думать дальше, не представлять! Так, а если бегом?

Больше ничего самоубийственного я придумать не успел. Герда обняла меня.

– Ларс, пойдем. Ты на них не смотри, только на меня. Я тебя держать буду.

Осторожно, плечом вперед, ступили мы на мост. Вот ты и обняла меня, моя радость. Сможешь ли ты теперь разжать руки? И смогу ли я сам отпустить тебя? Как жаль, что у меня действует только одна рука…

– Вот и все.

Герда отстранилась от меня. Мост над змеиной ямой кончился недопустимо быстро. Но в объятиях Герды мне и дорога из Безмолвной Бездны показалась бы короткой.

А моя радость уже подобралась мелкими шажочками совсем близко к змеям.

– Ларс, а зачем… почему… они здесь?

Явно хотела спросить «А что они здесь делают?»

– Не знаю. Может быть…

Странный звук не дал мне договорить. Так, наверное, услышали бы мы пение флейты, окажись внутри нее. Звуку этому, высокому, пронзительному, но странно приятному, было тесно в пещере, он бился о стены, спотыкался на ступенях лестницы, падал и рассыпался по полу.

В один длинный шаг я оказался возле змеиной ямы, сгреб в охапку испуганно пискнувшую Герду и судорожно огляделся. Где он? Куда бежать нам? Скрюченная темная тень скользнула по стене по ту сторону мостика. На лестницу!

Я тащил Герду вверх по ступеням и немузыкально, главное как можно громче и неблагозвучнее, распевал те засевшие в памяти обрывки непристойных песен, которые слышал от пьяных, влекомых стражниками в каталажку. После, после буду объясняться и извиняться. Сейчас главное оторваться от подземной нежити.

В самом пьяном кабаке Пятки меня за такие вопли закидали бы костями и корками. Любая приличная женщина влепила бы пощечину, да и Оле отвесил подзатыльник, чтоб не смел петь похабщину. Но только так можно заставить Горбатого Дудочника держаться на расстоянии.

Герда, оглушенная моим вокалом, висела под локтем словно тючок шерсти. Хвала Драконам, не вырывалась и не брыкалась.

Поднявшись на несколько десятков ступеней, я оглянулся – где Горбатый Дудочник? И не увидел его.

Змеиная яма была похожа сейчас на щетку-пуходерку: множество полозов, поднявшись на хвосты, тянулись вверх. Замерли на несколько секунд, будто давая возможность рассмотреть их и восхититься красотой, а потом разом упали на мостик, обвились вокруг него, повлекли вниз. Раздался хруст, словно кто-то ломал сосульку, и переливчатый чешуйчатый кокон рухнул обратно в яму. Пути на другой край пещеры больше не существовало. Клубок змей распался. Из ямы, словно брезгливо отброшенные, вылетели несколько камней, и полозы вновь занялись своей таинственной жизнью. До нас им не было никакого дела.

Мы рванули по лестнице. Бежали так, будто за нами по пятам гналась сама смерть в красном саване с горящим фонарем в холодной руке. Остановиться смогли только на самом верху, и лишь Драконам ведомо, чтобы с нами стало, будь лестница хотя бы на несколько ступенек длиннее.

Мы разом рухнули на холодный каменный пол. Хлына, адепты злого Дракона, Горбатый Дудочник, полозы, холод камня, боль в неловко подвернутой руке – все и всё сейчас были безразличны, на них просто не хватало сил, которые целиком уходили на то, чтобы просто дышать.