И снова нас разбудили посреди ночи. Похоже, в Ратушном квартале появилась новая нехорошая традиция. На сей раз зло сотворил ночной патруль. Дверь открыла сама Хельга, вместо заполошных воплей перепуганного метельщика был четкий рапорт стражника, и собрались мы с сестрой необычайно тихо и быстро, никого больше в доме не разбудив. Только, когда уже выходили, пробудился Вестри, потянулся было за нами, но передумал, широко, с привизгом зевнул и атаковал дверь в комнату Герды.

До Рогатки добрались быстро и без приключений.

В караулке сидели Тора Хольм, мрачная, как сова днем, сильно разгневанный чем-то Гест Гастис и какой-то серый неприметный мужичонка. На лбу ханурика багровела свежая шишка. Оле Сван задумчиво разглядывал разложенные перед ним на столе веревки с крючьями, живодерского вида ножи и прочие предметы самого жуткого вида.

Не успели мы с Хельгой войти и поздороваться, как Тора Хольм заговорила. Булочница была не испугана, но возмущена. Что же это творится в Гехте, люди добрые? Легла спать в своем доме и только задремала, как гром, звон, холодом потянуло. Открыла глаза, смотрит, а в окно какая-то рожа лезет. Второй этаж-то! Злоумышленник выбил или вынул два стекла из недавно заведенного Торой новомодного окошка, открыл задвижки и уже поднял раму. Какова наглость! Рука хессы Хольм была тверда, глаз верен, брошенная лампа попала роже прямо в лоб. Дальше за слабую женщину вступился хеск Гастис, спасибо ему огромное. Что сам купец делал ночью у окна булочницы и с какой его стороны? Ну что за вопросы вы задаете, хессе!

Наконец Тора закончила говорить, а купчина молчать и грозно посверкивать глазами на побитого злодея. Пригласив всех присутствующих за исключением «рожи» почаще бывать в ее заведении, булочница удалилась в сопровождении кавалера.

Хельга и Оле переглянулись – начинался следующий этап дознания.

Капитан Сван поднялся из-за стола, встряхнулся, как пришедший с улицы пес, и неспешно двинулся к нахохлившемуся нарушителю ночного покоя.

– Ну что, – произнес Оле почти ласково, – рыло преступное, радость каталажки, отвечай быстро, честно, а главное добровольно: зачем испугал тетеньку?

Над верхней губой белой росомахи растет угольно-черная шерсть. Уголки этой полоски загибаются вверх, и потому морда подкрадывающегося хищника кажется веселой, добродушной. Те, кому удалось выжить после встречи с хозяйкой Белого Поля, говорят, что именно эта «улыбка» пугает больше всего.

Злоумышленник смотрел на грозного Оле и медленно складывался вчетверо.

– Ну так что?

– Я хлына!

Злодей заорал так внезапно и громко, что даже Оле отшатнулся. Взвившись со стула почти до потолка, преступник заскакал по комнате. Глаза его закатились, зубы были оскалены, тело извивалось и сгибалось невероятным, невозможным для человека образом.

– Я хлына! Горячее мясо! Вку-усно! Их страх! Моя власть!

– Прекрати паясничать!

Мне доводилось видеть Хельгу строгую, недовольную, решительную, сердитую и разгневанную, но никогда прежде я не думал, что мою сестру можно испугаться. Даже когда она примчалась из Гехта в Къольхейм, готовая драться и преступить закон, если не удастся по-другому забрать меня у жреца беспощадного Дода, не было в Хельге такой ярости. Словно столб неукротимого пламени стояла сестра, так, что хотелось отпрянуть, заслониться рукой.

Но выдающего себя за хлыну это не смутило.

– Хочешь знать, как я убивал их? – крикнул он, подскочив к Хельге. – Как я охотился? Почему они не сопротивлялись, не могли кричать? Слушай!

Хельга, согнувшись, сидела за столом. Она запустила руки в волосы, и светлые пряди, обычно аккуратно причесанные и уложенные, неряшливо свисали между пальцами.

– Милость Драконов! – простонала сестра. – И что мне, дуре, в Къольхейме не сиделось? Не знала бы ничего… – Хельга уронила руки на стол и мученически запрокинулась назад. – Он же наслаждался своей жестокостью! Убивал, мучил ради удовольствия. А с каким смаком рассказывал. Немыслимо! Ларс, как ты сможешь записать все это?

Драконы свидетели, я хотел бы сразу и навсегда забыть все услышанное сегодня. Гехт не Острова Радости, здесь случаются убийства и прочие жуткие преступления, но чтобы так… такое… Лучше бы в городе завелась настоящая хлына!

– Ларс, ты сможешь? – повторила Хельга. – Это ужасно, но нужно…

Я подошел к сестре и обнял ее, а Хельга положила руки поверх моих. Так и сидели мы, пока не пришел Оле.

– Знаешь что, Хельга, наши просят, чтобы ты ключ от камеры этого… хм… к себе взяла. Понимаешь ведь, почему. Сумасшедший он или нет, но ребята видели, что он сделал с теми девочками. А если еще узнают все остальное… Этот нелюдь должен дожить до суда и казни.

Хельга смотрела на ключ и быстро-быстро проводила ладонями по лицу и растрепавшимся волосам, приводя их в порядок. Пара минут, и она снова стала спокойной и аккуратной. Только я и Оле знаем, что невозмутимая хесса Къоль, главный прознатчик Гехта, кремень-баба, как тихо и уважительно называют ее стражники, способна плакать.

– Нет, Оле, – сестра отодвинула от себя положенный на стол ключ. – Отдай его Гудрун, уж она точно спрячет так, что никто не найдет и не допросится отдать. А я… Я ведь тоже не из стали, и видела и слышала все.

– Ясно, – вздохнул Сван. – Прямо хоть нового стражника нанимай, чтобы еду этому гаду приносил и в окошко совал. До суда.

– Нужно еще раз все проверить.

– Прецедент. При обучении стражников рассказывать обязательно. Если еще кто-нибудь когда-нибудь удумает…

– Ларс запишет в хронику…

– Копию в наши архивы…

– Известить храм Дода…

– Точно. Случай такой, что…

Мастера взялись за работу, а у меня тоже есть дела. Я тихонько вышел и прикрыл за собой дверь. Хельга и Оле даже не обернулись.

Запись о нелюди, мнившем себя хлыной, я сделал красными чернилами. Торгрим Тильд называл их «тревожными». Любой хронист, увидев в летописи красные строчки, поймет, что это нечто очень важное.

Поставив последнюю точку, я минут пять разглядывал написанное с каким-то странным удивлением. Такие ровные строчки, ничем не отличаются от прочих записей в летописи…

Вдруг накатило сильное, до тошноты отвращение. Выбежав на улицу, я зачерпнул горсть снега и долго тер лицо и руки.

Наконец полегчало. Я еще немного потоптался возле ратуши, размышляя, вернуться ли мне туда или идти домой. Ратуша победила.

Когда в Гехте кто-нибудь умирает, отличную кухарку Гудрун зовут помочь приготовить поминальную трапезу. Вернувшись с похорон, наша домоправительница всегда греет руки возле печи, чтобы растаяли мелкие ледяные иголочки и крючки, которые сидящая рядом с покойником смерть со скуки втыкает в живых.

Вот и я хотел «отогреться» возле бесстрастных хроник, понять, что ужас и зло, творимые нелюдем, уже становятся прошлым, историей, уходят из жизни города и нас, и однажды окончательно превратятся в ровные строчки на пергаменте, напоминание, предупреждение, но – хочется верить, – им не придется стать ключом к разгадке нового преступления.

Я положил перед собой раскрытую хронику, но вместо того, чтобы читать, уставился в окно. Мысли кружили поземкой. От Хлыны – убийца так и не назвал своего настоящего имени – почему-то повернули к заезжему купцу. Ну и тип этот Гест Гастис! Но пусть уж лучше ухаживает за вдовой Торой, а мою Герду оставит в покое. Может быть, он и хороший человек, но… А это еще что такое?

Покуда я предавался горестным размышлениям, чернила в хронике изменили цвет с тревожного красного на привычный черный. Быть такого не может! А, так это просто я, растяпа, раскрыл не ту летопись. Вот и жирное пятно у края страницы. Похоже, что с хроникой Орма Бъольта мне теперь ввек не расстаться.

Я еще раз перечитал записи ушедшего хрониста, сделанные за полтора года до того, как он узнал тайну Драконов. Странная все-таки была история. Зачем хронисту вообще понадобилось разыскивать Девятерых? Тысячи людей по всей Фимбульветер веками молились Драконам, просили о помощи, защите и прочих благах, жертвовали в храмы, но никому и в голову не приходило хотеть встречи с покинувшими Видимый мир. Все равно, что желать дотронуться рукой до солнца или подманить ветер. Торгрим Тильд догадывался о причинах ухода Орма, но что знал сам Бъольт, когда начинал поиски?