– Погасло! – взвизгнула какая-то девчонка.

Все обернулись к дому. Кто-то испуганно ахнул, кто-то отпустил крепкое словцо, кто-то воззвал к Драконам. Дом, который минут пятнадцать назад пожирало пламя, был сейчас как уголь из старого кострища: черный, кое-где тронутый золой, и – ни искры огня. Только кружащийся в воздухе пепел да запах гари свидетельствовали тому, что дом Орма Бъольта пылал сейчас, а не три недели тому назад.

– Флоранса, это твои… – обернулась к рыжей Хельга.

Ведьма не ответила. Запрокинув к небу бледное спокойное лицо, лежала она, раскинув руки, и краснело в снегу возле правой ладони разорванное нитяное колечко.

– Ты что? – склонилась над Флорансой добрая Тора Хольм. – Поднимайся, простудишься ведь.

И с криком отшатнулась. Из груди Флорансы торчал нож. На рукояти его под насквозь просверленным перекрестьем чернел рисунок – дракон. Темный ящер, не похожий ни на одного из Девятерых, ухмыляясь, тянул раздвоенный язык к окровавленному лезвию.

Хоронил Флорансу город. Обычно так говорят о безродных, у которых нет никого, кто бы мог оплатить погребение, и потому все расходы берет на себя магистрат. Так было и с рыжей ведьмой, только вот ко всему и проститься с ней пришло неожиданно много людей со всех концов Гехта. Говорили тихо, словно боялись потревожить ушедшую в лед:

– Жалко Флорансу-то.

– И в огне не сгорела, а вот ведь…

– Кому помешать могла, беззлобная…

– Ячмень как заговаривала, и не вспомнишь ведь потом, что вообще был…

– Ребенка моего от икотки вылечила…

– А с кхарнами как обходиться умела! Поглядит зверюге в глаза, пошепчет что-то на ухо, и веди хоть самого пугливого к кузнецу подковать, лягаться не будет…

– А пела как…

– Хорошая была женщина. Прими ее, Дод, под крыло свое…

И вставали у края могилы острые осколки горючих кристаллов.

Герды на похоронах не было.

Весь день я бестолково метался по городу, а вечером снова пошел на кладбище. Я позвал с собой Вестри, и верный пес, не любящий упокоища, мрачно тащился в шаге позади меня, но вдруг приободрился и рванул вперед.

Герда стояла на коленях возле окруженной огнями могилы Флорансы, сама похожая на тонкий осколок горючего кристалла. Вестри, поскуливая, ластился к ней.

– Герда, – позвал я. – Герда, пойдем, не надо здесь быть.

Она даже не посмотрела на меня.

– Все колечки Флорансы сгорели или порвались. У нее совсем не осталось времени, чтобы жить… Я не думала, что столько людей придет проститься с Флорансой.

Тонкие руки метнулись над догорающими кристаллами, словно Герда хотела собрать огоньки в пригоршни.

– А меня не было. Я… Ларс, мне Флоранса не велела приходить. Ни на похороны, ни после, на могилу. Она это давно говорила. Что, мол, если человека мертвым не видел, то он для тебя жив. А я вот пришла. Дура, да?

– Нет, Герда, ну что ты…

– Дура! Сказано мне было, а я прибежала… Показалось мне вдруг, что тут, – Герда судорожно протянула руки к могиле, – что тут никого не будет. И станет все по-прежнему.

Я опустился на колени рядом с девушкой.

– Герда, послушай меня.

Она вдруг резко наклонилась, будто хотела упасть в затянувший могилу лед, погрузиться в него, остаться там навсегда. Я дернулся остановить, но ученица Флорансы уже распрямилась и проворно поднялась на ноги. Взяла за ошейник притихшего Вестри, а свободную руку протянула мне.

– Ларс, пожалуйста, уведи меня отсюда. Сама я уйти не смогу.

Всю дорогу Герда держалась за мою руку и за ошейник Вестри. Стоит ли говорить, что привели мы ее прямехонько к нам домой.

А в гостиной уже сидели Оле и Хельга, и грелся у камина котелок с барком, а на столе стояли пять кружек: четыре, по обыкновению нашей семьи, принадлежащие живущим в этом доме, у каждого своя, а пятая из тех, что предназначены гостям.

Мы молча пили барк, потом Гудрун, проворчала, что хоть и перебили аппетит всякой ерундой, но ужинать все равно будем, и ушла на кухню, а Вестри увязался за ней. Оле поднялся и, подойдя к камину, принялся ворочать кочергой горючие кристаллы. Озаряемый вспышками огня, он был похож на героя легенд, перенимающего у Драконов секреты кузнечного ремесла.

– Подожгли домик-то, – сказал Сван. – И не детишки баловались, огненную птицу пустили, а потом со страху убежали. Грамотно запалили. Кувшины с горящим маслом в окна. И дверь какая-то зараза прутом от ограды снаружи подперла.

– Зачем? – изумился я. – Дом уже много лет стоит пустой. Привидений закоптить решили?

– Они хотели выкурить Герду.

– Меня?!

– Именно, – вступила Хельга. – Ты очень нужна кому-то, кто не хочет, чтобы люди об этом знали. Те негодяи в переулке собирались похитить тебя, но Ларс им помешал. А потом вы целыми днями ходили вместе, рук не разнимая. А кому-то было нужно, чтобы ты осталась одна.

Герда вздрогнула и что было сил вцепилась в мою ладонь.

– Не бойс…

– Ларс мешал им меня украсть, да? Они и его могли убить?!

– Вряд ли. К гибели хрониста обычно относятся как к чему-то обыденному и неизбежному. Но мы с Оле не простили бы и не отступились. Другое дело, думали негодяи, бродяжки, которые сгинули на пожаре. Или просто тихо ушли из города. Никто не знал, где ночует Флоранса. И ты. Ведь она научила тебя прятаться?

– Да, еще в приюте…

– Но вас выследили. Скажи, Герда, если бы ты оказалась в горящем доме, а дверь была заперта, ты бы выпрыгнула из окна? Второй этаж?

– Да.

– Кажется, что совсем невысоко, а внизу такой удобный сугроб. Но ты не тренированный королевский гвардеец, падение хоть на несколько секунд, но оглушило бы тебя, ты не смогла бы убежать или позвать на помощь.

– Но мы не жили в том доме!

– А где? – ошарашенно спросил Оле и уставился почему-то на меня.

– В сарае за городской кхарней… – потупилась Герда. – То есть сначала в том доме, а потом нас пустили в сарай. Там тепло. Я туда тихо-тихо приходила, незаметно. Никто не знал, и Ларс тоже. Я не разрешала провожать.

– Никто не должен знать, где дом ведьмы, потому что уголек из ее очага дает власть над колдуньей, – грустно усмехнулась Хельга.

– Нет, какой там очаг, там же мох для кхарнов, сухой. Мне просто очень стыдно было, что мы живем так бедно… В сарае…

Герда низко опустила голову, упавшие волосы закрыли зардевшееся личико.

– Зато честно… – почти прошептала она.

– Вот это правильно, что честно, – незаметно подошедшая Гудрун грохнула на стол кипу ножей, ложек и вилок. – А с кхарнами жить получше, чем с иными людьми. Заканчивайте свои разговоры, ребенка хоть покормить надо.

Хельга поднялась и, обойдя стол, взяла Герду за плечи.

– То, что ты живешь рядом с рогатыми, не делает тебя тиллом. Я всегда восхищалась Флорансой, какая она чистая, аккуратная, а ведь ночует не в теплом доме. Это, наверное, особое искусство. Хотела б я ему научиться, а то стоит пройти весной по улице, и весь подол в пятнах. Перед людьми стыдно. А уж Гудрун ругается…

Молодец все-таки у меня сестрица, умница. Я бы полчаса пыхтел, подыскивая нужные слова, а потом выдал какую-нибудь напыщенную глупость, которая бы окончательно все испортила. А Хельга говорит просто, по-человечески. И Герда, глядя на нее, уже начинает робко улыбаться.

Мне захотелось вскочить и обнять их, безмерно дорогих и любимых, обеих вместе, как когда-то отец обнял нас с сестрой, поручая дуг другу. Вряд ли Хельга и Герда когда-нибудь станут подругами, но моя радость уже никогда не будет в этом доме чужой.

Но умиляться и восхищаться долго мне не позволили.

– Дверь, – сказал Оле. – Прошлой зимой я сам следил за тем, как наш кузнец вбивал в притолоку железные костыли и натягивал цепи. А ты, Хельга, тогда же опечатала вход в дом Орма Бъольта. А теперь нет ни цепей, ни печатей. Дверь оказалась открыта.